MadamРекамье

 
               

    Впечатления юности самые яркие. Я в этом убедился: стоит мне закрыть глаза, как сразу же рисуется знакомая картина: долгие зимние вечера, когда за стеной хлещет холодный ветер, гремит над крышей оторванным листом жести, как мелкой дробью, вдруг, брызжет в оконное стекло, как то и дело дёргается плохо прикрыта сенная дверь, как рывками ревёт в печной трубе, как в такт порывам ветра мигает  лампочка,  и в печке потрескивают жаркие поленья…

   Уже больше недели дует февральский хиус, занося не только дороги, но и ворота, и двери домов. Утром приходится вылезать на улицу через слуховое окно, откапывать крыльцо, прогребать дорожку до ворот, к дверцам хлева, руками теребить жесткое сухое сено и охапками таскать его в ясли корове. Она жадно набрасывается  на этот сухой паёк,  дрожит от бесконечного холода и ты не знаешь как её обогреть. Тащишь из сарайчика старые половики, набрасываешь  их на спину кормилицы, а на вымя надеваешь свою поношенную шапку, перекинув верёвку поверх  половиков, чешешь её тёплую шею. А она смотрит на тебя своими большими тёмными глазами и жуёт, жуёт. А ведь её еще надо напоить, и хорошо бы теплой водичкой, да подмешать немного муки, да щепотку соли, а уж потом садиться  к ней с подойником…

   В эту пору в Сибири всегда непогода. Долгая, надоедливая. Когда не хочется никуда идти, когда все эти дни не приходит почта, когда по радио  одни и те же репортажи о наших достижениях, и песни одни и те же. Когда даже в библиотеку  не хочется тащится, чтобы поменять зачитанную книжку, когда и в магазин заходить без толку:  полки пусты и прилавок гол. Только продавщица кутается в полушубок и жмётся к едва тёплой батарее – уголёк тоже приходится экономить.

 В такую погоду самое приятное занятие – покрутить ручку радиоприёмника и с замиранием вслушиваться в знакомую речь заморских станций, послушать, что говорят  о нас «вражеские голоса»…

  Вот стукнула входная дверь. Это пришли с работы мои соседи-почтари  Эмма и мама Клава. Сейчас они переоденутся, мама Клава займётся ужином на кухне, а Эмма поскребётся в мою дверь и, не дождавшись ответа, тихонько войдёт ко мне в комнату, всё богатство которой–солдатская кровать и стул у стенки под окном, на котором стоит моё радио. Она войдёт, неслышно ступая  валенками не по ноге, зажмёт мне уши холодными ладошками, а я обхвачу их своими тёплыми, и мы замрём на какое-то время. Это самые счастливые минуты за весь безрадостный день. Потом она уберёт руки и, тепло дыша мне в ухо, спросит шепотом: «-Ну, что там нового?» А я буду подробно рассказывать ей обо всём, что услышал. Она будет молча слушать, сидя на кровати, положив свои рученьки на колени, мерно разглаживая байку своих лыжных брюк. Будет слушать до тех пор, пока мама Клава не позовёт нас ужинать. Потом все вместе будем слушать передачу «Театр у микрофона», и я буду наблюдать, как Эмма шевелит губами, повторяя реплики героев пьесы. А мама Клава тоже будет шевелить губами, считая петли на вязальных спицах. И мне будет казаться, что они обе  играют эту пьесу, но молча.
  Кончится радиопередача, мама Клава довяжет очередную рукавицу или носок, даст мне или Эмме примерить и, довольная своей работой, скажет: «-Ну, хорош на сегодня, пора и на боковую, - и пойдёт к себе, напомнив нам. -Вы тоже не сидите долго. А то завтра опять будешь носом клевать». Это она Эмме, а мне: -И ты не кури так много, задушишь всех». «-Слушаем, товарищ начальник, - скажем мы оба, и она еще раз посмотрит строго на нас и закроет дверь за собой.
 А мы помоем и уберём посуду, подкинем в печку дровец, погасим свет, сядем рядышком на низенькую скамеечку ближе к дверце и помолчим.
Блики от дверцы играют причудливым узором на стенах кухни, на наших лицах. За стеной неистово бушует непогода, а нам тепло и уютно. Мы можем так сидеть  бесконечно долго, чувствуя друг друга, пока кому-нибудь из нас не надоест играть в молчанку
- Расскажи что-нибудь, - просит Эмма.
- Что именно? – спрашиваю.
- Ну, что- нибудь из своего детства, например.
Я смотрю на неё. В свете отблесков горящих поленьев лицо её постоянно меняется. Но должен сказать, что оно всегда прекрасно. Правильный профиль, высокий чистый лоб, яркие губы, густые черные брови, длинная русая коса толщиной с мою руку. Чтобы было еще понятней и точнее представить её облик, скажу, что в прошлой жизни я, видимо, был художником, а она - француженкой мадам Рекамье, портрет которой я видел в каком-то журнале. И я мог бы написать её портрет с тою лишь разницей, что вместо роскошного пеньюара сейчас на ней  просто лыжный костюм, поверх которого еще и вельветовая коричневая курточка. А вместо гребня с красными рубинами в её волосах  простая пластмассовая гребёнка. И я говорю ей об этом, стараюсь в деталях передать то, что запомнил. Она терпеливо выслушает меня, потом скажет:
-  Ну и фантазёр же ты. Но я верю тебе. Пока на слово. Найди этот журнал. Я хочу сама убедиться.
Она не знает как реагировать на мои слова, потому, что не видела этого портрета…

   Конечно, завтра не смотря на погоду, я пойду в клуб и, если библиотека открыта, спрошу у Клары, не помнит ли она, где мне его искать. Клара будет долго вспоминать, а потом пойдёт в запасник и принесёт подшивку журналов «Советская женщина» и «Женщины мира». Хлопнет их мне на стол и скажет: «Ищи, где-то здесь» - и добавит: «-А зачем тебе это?» А когда я найду что искал, позову её, накрою ладонью нижнюю часть портрета и спрошу «- На кого похожа?»  Клара будет долго смотреть то на портрет, то на меня, а потом скажет, медленно растягивая слово «-Не-ве-ро-ятно!»
Я с её разрешения, расшнурую подшивку и возьму журнал, чтобы показать его Эмме. Это будет в следующий вечер.
Она посмотрит на портрет, потом на меня и тихо спросит:
-И где ты это видел? И когда? - И я отвечу: - Помнишь, ты пришла из бани, сидела на кровати и расчесывала волосы.
-Ну, и что? Ты-то как мог видеть? Дверь же,  конечно, была закрыта.
- Прости,- скажу я и в горле пересохнет,- занавеска была неплотно… просто я подсмотрел.
-Божечка, - изумится Эмма, - и тебе было не стыдно?!
-Стыдно, - скажу я, - но трудно было удержаться…

Она долго будет с укоризной смотреть на меня, потом захлопнет журнал и строго скажет:
- С тобой всё ясно! – Встанет и уйдёт в свою комнату, а я еще долго буду сидеть, курить, пуская дым в печную дверку, и почему-то мне будет совсем не стыдно…

  Каюсь теперь, что тогда я вырезал этот портрет из журнала и Кларе не сказал, зашил журнал обратно, а портрет спрятал в свой дневник. Жалел только о том, сто я не  Давид и не могу написать её на память потомкам…

…КАК ПО ЗАКАЗУ, БУРАН УГОМОНИЛСЯ  К Дню Советской Армии. Небо прояснилось, посинело, солнце светило так, что газам было больно. Снегу намело такие сугробы, что наш посёлок совсем не узнать. Но он жил и продолжал работать.  Бульдозеры быстро расчистили проезжую часть улиц, жители откопали подъезды своих домов, и только ребятня была рада такому обилию снега. Забыв про уроки,  рыли в этих сугробах ходы и пещеры, радостно визжа от восторга.

  Через день пришла почта.

   
   Я разбираю свои кинушки, а их накопилось около десятка. Вечером буду показывать новую кинокартину. Эмма с  мамой Клавой тоже сортируют свою почту.
Собираюсь уходить. Одеваюсь, беру пару кинобанок  и толкаю плечом дверь. Чувствую за спиной ЕЁ. Оборачиваюсь. Она смотрит на меня своими глазищами, тихонько на ухо говорит:
-Если к началу не управимся, немножко подождёшь?
-Конечно, - отвечаю. И точно буду делать вид, что с проектором  не всё в порядке, напряжение в сети маловато, а мои зрители будут терпеливо ждать начала сеанса.
Но вот, наконец, и ОНА.
- Спасибо,– шепчет и усаживается на свободный ящик рядом с проектором. Я включаю мотор, гашу в зале свет и слышу сквозь стрекот ленты чей-то негромкий голос: «-Да всё у него было нормально, просто он ждал её. Чо тут непонятного».  По-моему это был голос Вани Донихно. Ладно. При случае надо с ним  покалякать.
    И случай вскоре представился.
 Иван собирался на третью бригаду и, как  всегда, подъехал к дому
Культуры, чтобы узнать, не поеду ли я туда с фильмом.
Какой вопрос, конечно поеду. Иван открывает задний борт, берёт кинаповский движок, и один, без моей помощи, ставит его в кузов. Силён, бродяга! А вот мне  - слабо.
По дороге Иван спрашивает,  так это хитровато посматривая на меня:
- Кажись, осенью свадебку сыграем?
- С чего это вдруг?
- Так ведь по всему видать. А чо, хорошая партия. Вы ж везде самые желанные. Так, что всё очень даже правильно.
-Как это?  Чо-то ты трёкаешь, не пойму.
- А ни чо я не трёкаю.  Кого все в бригадах и полевых станах ждут  как самых дорогих? - Смотрит на меня вопросительно.–Да вас, конечно. Кого же больше, почту да кино. А то сам не знаешь!
Я молчу. Нечего возразить. Прав Иван. Как всегда. Но…
- Понимаешь, Ваня, у неё есть жених. Он в Армии сейчас. И она его, по-моему, ждёт.
- Э-э, стало быть жених… Ну, жених, это еще не муж. Так, что не теряйся. Держи фасон. А по мне так, думаю, что он едва ли поедет после армии сюда, в наш распрекрасный Пролетарск.
- Ну так она к нему…
- Ничего-то ты, милый мой, не видишь. Или не хочешь видеть. Жених- это просто отговорка. Причем довольно слабая. А вот если ты проморгаешь её – всю жизнь жалеть будешь. Помяни моё слово. Понял? Ну, и молодец! А вот, кстати, и приехали. Вытряхайся.
Иван, вроде бы сердит, Но это внешне. Он всегда такой. Трудно понять, когда он шутит, а когда наоборот. Такой уж у него характер. Иногда и послать может не взирая на личность. Да, вообще, он интересный фрукт. Но и отчаянный работяга. 
Выгружаем мои прилады. На полевом стане –никого. Все в поле. Только кухня дымит. Сейчас выбежит Тося - повариха и будет звать нас в столовую. Ну, что я говорил? Вон, уже бежит.
- Колечка! Ванечка! Ой, ребята, какие вы молодцы! А мы и не ждали вас сегодня. Идите скорее, я вас напитаю! – Это значит – накормит. Выговор у неё такой, вологодский.
Я смотрю на Ивана, он – на меня, и мы ржем, довольные.

… Опять непогода, дожди зарядили. Дороги раскисли – солонец, что тут поделаешь. Сижу без дела – фильмов нет, почта не может пробраться к нам по бездорожью. Старые – надоели.  Кручу верньер своего «Пионера» - это самый лучший приёмник в мире. Мне его подарил Тайма Саар, давно уже уехавший в свою Эстонию. Теперь им разрешили возвращаться в родные места после долгих лет скитания по стране. Вот и кручу настройку, ловлю знакомую мелодию морзянки – это операторы передают  метео. И всё, пусто сегодня в нашем эфире.
Вот за этим занятием и застала меня Эмма, вернувшись с работы.
- Ну, что сегодня новенького?  - скидывает промокшую куртку.
- А ничего. Пусто! А ты почему без зонтика?
- Так утром не было дождя, и подходит к мне , прижимает холодные ладошки к моим щекам. Самый ожидаемый и радостный момент за весь день…
Потом, переодевшись в домашнее, подходит, садится на кровать, смотри на меня с какой-то скрытой усмешкой.
- А вообще хоть раз был такой случай, что вот это твоё занятие хоть как-нибудь пригодилось в каком-то деле?
-Да ты что! – удивлённо смотрю на неё.- Конечно. И не раз! Вспомни, хотя бы  тот случай в прошлом году, когда мы из города добирались целую неделю. Ты же тогда впервые ехала к нам. Если бы не радио, мы бы сидели в Алеусе до весны. А ведь дизель-то пришел  на выручку уже через десять часов.
- А, да-да. Я помню… Но причем тут радио?
- Как это при чем! Вспомни!...

  …Наша колонна из семи машин с семенным зерном шла из города вот уже пять суток. Непогода замела так дорогу, что приходилось больше ехать на лопате, а не в кабине. Благо, что с нами ехали попутчики, вот они-то то и дело вылезали  и копали, толкали, и снова копали. И вот таким манером мы кое-как добрались до Алеуса. А до дому оставалось всего-то километров двадцать пять. Но каких километров! Голая степь. И вьюга. Дороги дальше – никакой.
   На деревню опустился ранний зимний вечер, когда наша колонна заполнила всю площадку между клубом и магазином. Шофера собрались на совет. В кабине Ивана кроме меня ехала еще одна попутчица. Она осталась в кабине, а я тоже пошел к ребятам, сказав ей:
- Не выходи, не выпускай тепло.
-Вот такие наши делы,- сказал Иван на правах старшего в колонне, - горючки у всех почти по нолям, денег –тоже, а до дома еще ого-го! Чо будем делать?
Молчат ребята.
- Ладно, будем ночевать. В степь соваться ночью – дохлый номер.- Надо как-то здесь определяться. -  И хлопает меня по плечу.                - Ладно,Я на почту, попробую дозвониться, а то они там уже нас точно потеряли.
  И пошел, видимо знал, где почта. А че меня-то хлопал по плечу? …
 Сидим в кабинах, стало заметно холодать. Я одет как надо, а вот соседка… Правду говорят: форс мороза не боится. Но! Это не про нас. А вот и Иван.
-Ну, что, дозвонился? – спрашиваю.
- Ага. Держи карман шире. Опять где-то что-то. Нету связи. Наверно, замело столбы вместе с проводами, - пытается шутить, но шутка получается  не очень смешная. – Придётся здесь загорать до утра. А там видно будет.
- Где загорать-то? В кабинах? Загнёмся же к утру. – почти в один голос все шофера.
-А что, есть другие предложения?
 Нет других предложений. Теперь надо действовать мне по давно отработанному сценарию. Видимо,  на это намекал Иван, хлопая меня по плечу.
Я открываю дверцу. На моё место уже кто-то нацелился, в тёплую кабину.
-Ты куда? –спрашивает соседка. К стати, её зовут Эмма. Будет работать у нас на почте.
-Посидите, Я сейчас, мигом. – и исчезаю в снежной круговерти.
«-Эх, Ваня-Ваня, это ты здесь проезжий, чужой человек. А я везде свой. В любой деревне есть мой коллега – киномеханик, который всегда придёт на помощь, не даст умереть с голоду , да и деньгами  выручит».
 А вот и его домик, здешнего киномеханика  моего тёзки. Николая Иваныча.       Встретились, даже обнялись. Долго рассказывать, но вот с деньгами и ключом я уже  открываю дверь клуба и зову всех.
  В клубе хоть и давно не топлено, но у печки приличный запас дров. И после уличного холода, кажется, мы попали в рай. Ребята уже хлопочут у печки, растапливают. Трое взяли деньги и отправились в магазин, пока он еще не закрыт. Возвращаются с полной сумкой. Хлеб, консервы, сало – обычный шоферский рацион в долгой дороге. У кого-то и чайник нашелся. Вода в бачке у двери еще не замёрзла. Чайник на плите приятно зашипел. Все повеселели. Расставили клубные сиденья вокруг печки, греются.
Пришел и Николай Иваныч:
- Ого, скоко вас! – удивился он и ко мне: - Может, чего для сугрева, дак я мигом. Есть шанс. И не дорого.
- Да, пожалуй, будет не лишним, - он направляется к двери, и я за ним.
- А ты куда? – Эмма дергает меня за рукав.
- А я на почту. Если еще не закрыта.
- Но связи  нет. Иван же ходил. Чего ты?
- Это у Ивана  нет, а у меня будет. По крайней мере, должна быть.- Она смотрит на меня вопросительно.
- Я через клуб ДОСААФ вызову нашу любительскую Радиостанцию. Кто-то там все равно есть. Сбегает в контору или позвонит. Не поздно же еще. – Легонько трогаю её за плечо. – Иди  к печке. Я скоро. – И догоняю Николая Иваныча.  Тот ворчит: 
- Што ли времени другова не будет? Погода вот-вот установится. А вас всё нечистая куда-то несёт. Ну они-то ладно, зерно возят, а ты-то с ними с какова боку. Тебе-то чего не сидится.
-Я в кинопрокат ездил, договор оформлял. Мы теперь будем получать фильмы напрямую, а не через всю сеть.
- Ну, ты и гусь! Даже не гусь, а гусище!- и помянул кое-кого по матушке и по батюшке. Я не обиделся. Нормальная реакция на мои ненормальные действия.
-А сейчас-то куда?
- На почту. Через город вызову своих. Передам, что мы здесь. Они же нас уже точно потеряли. Пять суток уже едем.
- Твою мать, - опять не выдержал Николай Иваныч, -  Ну, ладно. Если что, приходи ночевать. Будем рады. Скажу Марии, пусть печь растопит. Пельменей сварим. Ну и всё остальное, как положено.
- Спасибо. Ладно. Может и приду. Но не один, - вдруг почему-то ляпнул я.
 -Ну и что. Всё равно будем рады. – И мы расстались. Я – на почту, он -
  в свои засекреченные места.
До радиоклуба дозвонился без проблем. Объяснил ситуацию. Назвал свой позывной: УА9ОГМ. Минут через пять слышу в трубке такой знакомый голос Галки, она действительно сегодня дежурная по эфиру. Вот здорово!
- Галчо,- ору я в трубку, -  это я, Галчо. Узнала? Молодец! Мы сидим в Алеусе. Позвони в контору. Передай, что дороги нет, горючего – тоже. Ждём бульдозер с клином. Ну и горючки бочку.. Звони, я подожду.
Телефонистка нетерпеливо смотрит на меня. Ей домой надо, а тут мы со своей проблемой. Вскоре в трубке зашуршало: - Алё! Слышишь меня? Я передала. Трактор ждите к утру. Держитесь. Алё!
- Да, я всё понял. Спасибо, Галчо. Ты настоящий друг! Пока!
Благодарю телефонистку. Извиняюсь как могу, прощаюсь и – к ребятам.
А там уже ждут. Стол накрыт. Не подкачал Николай Иваныч. Пьём, закусываем чем бог послал и мой коллега.Печь жарко гудит. На душе- рай пресветлый. Николай Иваныч тоже принял за компанию, раскраснелся, подсел ко мне, закурил моих, спрашивает:
- Чо, сбегал-то, зря?
- Ты что! Всё о-кей! Завтра утром будет трактор.
-Ну и слава богу. А то уж я хотел к председателю идти, трактор просить. Надо же соседей выручать. Хотя,  не помню, чтоб он  тарахтел.
-Спасибо. Не надо никуда ходить. Завтра наш придёт и горючку привезёт. А сейчас- спать. Устали все как черти. Так, что давай и ты домой. Марии привет.

… Утром, еще сплю, слышу под окном, вроде бы, трактор.  Вскакиваю, продираю глаза. Точно: наш С-80.
- Подъем!! – ору, но все  и так уже  на ногах…

 ... Тащимся на первой передаче за трактором. Всё, что он напахал  - за ночь снова замело.
Иван что-то мурлычет себе под нос своё, хохлатское. Лицо  довольное.
-Главное в нашем деле что? - Спрашивает он непонятно кого, меня, Эмму или себя. И сам себе отвечает: -Лучше плохо ехать, чем хорошо стоять. – И смеётся, довольный.
- А ты просто молодец! – Тихонько шепчет мне Эмма почти в ухо, - я не ожидала.
- Чего? - Не понял я.
-А всего, - весело отвечает она. Я мотаю головой.
-Да брось ты! Я всегда такой.
Она смотрит на меня как-то сбоку, и я вижу, вернее, чувствую, что начинаю ей нравиться…

   Через пять часов мы въезжаем на  главную улицу нашего нового посёлка. Молодёжь стоит на  высоких нагромождениях снега  вдоль дороги, встречает нас. А вон и Галчо, машет нам рукавичкой. Я открываю дверцу и с подножки кричу ей:
-Привет! Спасибо тебе! Приходи вечером в клуб!
Эмма смотрит на меня вопросительно. Ничего-то она пока  не знает. Ну, да ладно, я ей как-нибудь расскажу обо всём.
          ЕЩЕ БУДЕТ ВРЕМЯ…
        На аватарке: Жак Луи Давид "Мадам Рекамье" 1812.



         
                1961.