За пять минут до грехопадения

Весь мир - театр, в нём женщины, мужчины - все актеры.
Уильям Шекспир

* * *

- Приве-е-ет! Же-е-енька-а!
Чей-то радостный вопль мгновенно возвратил меня из параллельного мира моих невеселых мыслей. Очень жаль, звали не меня. А так хотелось, чтобы кто-то также радовался и бежал навстречу. Эскалатор уносит от меня чьи-то восторженные вопли. Этот «щенячий визг», надо признаться, вызвал зависть. Ведь впереди у меня только
угрюмые лица незнакомых людей и такие же серые мысли о моих собственных заботах.

* * *

- Вот поэтому, Алка, я тебе и позвонила. Страшно захотелось увидеть радость хоть в чьих-то глазах.
Радости в Алкиных глазах, конечно, не прибавилось, но комплимент ей понравился. Она с достоинством кивнула, и неправдоподобно рыжие роскошные кудри мягко колыхнулись, согласившись со своей хозяйкой.
Алка, со временем превратившаяся в Аллу Рудольфовну - уважаемого сотрудника НИИ и мать счастливого семейства, на заре нашего знакомства была первой красавицей курса. Она обладала дивными косами, сводившими с ума все мужское население факультета, и столь же прекрасными бирюзовыми глазами. Точеная фигурка и длинные ноги наверняка позволили бы Алке стать топ-моделью. Но годы были упущены, и в наши тридцать с небольшим карьера манекенщицы ей уже не грозила. Это несказанно радовало Алкиного мужа и немного огорчало саму красавицу-Аллу.
Однако не внешняя привлекательность подруги привела меня в скромную хрущевку. Алка обладала поистине замечательным талантом – умела слушать! Пусть в ее хорошенькой головке не было гениальных мыслей, и инженером она была посредственным, но зато могла сопереживать чужим неурядицам и радоваться бытовым мелочам. В этом она была неподражаема! И даже если она чуть-чуть играла, то это было не со зла, а только чтобы подчеркнуть свою красоту.
Вот так поглядишь-поглядишь на чудесный блеск глаз, и обиды покажутся жалкой мелочевкой. Если уж Бог создал такую красоту, то значит, недаром ты живешь, человек! Такие вдохновенные мысли каждый раз глубоко поражали меня и помогали жить дальше после очередного удара судьбы.
- Милочка, ты как всегда преувеличиваешь. Тебе нужно немного отдохнуть, ты опустила руки и совсем перестала следить за собой. Посмотри, на кого ты похожа!
Алка пододвинула ко мне зеркальце и ткнула безупречно наманикюренным ногтем в отражение.
– Синяки под глазами – раз. Макияж… М-м-м, - ее глаза приобрели печальный серый налет. – Эту бездарность жаль называть макияжем – два. Стрижка – три. Ты минимум месяц назад должна была посетить Соколовского! А руки… Разве уважающая себя женщина может иметь такие руки?! Ты словно месяц работала в овощехранилище, перебирая гнилые овощи без перчаток.
Алка не давала мне открыть рот. Ее кудри бросали гневные отблески на кухонные обои.
- Ты и только ты виновата в своих неурядицах!
- Ты как всегда права, Аллочка. Твои глаза не обманешь.
- Пожалуйста, не льсти.
Она оглядела себя в безупречном костюмчике и махнула рукой. Сочувственный взгляд и ухоженные руки поверх моих растопили стоическую оборону к несправедливостям жизни, которая грозила пролиться горькими слезами жалости к самой себе.
- Он, он… - голос срывался в рыданиях. – Он больше не любит меня.
- Ты с ума сошла, – Алка всплеснула руками. – Он готов ее на руках носить. Пылинки с нее сдувает, а она – «не любит», - Алка передразнила мои подвывания, глядя в зеркальце и разговаривая со мной уже в третьем лице, что означало крайнюю неудовлетворенность состоянием собеседника.
- Женечка, я тут подумала, - Алка нарочито медленно поправляла разбежавшиеся кудри и не отрывалась от зеркала, словно советуясь со своим отражением. – Мой Сереженька все равно в командировке. – Она тягуче напевала свой приговор. – А твоему благоверному я уж найду что сказать. – Она смахнула невидимую пылинку с рукава. – Завтра суббота. – Бездонные глаза блеснули заговорщицки. - Я оставлю тебя у себя, тебе нужен отдых. Пару деньков все подождет.
Длинные ресницы удивленно дрогнули:
- Ты не согласна?
- Да, в общем, но.… А как же мальчики? – робко протестовала я.
- Валерика заберет из садика бабушка, а Максимка может посидеть с отцом. Пусть немного похолостякуют, - распорядилась подруга.
Когда Алку посещало вдохновение сделать благо ближним, противиться ей было бессмысленно. И самое интересное, люди шли навстречу желаниям Алки охотно. Вот и сейчас все сложилось наилучшим образом: дети устроены, муж успокоен, а я сама предавалась легкой истоме в теплой напененной ванне.

* * *

Он перестал замечать меня. Мы можем разговаривать, обмениваться мнениями, ужинать вместе, одергивать расшалившихся детей. И все же каждый из нас находится в своей скорлупе. Он может проскользнуть в ванну мимо меня и не пожелать доброго утра. Я забыла, когда он просто так целовал меня. Он не звонит мне днем на работу, чтобы узнать, как у меня дела. Вечером он тихо прикрывает дверь, оставляя меня укладывать сорванцов, и свободное время перед сном предпочитает проводить перед телевизором с нескончаемыми убойными сериалами и не менее убойными новостями. Мои жалкие попытки общения скатываются со склона ежедневной усталости, насущных маленьких забот и остаются погребенными под ними, оставляя горечь раздражения. Все чаще я ловлю себя на мысли, что хочу поскорее разделаться с домашними заботами и зарыться с головой в постель, хочу, чтобы никто не тревожил меня ближайшие несколько дней или, хотя бы, часов.
Утро. Скоро зазвонит будильник. Встать сейчас или подождать еще немного? Полежу. А может быть лучше встать? Приведу себя в порядок или что-нибудь позавтракать приготовлю, или посуду вчерашнюю помою... Нет, лучше полежу.
Звонок. Время пошло на минуты.
Вот уже одетые, слегка умытые, запакованные в одежды, покачивающиеся малыши готовы выйти в хмурое городское утро. Им так же, как и мне, не хочется тащиться по морозу в темноте. Это надо быть прирожденной актрисой, чтобы рассказывать утром волшебную сказку про наши серые будни, увлекая малышей в повседневный водоворот. Все, пора! И не дай Бог, что-нибудь забыть! Возвращаться нет времени, а ворчания и ответного раздражения не избежать. Кто-то чихнул, кашлянул?! Нет! Все в порядке. Самое страшное утром узнать, что кто-то из малышей заболел. Тогда летят в тартарары все планы и последняя видимость порядка.
Без пяти девять. Опять опаздываю. Последние метры до дверей института мчусь бегом, как в давние студенческие годы. Скоро звонок, и начнутся занятия. Только сейчас уже я читаю лекции неблагодарным балбесам. Вот моя аудитория. Вдохнула и спокойным шагом захожу.
Время на работе летит незаметно. И очень важно видеть заинтересованные лица студентов, знать, что я нужна здесь. Только чаще стала замечать, что ноги к концу дня сильно устают и стали болеть колени, как у старушки. Отопление отключили, в аудиториях по-зимнему холодно, посещаемость упала и, несмотря на все заверения профсоюза, зарплату продолжают задерживать.
Последняя лекция близится к концу. Еще пять минут, и я свободна. Еще пять минут… Меня сегодня точно уже ничто не задержит, все вопросы и разговоры просто отложу на другое время. Иначе во все дела вникнешь, посочувствуешь, поможешь, а сама - в магазин не успела, ребенка забрать опоздала… Звонок. Ура!
- До свидания, ребята! – прозвучало как-то неестественно громко и радостно. На ходу одеваюсь и иду к дверям. Аудитория молча проводила меня взглядом. Еще ни разу я не уходила первой, раньше самых распоследних двоечников, со звонком покидающих альма-матер.
Продукты в пакете. Надеюсь, сегодня он не порвется! И вот спустя каких-нибудь сорок минут мы смешливой ватагой вваливаемся в квартиру.
- Ребятишки, раздевайтесь, - звучит мой строгий голос. – Я кому сказала, раздеваться, бегом!
Мальчишки еще не верят, что с ними говорит уже не мамочка-подросток, веселившаяся с ними наравне, а готовая повелевать хранительница очага. Они продолжают беситься: вытягивают в притворной беспомощности ноги, предлагая мне самой расшнуровывать ботинки, дергают в разные стороны курточные замки, смотри, мол, не расстегиваются. Во время этой полусерьезной баталии в прихожей появляется отец. Ребята игнорируют его появление и ведут себя по-прежнему вольно.
- Что здесь происходит? Давайте-давайте, большие уже. Вот уж бабушкино воспитание. Хватит по полу кататься…
И понеслось! Мальчишки медленно, но верно впадали в истерику, начиная вредничать и канючить. А отец уже дошел до третьего колена моих родственников, разбирая, в том числе и мои ошибки воспитания, и безотрадное будущее, ожидающее моих сорванцов.
- Ну, хватит! – не выдерживая, перехожу на крик. Курточки и штанишки со злостью летят на вешалку. Ботиночки косолапо пристраиваются возле взрослой обуви. А малыши заталкиваются в комнату, чтобы не слышали взрослых препирательств. – Прекрати, сколько можно их дергать? Ведь раздевались же! И тебе не мешали!
Вот и все! Остатки радости с шипением покидают меня, как воздух дырявый шарик. Напряженное молчание длится недолго.
- Ты подала заявление?
- Какое заявление? – оторопело спрашиваю я. И тут до меня доходит, что злополучная бумажка осталась под грудой учебников и прочей ерунды на рабочем столе. – Ой, я забыла. Закрутилась… - я бессвязно ищу себе оправданий.
- Ты бы хоть записывала, что ли. Тебе ничего нельзя поручить, уж лучше самому потихоньку все сделать. Работаешь как дурная, а потом несешься, про все забыв.
- Но я действительно была занята. И я же не специально, - понимаю, как по-детски звучат мои оправдания. И тут же хлынула волна обиды. – Завтра схожу, ничего ведь страшного не произошло.
- Да ты уже месяц собираешься! Сама же видишь, в каких условиях живем, - в голосе мужа звучат раздражение и усталость. Он заходит в крошечную кухню: - И ужин не готов, да?
- Я же не могу разорваться. Я тоже только что пришла, - хватаю в раздражении сумки, и… многострадальный пакет все-таки не выдерживает. Продукты летят на пол. Горестно хмыкнув, будто подтверждая правильность своих выводов, муж перешагивает через них, а с ними и через меня, и скрывается в комнате.
Горькие слезы навернулись на глаза, собрав упавшее с пола и захватив рваный пакет, я вваливаюсь в кухню. На ближайшие два часа это моя камера пыток: ужин на сегодня, суп на ближайшие дни и еще какое-то второе, чтобы перекусить утром. Картошка, морковка, лук, крупа, мясо еще мороженое. Нож соскальзывает и задевает палец. Это должно было случиться именно сегодня! Алая полоска набегает из пореза и окаймляет рукавом поднятое вверх запястье. Вода холодной струей ударяет по руке и оставляет на раковине брусничные капли. Я застыла, завороженная зрелищем бывшей моей плоти, уносящейся так бездарно в канализацию.
- Все впустую, все напрасно! Господи, как же я устала от всего этого, - беззвучно шепчут мои губы. – Сколько лет одно и то же: ворчанье, кухня, готовка и опять ворчанье. Сил больше нет, как мне это надоело!..
Посреди моей горестной тирады в кухню заглядывает муж.
- Только не надо строить из себя Жанну Д’Арк.
Он берет нож, через плечо бросает:
- Мелко? – и не дождавшись ответа, начинает резать. Горка аккуратных розовых кубиков быстро вырастает на доске. Затем он берет лук и, убрав шелуху, возвращает на стол белую очищенную головку. В полной тишине прозвучал стук положенного ножа. Я снова на кухне одна.
Остаток вечера проходит в предгрозовой тишине. Мальчишки тоже притихли и невероятно быстро угомонились в кроватях.

* * *

Я опять просыпаюсь среди ночи. Под прикрытыми веками проносятся воспоминания. Раньше достаточно было воскресить в памяти наше знакомство с Володей, наш первый год вместе, маленький Валерик, рождение Максимки, и все невзгоды отходили на задний план. Сколько бессонных ночей провели мы над маленькими, и никогда не ругались. А сейчас? Что происходит сейчас?
Постоянные придирки, упреки. Я нервничаю из-за этого, а ведь Володя и раньше меня критиковал. Мне не нравится, что он в подобном тоне разговаривает и с мальчишками. Его беседа с ними начинается с упреков «Почему ты это сделал? Зачем ты это берешь?», а что они могут ответить, когда сами взрослые не всегда дают ответ на эти вопросы.
Мои мальчишки всего лишь маленькие человечки, которые хотят не только воспитания, но и родительской любви. Пока же я держу оборону против жесткого излучения отцовской «заботы». А сама довольствуюсь мрачными заверениями, что разбираться с их неудачами в будущем буду я сама. А кто иначе, если не мать?
Мужское воспитание, подготовка к суровым взрослым будням – это все ясно. А где тепло и ласка? Верно говорят, что ласковое слово и кошке приятно. Возможно, на заре нашего знакомства чувства скрывали резкость Володи, а сейчас они чахнут под испепеляющим критическим взглядом. Я боюсь что-то забыть, изо всех сил стараюсь быть аккуратной и собранной (надо признать, что это мне не всегда удается). Я объясняю Володе свою точку зрения, НО… Ничего не меняется! Ничего! Он по-прежнему суров и непреклонен. Трепетная любовь ко мне и детям скрыта за невероятной требовательностью, а проявляется она в таких ничтожных дозах, что ощутить ее практически невозможно.
Я уже готова по-детски завалиться на пол и стучать в истошном вопле ногами, лишь бы на меня обратили внимание. Я хочу, чтобы меня заметили! Мне плохо! Я хочу, чтобы у меня хотя бы изредка спрашивали: «Как дела? Что нового на работе? Как ты себя чувствуешь?» Мне не хватает общения с любимым человеком. Взять за руку, поцеловать в щечку, сказать ласковое слово. Это ведь нетрудно! Или уже трудно?
Никакие упреки не смогут из меня сделать собранного образцового лидера, а из моих сорванцов вышколенных кадетов. Я такая, какая есть, и меня, похоже, такую не любят. И, похоже, не только меня, детей тоже.
Вот и все! Мои мысли подошли к логическому концу. И это продолжается уже не первую ночь.
Скоро зазвонит будильник. Пора вставать...

* * *

- Мария Вениаминовна, я вам принесла заявление, - я робко прохожу в бухгалтерию.
Необъятные бухгалтерские работники критично рассматривают мою хрупкую фигуру. Мои скромные размеры, по всей видимости, не соответствуют пухлым бухгалтерским фолиантам, и ко мне быстро теряют интерес.
- Какое заявление? – вопрос звучит сквозь приспущенные на нос очки.
- О субсидии… - я растерялась. – Помните, я к вам подходила по поводу жилья… - голос звучит все тише под строгим взглядом главбуха. - У меня двое детей, - как-то некстати заявляю я.
- Милочка, где вы были все это время? – очки съехали на кончик носа и укоризненно смотрели на меня. У меня за спиной кто-то фыркнул, выражая всеобщее неодобрение, душной волной повисшее в комнате. – У нас нет средств. Вы знаете, какая очередь на жилье? Это вам не старые добрые времена с госпланом. - Очки уткнулись в какой-то пыльный журнал. – Светочка, вы мне форму 4-М заполнили?
Аудиенция была окончена.
- Зайдите через пару месяцев, - равнодушно прозвучало мне в спину.

* * *

Скоро весна. А воздух по-зимнему холодный. Снег не собирается таять и лежит победными кучами на обочинах тротуаров. Скользко. Промозглый ветер забирается в рукава и щиплет руки. Натягиваю глубже капюшон, чтобы не так сильно продувало. Но ветру все равно. Он со злостью разгоняет мусор, а, увидев во мне беззащитную жертву, безжалостно кусает продрогшее тело.
Студенческая кафешка желтеет вылинявшей краской. Я сворачиваю к ней. Еще в молодые годы мы забегали сюда погреться. По-прежнему внутри пахнет дешевым кофе, стоят допотопные круглые столики с выщербленными надписями прошлого века, а в меню невероятно низкие цены.
Кофе и подгорелые блинчики слегка перебивают горечь моего настроения. Половина жизни позади, а я как это затрапезное кафе застряла на перепутье между прошлым и будущим. К своим тридцати с хвостиком я ничего не достигла в жизни: дважды замужем, двое детей, квартиры нет, денег катастрофически не хватает и перспектив на работе никаких – уныло, серо и безнадежно, как давно немытое стекло дешевого кафе.
- Я от тебя уйду, - от неожиданности кофе расплескался по столу.
«Господи, неужели это сказала я?» - паническая мысль билась в опустевшей голове.
Невольно мои самокопания были прерваны истеричным завыванием автомобильного клаксона. На перекрестке произошла обычная для этих мест сутолока и неразбериха. Из окна, рядом с которым я расположилась, хорошо просматривалось оживленное уличное движение. Два перекрестка плавно перетекали один в другой. Неизвестно кем и когда отрегулированные светофоры явно не были рассчитаны на пешеходов, и зеленый человечек, отгорев несколько секунд, начинал судорожно мигать, как и переходящие перекресток пешеходы, и злобно краснел. Поток машин был настолько велик, что водители начинали движение сразу же, как загорался для них зеленый свет, не дожидаясь запоздавших пешеходов. Поэтому периодическое выяснение отношений с яростной жестикуляцией и автомобильными гудками были здесь делом обычным.
На этот раз задержала движение молодая женщина с коляской. По всей видимости, произошла небольшая «авария». Европейская модель коляски застряла в российских колдобинах, скособочившись, метрах в трех от бордюра, а женщина испуганной курицей размахивала руками перед гудящими машинами.
На тротуаре уже останавливались любопытствующие, и по заинтересованным лицам переходил немой вопрос – наедут или не наедут, вытащит или не вытащит? Наконец какая-то сердобольная женщина рванула на себя коляску и та, как пушинка, вылетела на тротуар, за ней выскочила бледная молодая мать, а следом понеслись, окутывая все происходящее синим дымом, вечно опаздывающие автомобили.
Представление закончилось. Пешеходы медленно расходились, отпуская язвительные замечания в адрес обеих сторон. Коляска кривенько покачивалась у дороги, а по лицу женщины текли слезы. Ветер поднял очередной ворох мусора и закружил по дороге, посыпая следы происшествия серпантином сигаретных окурков, разноцветных бумажек и прочей уличной гадости. Занавес.
Мой взгляд гипнотизировал кофейную жижицу. Розовая подбитая коляска стояла у меня перед глазами как символ незавидной судьбы городских женщин.
В спешке и очень редко в собственной спальне зачать дитя. Отходить, если повезет, девять месяцев с постоянной тошнотой и головокружением и родить без осложнений. И вот тогда… тебя ждет голубой или розовый конверт с новорожденным, и начнется… сплошной кошмар. Все предыдущее обращение врачей и акушерок, непонимание окружающих покажутся сущими пустяками перед душераздирающим плачем собственного дитя и равнодушием очередей. Бесконечные бессонные ночи, детские болезни. О деньгах лучше не вспоминать. А когда соберешься погулять, то окажется, что двор принадлежит собакам и машинам. Воздух, даже в парке, прокурен и пропитан пивными испарениями, отовсюду несутся громкоголосые вопли резвящейся молодежи и сопровождающий все мат.
И тогда начинаешь понимать - город не для детей. Городу они – досадная помеха, осадок ночных развлечений. Город пожирает молодых, высасывая их силы, энергию  и талант. Город развращает невинность, притупляет сострадание и разъединяет людей, собрав их в своем кипящем котле страстей. Здесь нужно быть злым, полным сил и одиноким. Тогда ты узнаешь власть денег. Если ты выступаешь против правил, твое существование в городе становится невыносимым, и борьба за выживание превращается в основной жизненный принцип.

* * *

- Что-то ты расхандрилась, дорогуша, - Алка ворковала около меня, подливая в чашку ароматный чай. – Каждый нормальный человек знает, что если уж решилась родить ребенка, а тем более второго… - Алкины глаза покрылись осуждающей синевой, - терпи и неси свой крест.
- Алка, да не могу я уже, - запоздавшая слезинка разбавила чайную сладость. – Володя тоже все про крест твердит: детей кормить, растить, воспитывать. А я не хочу свою жизнь превращать в крест и голову класть на плаху будущего моих сорванцов. Я их до безумия люблю. Но скажи мне, зачем им мать вот такая: измотанная зарабатыванием денег, и как крест распятия несущая свое материнство?
- А ты как хотела? Порх-порх по кустам удовольствий и тебе на блюдечке с голубой каемочкой квартира, машина и прочие материальные блага? А как же вертикаль власти!? – у Алки был своеобразный юмор.
- Господи, Алка, в чем ты меня упрекаешь? Ведь мы с тобой уже в институте не сидели на шее у родителей! Вспомни, как ходили мыть полы, были санитарками в больнице… Забыла, да?
- Ты на меня-то не наседай. Это тебя нужно из депрессии выводить, а не меня в нее загонять, - глаза стали заговорщицки зеленые. – Ох, и дуры мы с тобой, Женька… Сколько мужиков было и обеспеченных, и с квартирами. Так нет же, любовь нам подавай! Слушай, а может в нас еще советское воспитание сказывается?
Алка смотрела на меня по-детски наивным взглядом голубых глаз. И такой резкий переход вызвал у меня истерический смешок.
- Ну, рассказывай, чего ты еще натворила, голова бедовая? – она положила голову на сложенные по-ученически руки, великолепные волосы плотным занавесом закрыли плечи, а глаза уводили в гипнотическую даль.

* * *

- Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу, - как молитву повторяют мои губы. – Я ненавижу себя за свое бессилие. Я ненавижу тебя за твое молчание. Я устала так жить. Устала. Устала! Устала!!! Мне надоело быть ломовой лошадью, понуро везущей бытовуху. Надоело. Надоело. Надоело. В ежедневной суете, я забываю, что я женщина.
Господи, как же давно мне говорили, что я красивая, молодая, полная сил женщина! Когда в последний раз мне смотрели вслед? И в какой момент мои глаза наполнились болью и покрылись пеплом отчаянья? Как давно плечи мои стали сутулиться, а волосы поблекли от городского смога? Куда подевался мой безудержный смех, от которого никто не мог остаться серьезным в радиусе нескольких метров? Раньше меня называли «Женечка – смешинка», и слезы выступали на глазах от смеха. А сейчас уголки моего рта печально стянуло к подбородку и, кажется, уже никакая сила не заставит меня рассмеяться.
Из-за соседнего столика шумно поднялась парочка и направилась к выходу. На столе среди пустых стаканчиков из-под кофе лежит газета, и чтобы хоть как-то убежать от невеселых мыслей я с напряжением проглядываю столбцы объявлений. Продаю-покупаю-меняю. Шуршит бумага, бегут минуты. Вот я и добралась до страницы, которую сама от себя напрасно прятала. Знакомства.

* * *

- Неужели ты решила познакомиться через газетные объявления? Женька, ты с ума сошла?
- Наверное… Алка, весь мир сошел с ума и я тоже, - я глядела в бездонные Алкины глаза и сама верила в то, что говорю. - Я долго думала, зачем мне это, икажется, я поняла. Я живу вот как этот стакан.
Я поднялась и взяла с полочки высокий стакан из тонкого золотисто-зеленого стекла. Стакан жалобно звякнул.
- Красивый, правда? И такой непрочный! – напрягшаяся ладонь цепко обняла стакан и, чуть дрогнув, перешагнула грань прочности стекла. Приглушенный хлопок, и осколки блестящими слезами скатываются с ладони на стол. Теперь уже Алка, как завороженная, смотрела на меня, открыв рот, что, признаться, совершенно лишало ее очарования.
- Это мой Володя – чистый, честный, верный, холодный и колючий, - повела рукой я на осколки. – А это я – изъеденная бытом, отсутствием теплоты и УЖЕ боящаяся любви, - раскрытая ладонь сочилась алыми каплями.
- Не кричи, - приказ повис в густом воздухе. – Я решила узнать жизнь с этой стороны. И я не ищу себе оправдания. Я хочу человеческого тепла. Я хочу почувствовать себя вновь женщиной. И… и… - струя воды стекала по руке, заглушая легкую неуверенность в голосе. – Наконец-то остаться одной. Ведь если Володя узнает, он минуты не пробудет со мной больше.
- Женька, Женечка! – тихонько подвывала как над усопшей Алка, а в ее глазах я видела только свое отражение, как в зеркале. – Как же ты?.. Неужели ты встречалась?.. Матушки мои, Женька! Вот неуемная.
- Ты читала когда-нибудь частные объявления? Разве среди них можно найти нормального человека? Двое парней познакомятся… О, дальше такие интимные подробности, уши краснеют от пяток! Или: я с квартирой, вышли фото. А зачем мое фото да еще номер телефона? Они все извращенцы, это точно.

* * *

Я выхожу из института. Машины стоят плотным полукругом. Это уже приметы нового времени: студенты теперь могут позволить себе ездить на авто. Какая же из них ждет меня? С непонятной решимостью набираю номер:
- Я не вижу тебя!
- А ты где? – хрипловатый голос все еще мне не знаком.
- Да вот же я, у дверей стою.
Студенты позади меня толпой вывалились из дверей.
- Подожди. Сейчас, я тронусь, увидишь машину.
Кручу головой во все стороны и от этого сама себе напоминаю глупую лохматую сову, растерявшуюся от дневного света. Внутреннее напряжение сказывается только в точном фиксировании окружающих мелочей. В двух метрах от меня синий джип зажег огни заднего хода, фыркнул выхлопной трубой и стал медленно пятиться в мою сторону.
- Все, вижу, вижу, - вяло махнула я рукой в сторону машины и пошла к дверце.
Мягко вырулив, машина стала удаляться от ворот моего института.
- Куда мы едем? – я напряженно рассматривала сидящего рядом мужчину.
Каким я его представляла? И представляла ли вообще? Рот, нос, губы, глаза. Кажется, немного полноват для своих лет. В машине не ощущается сигаретный дым, чисто.
- Немного отъедем отсюда, - хрипловатый голос звучал уверенно.
Через пару улиц мы действительно остановились. Он заглушил машину и развернулся ко мне.
Получасовая честная беседа взрослых людей. Оба знают, зачем они решили встретиться. Конкретные вопросы и столь же конкретные ответы о занятости на работе и дома, свободном времени. Все по-деловому просто и ясно. И напоследок: «Почему ты решился на ЭТО?» Ответ, как ни странно был близок к моей ситуации, а может быть, мне так показалось. И как ни странно, в вопросах конспирации мы тоже сошлись – светиться никому не хотелось. На лекцию обратно я вернулась тихим шагом: «Все ли я спросила, так ли себя вела, и что из всего этого получится?» – вертелись в голове вопросы.
Вечером, когда наконец-то угомонились сорванцы, а Володя смотрел как обычно ночные программы, я унеслась в мир грез. И фантазия смешалась с реальностью. Я стремилась трезво оценить сложившуюся ситуацию и в то же время представляла себя в объятиях другого мужчины. Придется врать, а это противно. Нужно признать, что провести такого дотошного человека, как Володя, будет очень сложно А терять Володю мне не хотелось.
Сейчас уже казалось глупым затевать всю эту канитель. Если Володя все же узнает, он развернется и уйдет. И будет сто раз прав! А куда я? Куда я со своей «свободой» и двумя детьми в придачу? Чем я буду их кормить и как воспитывать? Мальчишкам нужен отец и полная семья. Я же их этого лишала.
А как же Володя? Ведь он любит нас. Вон сейчас он пошел на кухню, моет посуду, убирает со стола, а утром заглянет и скажет: «Пора вставать, завтрак на столе». Где я еще найду такого заботливого, надежного? И потом, я же люблю его! Нужно честно сказать себе самой – я люблю только Володю. А дальше уже возникают всякие НО!
- Хорошо, – говорю я сама себе. – Допустим: я люблю Володю, не хочу доставлять ему огорчений и в то же время ничего не могу изменить в семье. Продолжаем жить по-старому?
- Никогда!
Вот я и ответила на свой вопрос.
Теперь нравственная сторона. ЭТО безнравственно, и ежу понятно. Я всегда была за честность в отношениях и вот теперь перед выбором: сказать или не сказать – в любом случае нехорошо. Уходить от мужа я не собираюсь, мужа люблю, а ищу знакомства без обязательств, секс и приятное времяпрепровождение. Договорилась! И так плохо, и эдак тоже плохо.
Разберем все по полочкам без эмоций. Если я такая честная, давай будем разводиться с мужем и жить в свое удовольствие. Страшно! Уже всю колотит от переживаний. Я так долго искала Володю, с ним я была самой счастливой, а теперь… Теперь я самая несчастная, потому что мне приходится делать гадости любимому человеку! Володя, почему ты толкаешь меня на это? И это называется без эмоций!
А потом, когда я перешагну эту грань, я также буду мучиться по поводу сделок с собственной совестью? Или мне тогда будет проще «поправить» свои принципы?
Анна Каренина, Катерина в «Грозе»… Неспокойная совесть… Неужели классики были правы, и у меня нет никакого выхода? Так кто же более виновен: тот, кто не оставляет человеку иного выхода, кроме преступления, или совершающий преступление? В таком случае обычно ссылаются на сложности жизни и историческую ситуацию…
…Светает. Какая мучительная ночь. Звонит будильник.

* * *

У меня началась мания преследования.
Между утренними делами Володя вдруг завел речь о какой-то сотруднице, которая что-то не сделала, потому что «НЕИЗВЕСТНО ЧЕМ ЗАНИМАЛАСЬ ВСЮ НОЧЬ»! Он так подчеркнуто это сказал и посмотрел строго мне в глаза. Я чувствовала себя нашкодившим котенком. А потом он посетовал, что не сможет мне помочь разобрать студенческие рефераты, и добавил:
- Разве я тебя обманывал?
У меня посуда посыпалась в раковину. «Неужели ему рассказали? Да, что рассказывать, ведь не было ничего? Нашлись злые языки, насудачили, напридумывали», - в истерике путались мысли.
И в довершение всего Володя решил мне рассказать фильм, в котором муж, узнав о любовнике жены, спланировал его убийство. Косвенные улики указывали на жену, и только во власти мужа было дать алиби несчастной женщине. Какую трагически триумфальную позицию занял муж, спрашивая свою неверную жену:
- Чего тебе со мной не хватало?
И… оправдал жертву перед законом. Перед своим уходом он бросил жене снимки, и только тогда женщина поняла, кто совершил убийство.
Я сидела в оцепенении. Перед моими глазами стоял монстр, упивающийся собственной властью – бросить свою жену в тюрьму или пусть еще помучается. Мне стало дурно. А Володя… Он оценил расчет и логичность поступков мужчины и нелицеприятно прошелся по женской блудливости.
Впервые за несколько лет мне был неприятен Володя, неприятен до невозможности находиться с ним рядом: «Страшная вещь – карающий меч правосудия, а без милосердия теряется человечность».

* * *

Машина мягко скользит по дороге.
- Ты чем-то растроена?
- Да, неприятности на работе.
Разговор не клеился. Мое пасмурное настроение сказывалось на собеседнике. Он натянуто рассказывал о своих делах и как-то некстати спросил:
- Как насчет согрешить?
Я не упала в обморок и уже практически не нервничала, видимо, внутренне была готова к такому повороту событий.
- Нет, только не сегодня. Мне вот тут нужно прийти к согласию, - я постучала пальцем по виску.
Он согласно кивнул.
- У всех бывает первый раз. Может, перекусим? Здесь недалеко продают на вынос. Засветиться практически невозможно.

* * *

Я решила - это произойдет сегодня. Мальчишки опешили от нашествия материнской любви и решили, что это новая игра. Они с хохотом отбивались от меня, подставляя свои детские тельца под мои поцелуи, кувыркались и болтали ногами. «Господи, как же я люблю вас, мои мальчишки! Прощайте, дети, ваша мама не будет прежней». Веселые малыши наконец-то были собраны и отправлены в садик.
Задержалась перед зеркалом: «Оденусь как обычно, иначе решит, что… Ах, какая разница, что он решит. Тушь брать с собой или нет? Вдруг размажется. Какая глупость в голову лезет».
И тут на меня накатила такая волна необъяснимого страха, что пришлось срочно присесть на стул: ноги отказывались служить: «Что же это я? А вдруг это маньяк? Завезет куда-нибудь дуреху, и что потом? Как же мои мальчики сиротками останутся?» В ушах звенело, и голова кружилась от нахлынувших ужасов. Нужно было срочно что-то придумать.
Я схватила ручку, листок бумаги и уверенно написала: «Володя! – подчеркнула два раза, чтобы обратил внимание. – Встреча с…»
«Так, что я знаю об этом человеке? – подбадривала я себя. - Имя, телефон, номер машины, цвет, марка. Что еще? Какая информация будет полезна Володе, если со мной что-то случится? У него есть дочка! Точно! Она учится в университете… курс…, и в группе с ней дочь какой-то известной шишки из городской думы. О, вспомнила!».
Довольная, я перечитала записанную информацию и стала размышлять, куда бы положить листок, чтобы его раньше времени не увидели, но «в случае чего» нашли обязательно. Листок я положила под будильник. Обычно на него не обращают внимания, разве что утром, когда выключают. Поэтому и листок там будет в надежном месте: ни раньше, ни позже его не увидят. А для надежности я завела будильник и перевела стрелки на восемь часов. Это время для меня самой будет контрольным.
Обеспечив себе страховку, я поспешила в неизвестность.

* * *

Он давал последние инструкции по конспирации.
- Выйдешь первой. Иди вон до того подъезда, не оборачивайся. Я поднимусь следом.
Я остановилась на лестничной площадке. Наверху беседовали. «Если сейчас не закроется дверь, куда мне деваться?» Обошлось. Разговаривающие захлопнули дверь. Я облегченно вздохнула. Еще два пролета и…
- Уф, вроде никого не встретил, - он нагнал меня и слегка отдышался. Дальше он пошел первым. И тут оказалось, что поперек ступенек развалился пьяный бомж и нам нужно как-то перешагнуть через него либо будить.
- Такого раньше здесь не было, - мой спутник подхватил меня и легко переставил на несколько ступенек выше. Он поискал ключи и открыл дверь. Я покосилась на бомжа, было похоже, что он спал. «А если нет? Я пропала», - мысли четко фиксировались в голове, страх куда-то исчез.
Мы сидели на разных концах дивана.
- Ты знаешь, меня мандраж бьет. Я первый раз в такой ситуации. Как пацан, в самом деле. Я даже вина забыл прихватить, чтобы расслабиться.
Я согласно кивнула.
«Целоваться не буду. Это еще в «Красотке» предупреждали, а то влюбишься», - невероятные вещи лезли в голову.
- Может тебя раздеть, - он подсел поближе, голос стал еще глуше.
Рука легла мне на плечи, я поежилась, но решила не отодвигаться. Он медленно стал разворачивать меня к себе. …И тут раздался звонок.
- Кто может знать, что я здесь? – вырвалось у него.
«Пронесло», - облегченно вздохнула я.

* * *

- Женька, извини, я что-то не совсем поняла, - Алка помялась, повела глазами из стороны в сторону и спросила. – А был ли мальчик?
Я мысленно возвращалась из тихого вечера, когда я как на крыльях неслась домой. Я радовалась своей семье, суровому лицу мужа, безотчетной веселости сыновей. Даже раздражавшая меня квартира не наводила прежней тоски. И единственная мысль огорчала меня: «А ведь говорят, зависимость неизлечима…»
Алка жадно смотрела на меня и ждала ответ, зрачки ее расширились и поглотили радужку.
Надолго останется в памяти моей эта картина: моя подруга и я, одинокая в своем знании, стоящая среди чужих стен – жалкая сцена для провинциального актера. Я отвернулась, чтобы не видеть Алкиного лица, не видеть больше ее глаз.
- Алла, скажи, в институте было так много девочек, почему ты дружишь со мной?
Она повозилась на стуле, впервые я разговаривала, стоя к ней спиной и называя полным именем.
- М-м-м, ты такая интересная в общении, - голос был растерянным.
- Эмоциональная, - подсказала я.
- Да, верно, эмоциональная, - она обрадовалась, найдя нужное слово.
- А твоя жизнь…- опять подсказала я.
- И не говори. Праведная.
- Скучная.
- Это уж ты перегнула палку, - запротестовала она.
Я оглянулась. Алла разглядывала себя в зеркальце. Впервые в жизни мое слегка презрительное превосходство над Алкой дало резкий крен. «Зачем я нужна ей – понятно. Пустышка. Ей нечем заполнить свою жизнь. А вот зачем она мне? Зритель?! Тогда кто я в этой жизни? Актриса?! И чем моя пустышка отличается от ее?»...

29 апреля 2005 г.

Иркутск
Татьяна Коснаки

Рисунок Олеси Левченко