Варвары

глава из неоконченного романа "Последний лепесток ромашки"

Третьим, не спящим в эту ночь человеком, был Степан Петрович Черевин. Он тоже курил на общем балконе еще не снесенной пятиэтажки, которая располагалась как раз напротив элитного дома Николая, и тягостно размышлял о случившемся этим вечером.
Как-то так получилось по его долгой, полной событий жизни, что Степан Петрович всегда оказывался в оппозиции к тому или иному режиму. Может быть, сказывались былые дворянские корни, может быть, характер имел сильный, а, скорее, таков был заложенный в Степане Петровиче тип исследователя: самостоятельного, ничего не принимающего на веру, думающего и продолжающего делится своими мыслями с окружающими – несмотря на отсидку за распространение монархических взглядов в середине семидесятых. Он не любил сограждан, считающих образцом российской государственности Петра I или Ленина. Он считал чужими земляков, преклоняющихся перед якобы цивилизованными странами и их принципами жизни. Но больше всего его раздражала бессовестность, с какой одни и те же люди, вчера заявлявшие о всецелой поддержке внедряемых идей, при малейшем дуновении новых ветров ничтоже сумнявшись торопились вытереть ноги об эти же идеи. И даже гордились этим! Они никогда скрупулезно не читали новых литературных или политических кумиров, но с удовольствием их цитировали, они не анализировали принятые решения, а лишь беспрекословно выполняли, они не пытались посмотреть вперёд в будущее хотя бы чуть дальше собственного живота и сегодняшнего дня календаря. Самое обидное состояло в том, что если бы время жизни как в канадском хоккее делилось на чистое (игровое) и грязное (остановки, нарушения, свистки строгих судей, перерывы на отдых), то такие персонажи вполне могли дожить до восьмидесяти, но не наиграли бы даже на один период.
Человек, который вёл его дело, сидя под буравящим портретом, когда-то прямо говорил ему в лицо: «Да что твой царь-батюшка? Не он ли простой люд по площадям расстреливал? Ты не видишь, что ли, дурачок, что царя давно уже делает Система? И он отвечает перед ней, а вовсе не перед Богом. Оглянись вокруг - нам царь не нужен! Нам – это я тебе от имени народа говорю.
Да, мы ведём наружку, если требуется. В том числе на литературных мероприятиях типа «Ольга»-«Татьяна», где тебя и засекли. Осуществляем негласные выемки по месту жительства «разрабатываемых», встречаемся, вербуем агентуру из числа совграждан и иностранцев, принимаем от них донесения (в быту – «доносы»). Но это – не такая уж и грязь, так принято. И где грань между профессиональной агентурой и бытовым доносчиком? Да нет её! Кроме того, антагонистом, не твоего уровня, а реальным антагонистом, мы являемся для некоторых ребят из ЦРУ, МИ-6 или МИ-5, представляешь, точно не помню, Моссада (хотя нет, по лицам израильской национальности мне лично работать не приходилось), немецкой БНД, французской «Сюрте насиональ», ну и, разумеется, японского 1-го иностранного отдела полиции. А разве твоя царская охранка могла таким похвастать, а? Коммунизм – это сила, Степан, ещё не оценённая по всем ресурсам».
Как ни странно от этих идеологических экскапад, полных, на первый взгляд, не только вполне искренних и патриотических, но и вполне себе противоречивых моментов (например, условные антагонисты неплохо обеспечивали само существование друг друга) и даже цитат из запрещенного тогда уже Галича (который и на Западе почувствовал еще более жесткие, чем «сталинские усы»), тот человек часто в конце допросов уходил на иной уровень сравнений:
«У меня корпоративная квартира, а в ней «Хрюндик» и «Соньа», на рублевом и валютном счетах – денег на две «Волги» хватит, обедаю в ресторанах, для развлечения хожу на ипподром, сын в МГИМО поступил. А ты?! Взгляни на себя, Степан, голубая кровушка. Ты ведь такой умный, начитанный, культурный, пианист сраный, а ведь ты поедешь русский лес рубить».
Всё было бы понятно и даже в какой-то степени приемлемо с позиций житейской мудрости, если б спустя десятилетия интервью этого же человека (такие фамилии и лица не забываются) Степан Петрович не встретил как-то на одной из полос современной передовой печати. Тот оказался депутатом – и, естественно, от правящей партии. В то время она называлась «Наш дом – Россия», как бы самоутверждаясь в стране в качестве бессменного и бессрочного её арендатора.
«Вы, я вижу, довольно молоды и не знаете всего, что довелось нам пережить в те годы двойной морали и лживых передовиц. И поэтому я не стремлюсь «back in USSR». Мне вообще непонятны эти странные сравнения с тёмным прошлым. Коммуняки (от такого эпитета из знакомых уст Степан отчетливо вздрогнул), возбудители спокойствия, понимаешь, кричат «грабительская приватизация» или даже «прихватизация». Я вот, вам лично доложу, за тот самый ваучер получил право купить по номиналу 30 акций крупной компании, которые после сплита и увеличения уставного капитала превратились во внушительный пакет. Так что все упреки голословны».
Вот именно таких Степан Черевин не переносил. Жизнь этого человека была подчинена материальному, за них он был готов предавать, даже не осознавая этого факта. А фраза «мы много не знали!» - это пустые отговорки для детишек. В постсоветском обществе пестовалась новая форма причащения - без исповеди.

Черевин в своих размышлениях посмотрел с балкона вверх, но увидел только нарождающиеся на крыше ледяные сосульки, которые к утру опять наплачут полные лужи мутной воды. Но это только до первых морозцев. Впрочем, предчувствие скорой зимы у Степан Петровича было не только природного свойства.
Уже будучи на пенсии, Черевин так и не попался на сериалы или газету «Жизнь». Он находил себя в ином - принял за правило забирать у внука учебные материалы для внимательного изучения. Високосный 2008 год ознаменовался очередной учебной реформой. Неудивительно, что Степан Петрович первым делом предметно обработал стареньким карандашом тесты ЕГЭ по своей любимой истории.
При первом знакомстве от количества дат зарябило в глазах. «Неужели наряду с попытками создать искусственный интеллект природный стараются убить? Ведь только машины могут оперировать цифрами равноценно эмоциям», - подумалось тогда Степану Петровичу, - «Такое увлечение датами было бы оправдано во времена пифагорейцев или хотя бы каким-то общим выводов из предлагаемых дат. Но как раз этого то и нет! Какая, в конце концов, разница: 5, 6 или 9 января было распущено Учредительное собрание? Важны причины и последствия».
Сам Степан Петрович любил замечать, как и в Средние Века, и сейчас в разных уголках планеты происходят удивительно совпадающие события: в год смерти Ярослава Мудрого христианская церковь делится на Западную и Восточную, в год смерти Батыя папа объявляет поход против монголов и Руси; одновременно основываются публичные просветительские университеты и тайные Ордена;  Московское княжество расширяет свои владения в год преобразований Генеральных штатов во Франции; начало смуты в России в год смерти Бориса Годунова происходит вместе с попыткой взорвать английский парламент; год первой успешной масонской революции в Нидерландах совпадает с «соляным бунтом» в Москве. Дальше – таких совпадений Степан Петрович находил только больше, особенно в случае всяких потрясений, восстаний, революций. С каждого портрета Емельяна Пугачева при внимательном взгляде реставратора открывался лик Екатерины II.
Впрочем, новая власть всегда неминуемо переписывала историю. Но никогда ещё не делала этого настолько однобоко и корыстно, прямо по горячим следам только что ушедших исторических событий, абсолютно не стесняясь ни многочисленных кинохроник, ни безмолвных свидетелей-протоколов, ни, самое страшное, ещё живущих, а значит - помнящих! То ли ритм жизни так убыстрился, что каждая пятилетка стала эпохой, то ли неприкрытый цинизм сегодняшний власти уже совсем вошёл в обиход, то ли желание побыстрее изменить русские мозги стало опережать возможности, но Степан отчетливо сохранил своё первое ужасное впечатление от этой изученной «кладовщицы» исторических знаний. Листая ЕГЭ, Степан понимал, что сейчас тоже убивают личность – правда, уже без крови и гильотин. Это напоминало самые первые лихие годы французской и октябрьской революций, когда по замыслу тайных сил крушилось и развенчивалось всё. Но, как бы не хотелось особо рьяным революционерам уничтожить всё дотла, коллективный народный разум всегда со временем брал верх, и подача становилась более осмысленной, уважительной, терпимой к любому прошлому. Сейчас же, в эпоху всеобщей грамотности и интернета, увы, подобного не наблюдалось.
При всём при том, что во времена Союза, Степан Петрович Черевин, понятное дело, сам был, если не изгоем, то отнюдь не обычным винтиком, именно какое-то обостренное чувство несправедливости не позволяло ему понять, как можно детям преподавать период СССР без плана ГОЭРЛО и Большого театра зато с системой концентрационных лагерей и с обязательным лэнд-лизом? Почему так тенденциозно и жидко, именно жидко!, подавалось вообще любое положительное, что было в этом безусловно спорном, неоднозначном, но ведь, главное, хронологически близком, а значит памятном периоде истории. Как это не выглядело странным, но бывший «политический» и «антисоветчик» Черевин чувствовал себя сейчас более близким к тому периоду, чем к сегодняшнему миру капитала и гламура. При этом он не считал своё личное прошлое ошибкой, абсолютно не идеализировал тот строй, порой даже сам удивлялся сегодняшнему возникшему парадоксу, но объяснил это для себя раз и навсегда -  естественным, каким-то даже органическим стремлением к правде.
Словно следуя былому филармоническому опыту Степана Петровича, его карандаш подчеркнул черные клавиши невидимых инструментов. В вариантах возможных ответов, там, где обычно и таится подсознательный дьявол, всё, что относилось к большевикам, их лидерам, даже великим национальным прорывам и победам было полно негативных деструктивных слов: «разруха», «недовольство», «отказ», «ликвидация», «изъятие», «репарация», «конфликт», «обострение», «отмена», «убийство», «аннулирование», «преследование». Но как только на бумажную, терпеливую арену выскакивали иностранцы или лже-патриоты сразу же появлялись светлые, кристальные, почти магические: «приглашение», «согласие», «выдвижение», «Нобелевская премия по литературе…», «премия Оскар за фильм…».
В истории Великой Отечественной войны предлагались такие  варианты ответов как: «государство обличило церковь в сговоре с врагом» (что впрямую противоречило известному решению Сталина), «осуществлен расстрел всех находящихся в плену немецких солдат» (которых в победном 1945 жалостливо кормили хлебушком обычные русские люди), «создана специальная организация по выкупу пленных» (из застенков гестапо, из виселиц, из концлагерей). Избранная лексика и выделение второстепенных моментов создавали устойчивую иллюзию не Великой по своим жертвам и горестям, не Отечественной по своей сути, а какой-то иной войны. «Неудивительно, что на Украине уже хотят отменить 23 февраля, а у нас именно в этот день крутят высокобюджетный фильм о неудачной военной операции Жукова» - отметил с тяжелым вздохом Черевин.
Атомный и космический прорывы преподносились в паре с непременными вопросами типа: «как это отразилось на экономике страны?» «стоило ли заниматься этими дорогостоящими проектами в ущерб решению самых насущных проблем людей?». Ещё вчерашних отчетливых угроз ядерной и космической агрессии вроде бы уже не существовало не только в истории, но и в природе. Степан Петрович в этом месте не поленился, сходил за красным фломастером и очеркнул эти пассажи уже не для внука, для сына – Алексея Степановича. Тот был конструктором ракетных двигателей и, несмотря на новые времена, по-прежнему трудился в Центре Келдыша. Степан Петрович, в отличие от невестки, уважал этот непростой выбор сына.
Все вопросы на пятерку для потенциальных отличников обязательно были вымазаны дегтем. Например, вместо сегодняшнего понимания, что в гражданской, в перерыве между двумя мировыми, Россию продолжали намеренно истреблять и качественно, и числом – предлагалось определить: «одни ли большевики несут за это ответственность, или еще и Деникин?». Хотя реальная ответственность лежала и лежит совсем на иных и далеких. По той же Великой Отечественной (или вводимой взамен в обиход – Второй Мировой) примерные ученики в единственном (!) вопросе об этом периоде  должны были доложить «связаны ли поражения начала войны с просчетами советского руководства?».
Послевоенная история сороковых для тех же отличников выглядела под перченным соусом «агрессивной политики СССР по расширению границ социализма». При этом, Черевин знал это достоверно, в первых послевоенных годах в Венгрии и Чехии были буржуазные правительства! И уж, тем более, у Советов не было планов деления Германии ни территориально, ни на сферы влияния. Своих дел в разрушенной дотла стране хватало.
Ещё интереснее, что ко всем этим вопросам, вроде бы, уже на собственное мнение и рассудительность – также были даны обязательные ответы. Обнаружив этот факт, Степан Петрович сидел молча минимум минут десять. Словно добивая молчаливого старика, ЕГЭ прокрутилось в его беспомощных руках до последней страницы, где издательство «ЭКСМО» также без стыда рекламировало 12 новейших изданий «Шпаргалок-сочинений по русской классической литературе».
Другой, еще более страшной, отличительной чертой была не просто ложь, а намеренная полуправда. Какого-то реального исторического анализа, тщательного подхода к фактам, мостика к сегодняшнему времени, естественно, не намечалось.
«Продовольственные карточки? Сталин (не Горбачев)».
«Грабительская денежная реформа? Сталин (не Ельцин)».
«Однопартийная система? Сталин (не Путин)».
Кроме того, уровень развития того государства по-современному измерялся показателями обеспечения населения продовольствием, мясо-молочными продуктами, а выражение недовольства масс - соответственно, сплошными продовольственными забастовками. Черевин с удивлением отметил про бунтующие Москву и Ленинград в 1962 г. Степан Петрович помнил тот год своей молодости довольно ясно: московский «Спартак» стал чемпионом страны и по футболу, и по хоккею. Да, одно время смешивали кукурузную пыль с мукой в подвалах, это было, но вот бунт…
Черевин вспомнил, как в лагере запрещали лежать даже в редкие минуты отдыха. Но и стоя часто случались беседы, блуждающие взглядом по потолку. Один седой старик как-то заявил ему в минуту подобного разговора, что критериев мировой державы всего три и все они материальны: «военная мощь, территориальный выход к океану, передовая наука». Степан тогда возразил ему известным сочетанием «православие-самодержавие-народность», в общем, свёл всё к духовной и идеологической чистоте, как он её тогда понимал. Оказывается, они оба были не правы, т.к. не учли основоположницу человеческого счастья - мясо-молочную промышленность! Знали бы они, что наступят времена оптовых импортных поставок на отечественный рынок экзотического мяса кенгуру. Не понимая, что сумки кенгуру, полные закаченных ножек Буша – это, прежде всего, зависимость, а вовсе не примета державности, сей факт любила нахваливать невестка Черевина.
Прочитав в следующем брежневском периоде, что «анекдоты про Леонида Ильича рассказывали на партсобраниях». Степан Петрович задался вопросом «за что же он сидел?». Самое невеселое, что тут же, в том же абзаце, не смущаясь противоречий, авторы экзамена писали «о тотальном преследовании КГБ всех советских граждан».
Переходя к временам перестройки голов, шпаргалочный отличник должен был заявить, что «распад Союза был неизбежен. И первой вышла Литва». В этот момент Степан Петрович вспомнил недавний телевизионный очерк -  прекрасные литовские баскетболисты, собравшись сеульским победным олимпийским составом 1988 года с такими же парнями - украинцами, латвийцами, русскими пели под гитару: «С чего начинается Родина?». Солировал Шарунас Марчюленис.
При этом, что интересно, старые показатели отрицательно сравнивались с невоевавшими в ХХ веке на своей территории успешными капиталистическими странами. Показатели нового периода давались уже в положительном аспекте. Правда, с Северной Кореей и в удельных показателях на человека – с Китаем.
В новом времени вообще всё было великолепно. События 1991 и 1993 годов давались мимоходом. Еще бы «ведь в стране 70 миллионов пользователей мобильной сотовой связи. Разве все они пострадали от реформ?». Та самая памятная приватизация подавалась как «возникновение широкого слоя собственников, получивших реальное право на долю государства». В этот момент перед Черевиным возник бедный ряд выигравших бабушек, сидящих в доисторических платочках и старых подклеенных туфлях в очереди в поликлинику. Выигравших дедушек уже практически не наблюдалось.
 В вопросе на пятерку по современной России (на который молодому поколению робов также заранее давались ответы!) допускались такие правильные ответы, что «национальная идея не нужна и её вообще не может быть в многонациональном государстве», а «масс-культура прививает доброту и положительные ценности». Неудивительно, что въедливый глаз Степан Петровича обнаружил говорящую опечатку на странице 122: «смертельная ЮНОСТЬ нависла над нашей страной».
И ведь каждая страничка невидимо прошивалась какой-то общей ниточкой неспособности, странности, дремучести русских. Вся это «история от ЕГЭ» как бы призывала советских граждан и теперь уже их внуков не к гордости за взятый Берлин, а к какому-то вселенскому покаянию. «Неужели они до сих пор боятся возрождения страны?» - подумалось Степан Петровичу.
Тут он вспомнил, что даже высказанное недовольство действующего президента по поводу этого «учебника» не было полно возмущения, всё прозвучало как упрёк: мол, «не тонко работаете, министр!».
Степан Петрович всё это с высоты своего возраста замечал, но именно сегодня он до конца осознал не только не случайность подобной агрессии, но и, увы, сам факт, что многие сегодняшние учителя не отличаются от того знакомого следователя.

Знаковое событие случилось этим вечером, когда за общим семейным столом делились последними новостями. На кухне как обычно стучали старинные ходики – дед не давал их в обиду невестке, молящейся на антураж из «IKEA».
- Бзежинский и Пайпс, – не сказать, чтобы громко, но отчетливо и утвердительно произнёс Степан Петрович, переходя после ужина к ромашковому чаю.
- Ты о чём сейчас, пап? – переспросил Алексей Степанович.
- Надо было так и написать ребятушкам на первой странице этого псевдо-исторического труда. Так, мол, и так – издан под редакцией Бзежинского и Пайпса.
Невестка скривила губы от неизвестных фамилий и слегка раздраженно пожала плечами. Внук, Федя Черевин, с интересом остановился на половине котлеты и чуть наклонил голову к правому плечу, что делал непроизвольно и достаточно часто, когда дед делился своими мыслями.
- Что совсем плохо? – Алексей знал ответ заранее, но решил уточнить.
- Совсем, Алёшка. Совсем, - Степан Петрович отхлебнул любимого очищающего чайку, поставил кружку на стол, сложил руки углом, поставил на них тяжелый подбородок - Чёрте что со страной делают! Беда прямо.
- Опять Вы, Степан Петрович, нагнетаете, - невестка сразу ставила защиту, -  Гармония нужна. Баланс. Одним духом сыт не будешь.
- Да я не против гармонии! Только в учебниках этих – её нет. Да и не получается она в потребителях! Это же как наркотик. На первобытных инстинктах. Доза растёт. Тормоза потеряны. Вот, положим, если б ты на своих модных диванах в гостиной Федора Михайловича по вечерам читала, это была бы гармония. Ты бы поняла, что Достоевский идёт в психологию преступления, а Эдгар По в физиологию. А ты на этих своих тюфяках всё время листаешь очередные закупочные буклеты. Что, разве не так?
- Вам легко рассуждать! Если б Ваш сын получал у себя в КБ зарплату в евро, я б скидки не искала.
- А к нам в Центр вчера арабы приезжали, - решил немного сдержать накалявшуюся атмосферу Черевин-средний, - Что-то там с опреснением у себя в Эмиратах мутят. Мембраны, вроде, наши взять хотят. Говорят, помимо очистительных установок, было бы хорошо какой-нибудь дополнительный проект на уровень шейха вынести. Ну, мы их в зал наш исторический повели. К двигателям нашим знаменитым, к макетам ракет… Походили они, послушали. Космических туристов не обещаем, мол… Удивились разработкам отдельным, думали с креативностью у русских уже всё в прошлом окончательно. Я думал, они за технологию сжигания нефтяного следа по акватории зацепятся, всё-таки проблема для них насущная – ан нет, у другого стенда замерли.
- С девушками? – подшутил Федя и, быстро улыбнувшись самому себе, продолжил добивать котлету.
- Феодор! – отреагировала невестка.
Она всегда звала сына на этот выбранный однажды манер - на её работе как раз был такой взрослый Феодор: с седой бородкой, упитанный, розовощекий, в стильной жилеточке, стремящийся во всём походить на бюргера. Степану Петровичу такое произношение резало слух.
- Нет, Федька, - продолжил отец, - Мы тут опробовали одну штуку интересную. Я тонкостей не знаю, но вроде как за счёт разной способности спецматериалов к  гигроскопии в разных слоях атмосферы можем картинку сделать с радиусом видимости на две сотни километров.
- Пап, ты ж, вроде, по ракетам, а не по салютам, - уловив тонкость, продолжил шутить Федор.
- Да это не моя разработка. Говорю тебе, просто арабы зацепились…
- А что военные наши? – переспросил дед, - Это же имеет смысл им посмотреть. И не для салюта, а для какого-нибудь сокрытия объекта.
- Пап, не знаешь, как-будто, что сейчас в Минобороны делается… - вздохнул Алексей, - Да и дорого. Для этих же ребят из ОАЭ – самое то. Они прям переполошились все, глаза засверкали. «А вот возьмем и имя нашей компании поднимем, у соседей в Омане тогда увидят? А если имя самого шейха как небесное знамение сделать, представляете резонанс?!» В общем, хотят сделать пробный заказ.
- Ну, а туман какой случится или гроза? – продолжал демонстрировать прирожденное любопытство Степан Петрович.
- А есть ли в том регионе грозы? Только если цена за баррель упадет… Я подробностей не знаю, пап, но расскажу, если что продвинется.
- А у меня как раз она, - резюмировал Федя, отодвигая пустую тарелку.
- Кто? Что? – послышалось от родителей.
- Гроза.

Федька был в деда и настойчиво гнул свою линию везде, где, как казалось ему, его зажимают. Таких неравнодушных возмутителей спокойствия  в классе, увы, больше не было. Невестка не понимала сути этого противостояния и всегда наедине попрекала «Феодора» этой «черевинской неуступчивостью». На разборки с завучем и классным руководителем ходил исключительно Степан Петрович.
- Да она как стала диктовать – я аж ручку бросил. Понял - опять беда.
- Постой, Федь. Кто она? – насторожился отец.
- Аделаида! Кто ж еще!
Аделаида Александровна Листопад была новой федькиной учительницей литературы. Черевин-младший сразу насторожился от манеры подачи материала по одному из своих любимых предметов. Дело было не в консерватизме - «бывшая» учила не боятся высказываний личного мнения и читала в слух наиболее необычные, своеобразные куски из их домашних школьных сочинений. Аделаида же приветствовала пересказ исключительно её собственных мыслей. В случае контр-аргументации необходимы были ссылки минимум на трёх известных, желательно современных критиков.
- Она как начала под диктовку. Екатерина – нервная, душевнобольная женщина…
- Эта, которая «луч света в темном царстве»? – перебил, не выдержав, Алексей.
- Ага, - кивнул Федя, - И все тридцать человек так шуршат ручками, конспектируют… Тьфу, бараны.
- Феодор!!
- Ну, я и брякнул… Аделаид Санна, а что это Вы нам такое диктуете то, а?
- А она?
- Она? – Федька насупился, набрался желчи, язвительности, - Она говорит - ребята, особенно девочки, послушайте заслуженного педагога, не надо жить как Екатерина. Кончится плохо. Надо как спокойная, материально ориентированная Варвара. Здоровый быт, богатый муж…
- Понятно, – обычно терпеливый в жестах (примета лагерного воспитания) Степан Петрович метнул на стол чайную ложку, - Им Екатерины в нашем колониальном будущем не нужны.
Ложечка зазвенела, закрутилась и, наконец, стала сутулым горбом.
- А одноклассники чего? – спросил Алексей.
- Да им пофигу, пап. Они ж в библиотеку дорогу забыли - из интернета скачивают, получают свои пять баллов и привет.
- Степан Петрович, Вам уже свечи от геммороя прописывают, а Вы всё божественные зажечь хотите, - вмешалась невестка, - Сколько раз Вам говорить - не мешайте мальчику нормально учиться! Говорят из интернета – пусть печатает  из интернета.
- Да твой интернет – это интернат для бездомных! Горбачевское якобы новое мЫшление  -  это как раз и есть компьютерная мышь. Они про Холокост под диктовку записывают, а про Хатынь забывают!!
- Степан Петрович, Вы совсем отстали от жизни. Благодаря интернету теперь можно даже президенту напрямую вопрос задать.
- А что у них спрашивать то? Президенты кто эти? Люди-рамки, как у тебя в спальне. Какую хочешь фотку вставляй – делай своё желаемое наполнение. Где их исторические работы, каковы их достижения как организаторов и управленцев, какие качества у них уникальны и подходящи для такого статуса? Что у нас гигантов мысли навыбирали, что у них нулевой Буш, а теперь и Обама этот. Демагогия сплошная, кукловодство, попса, дешёвое прикрытие над темными истинами. Переподсчет голосов, помнишь они что-то там за океаном возились для убедительности – это ведь разновидность шоу для дурачков. Впрочем, прости великодушно, я совсем забыл - ты ведь единственная у нас тоже ходила, голосовала, галочки правильные ставила.
- Да ходила. И голосовала. И мой голос… - тут невестка чуть сорвалась на фальцет, - Мой голос учтён! А вот Ваш выбор я что-то не слышала.
- «Мужие, братие, вы видите и ощущаете, в какой великой беде всё государство ныне находится и какой страх впредь, что легко можем в вечное рабство впасть! Не пожалеем животов наших. Да не токмо живота, дворы свои продадим, жен и детей заложим…»
- Началось…
- Да ты даже не знаешь, чьи слова, что за момент… А ведь это настоящий гражданин своего Отечества. Простой нижегородский купец Минин в 1611 году. Ему, заметь, ничего не угрожало, даже двойка по литературе! А он пошел – и сказал!
- Пап, да брось ты, сочинение  - это же не национальная катастрофа, - попытался найти мировую, чуть менее конфликтный Алексей.
- Ошибаешься, Алёш. Это характерный штрих ведущейся системной работы. Они же на этом нас и поймали при развале Союза - на неумении мыслить самостоятельно, на излишнем преклонении перед властью, на неоправданном доверии к ней. Нас потихоньку так – развратили, обворовали, изнасиловали! Стандартная последовательность: шаг вперед – сопротивление? - чуточку назад - потом опять… Всё делается постепенно.
Вот ты сегодня про нашу креативность говорил с гордостью. А она ведь оттуда идёт, от корней, от только репы и свеклы на наших то широтах, на глине повсеместной. И подумай, такая широченная страна родилась. А почему? Только ли выдумка, а, Алёш? Да потому что власть получалась не насильственная, а по праву знания, которое и давала та самая смекалка, а территориальные завоевания – не результат кровавой межнациональной борьбы, а органическое развитие соседских народов. Татарин, удмурт или айзербаджанец – не так важно. Главное – принятие самих принципов сосуществования. В эту мишень всегда и били.
В любой сфере человеческой жизнедеятельности, в любой стране от мала до велика, в любой биологической среде всегда есть два пути: самостоятельный реальный труд, самостоятельный реальный выбор, самостоятельное реальное развитие или паразитирующее существование с обсасыванием чужого действия, чужих идей, чужого ресурса, чужого времени и пространства, чужих завоеваний, чужой свободы мысли, наконец. Водораздел между махровой вшой и телёнком довольно отчетлив – махровая вша никогда не пойдет на далекое пастбище, тем более – на скотобойню. Проверено временем. Она мелка, зато кусача. Да и среди людей картина схожа: в первом случае это не обязательно вот прямо труд у станка, на полях или в лабораториях, но обязательно - в интересах их. Во втором - житейское ремесло уже как бы не для богоизбранных, оно заменяется таким чистеньким воротничком, связанным с преобразовательным отсосом продукта чужого реального труда без соприкосновения с ним вообще и сектором оплачиваемой халдейной обслуги (политика и политология, тенеденциозная подача информации, глянцевая реклама, ростовщические финансы, прихлоп-притоп-менеджмент, масс-культура для быдла). Сам можешь дополнить... Кредо есть кредо. Это если упрощенно понимать. «Ересь жидовствующих» то не сейчас родилась.
- Значит, найдется свой Волоцкий…
- Найдется? Да нет, Алёш, не так всё просто сейчас. Народность, хранившаяся веками в большей степени в русской общине, в крестьянстве (оцени, кстати, созвучие христианству!), навсегда уходит вместе с развалом русской деревни. Откуда то зёрна чистые черпать среди городского чертополоха и постоянных просевов вон как у Федьки в школе? Геймбои у первоклашек – это ж начальная стадия виртуализация личности.
Средства коммуникации, средства информации, твоя жена будет смеяться, но я думаю, что и пища, и медикаменты – всё это сейчас служит подавлению личностной воли. Обычное средство необычной современной войны. Тема намеренного изменения генного аппарата равна, Алексей, теме намеренного изменения института семьи, а она же равносильна теме намеренного изменения государства.
А от древних военных атак всё же есть существенное отличие – они не собираются, разрушив основы самобытной и сильной нации (научные знания, культурные принципы и общинный уклад), оставлять этот земной, а, главное, ментальный надел. Они, увы, пришли надолго (не хочется говорить – навсегда). Только не путай, Алёш, истинных хозяев с известными исполнителями. У исполнителей предел мечтаний – новостная слава и рублевская нажива, при этом уровень мышления просто не позволяет представить ничего кроме словоблудия и разрушения под видом созидания. И они это понимают.
- Степан Петрович, извините, но я не могу больше слушать Вашу белиберду, - заверещала невестка, - Всё в кучу. Они – мы. Вши - телята. Вы что не понимаете, после Ваших рассказов мальчик не сможет жить нормальной современной жизнью? Минина ему подавай! Алексей, скажи ему! Сам отсидел - внука за собой тащит!
- Всё ты понимаешь, да только признаться себе не хочешь, - дед резко встал из-за стола (упала табуретка), скомандовал, - Федор, пошли со мной.
Федор сдержал улыбку (как в его любимом фильме при распределении курсантов во вторую эскадрилью) и пошел вслед за дедом в его комнату, полную пожелтевших портретов их знаменитых предков, пыльных книг, географических карт (с похожими рукописными надписями India–Iudeа), больших энциклопедий (с двуглавым орлом на титуляре), молитвенников и тихих старых икон, обрамленных в латуни.

Они как всегда уселись напротив: дед на свой кровати, младший  - на потрепанном дедовском стуле.
- Дед, если честно, это не вчера началось. Я её слушать, конечно, не стал - написал в сочинении по Островскому как чувствую, как думаю. Сослался на критика, правда того времени. Но мне Аделаида все листы красным перечеркнула наискось и два балла вкатила. С резолюцией: «я такого не преподавала».
- Мда, это наглость, - заметил Степан Петрович, - Что ж, очередная заваруха намечается.
В прошлый раз ему пришлось идти в школу, когда он увидел в задании по внеклассному чтению «Людочку», рассказ страшнейший, грязный, ударяющий холодным северным ветром наотмашь по ростку молодой становящейся души. Ему тогда сказали, что он единственный, кто вмешивается в современный учебный процесс.
 - Что ж у тебя за однокашники такие…, - он остановился, подбирая нужное слово, и продолжил почти гениально, - Никакие!
- А-а, - махнул рукой Федька, - Еще одна девочка в классе тоже за Екатерину вступилась, а больше никому не интересно. Со всей классикой – класс безмолвствует. Маяковского на смех подняли. Типа предтеча рэпа. Да и вообще… Тут недавно Аделаида просила пример литературной дружбы привести.
- А ты?
- Ну, я и сказал – «Молодая Гвардия».  А она… - Федя опять выдал гримасу, пародирующую менторский познеровский взгляд над очками, - Нет такого произведения в программе.
Оба Черевины синхронно вздохнули.
- Это всё уния, внучок! Стремление к божественной единице. Уравниловка…
- Что за уния? – Федор любил находить у деда новые, часто совсем непонятные слова, за которыми иногда раскрывалась целая эпоха.
- А ты статью про символику доллара смотрел? Я ж тебе давал…
- Да некогда всё, - Федя вздохнул.
Степан Петрович внимательно взглянул на внука: слегка осунувшееся лицо, красные белки всё менее игривых мальчишеских глаз, далекая от летнего дачного загара бледность… Внук действительно был замотан всем этим валом учебных заданий в условиях перманентной реформы, смысл которой, похоже, и состоял в прививке обреченности, в постоянной оборонительной позиции: бесконечные сдачи, проверки, контрольные, зачеты, тесты. Ученики в новой школе постепенно, за редким фединым исключением, становились психологически ущербны - они переставали думать, какое мнение им ближе, они искали формального ответа, зачастую угадывали его, чтоб побыстрее скинуть очередную ношу, не забивая голову сущностью, а по вечерам ускользали в искусственный несердечный ритм наушников с жидким баночным адреналином… Потомственный энергетик – в двадцать первом сие звучало совсем иначе. И это ещё хорошо, что дед категорически запретил невестке предпринимать попытки перевести Федьку в крутой колледж для особо избранных. Там бы ему окончательно промыли мозги.
- Дедаа, а ты забыл, как сам меня учил: сложно-ложно. А вот опять про какие-то унии толкуешь… Лучше скажи, что с сочинением то делать будем? Мне эти два балла картину конкретно портят.
- Помнишь как в том киножурнале - «мы не привыкли отступать, нам расколоть его поможет…». Оппа! – дед поднял вверх указательный палец, что означало обычно очень удачно найденный ход: в шахматах, в головоломках, в жизни, - Неси сюда своё сочинение!

Когда внук ушёл, Черевин набрал номер своего старого знакомого – профессора лингвистики, долгое время преподававшего русскую литературу XIX века в университете. В последний раз, когда он созванивался с товарищем, тот собирался бросать своё неблагодарное, по его словам, в сегодняшних условиях поприще, чтобы посвятить себя редакторской работе в одном из коммерческих журналов и элементарно прокормить семью. Трубка долгое время не отвечала. Наконец Черевин услышал знакомый, полный интеллигентных интонаций, какой-то особенно располагающий к себе голос. В тот момент Степан вспомнил как много добрых, живых, иногда прямо таки по-девичьи кричащих отзывов о работе любимого профессора литературы он разок увидел на виртуальной персональной страничке товарища.
- Володь, что происходит? – сразу начал Степан Петрович, - У меня внук сегодня из школы пришел. Там какая-то «Гроза» удивительная… А Екатерина…
- Нервная, душевнобольная, непонятно какого идеала желающая… - продолжил заученным голосом профессор.
- Что это значит, Володь?!
- Это методологическая разработка, Стёп. Я когда из университета уходил, к нам на подготовительные народ валом шёл с такой установкой.
Черевин непроизвольно сломал карандаш.
- Получается, конкретный учитель здесь вообще не причём? Всё ещё хуж;е? Так?  - Степан Петрович присел на кровать и бросил половинки карандаша на рабочую рукопись, открытую на столе.
- Ну, не совсем. Выбор следования рекомендациям у каждого остается. Как зовут то?
- Это важно?
- Просто интересно проверить.
- Аделаида Александровна.
- Понятно, - профессор чуть помолчал, - Знаешь, Стёп, в принципе на «Грозу» и при жизни Островского существовало ровно две точки зрения. За обеими стояли критики с именем. При Советах пестовали одну, сейчас – другую.
- Володь, но она перечеркнула моему Федьке всё сочинение!
- Ах, даже так…
На другом конце трубки послышалось ответное шуршание, отодвигаемый стул, вздох.
 - Своё мнение иметь не должен. А если оно вдруг образовалось - давай ссылки на авторитеты. Беспредел какой-то…
- Это, Стёп, ещё схоласты ввели. От каждой научной работы – скрупулезная система ссылок либо на само Писание, либо на тех, кто его уже правильно истолковал. Через некий обязательный первоисточник - задаётся теологическая предопределенность.
- Если б только теологическая! А у нас, помнишь, цитаты из Ульянова…
- Ещё бы!
- Но не в литературе же, Володь! Это ж смех, абсурд какой-то!!
- Стёп, ты ж понимаешь, если система ставит на абсурдность, то абсурдность во всём.
- Не соглашусь с тобой - это далеко не абсурдность, - Черевин кашлянул, встал, заходил по комнате, махнул заглянувшему Федору, - Володя, мой дорогой, ты ж знаешь, я по одиозной сто девяносто тире один отсидел, но не очерствел… Да и потом – вместе ведь ходили к Белому Дому как дураки защищать условную «свободу»… А сейчас читаю эту принятую статью про «разжигание национальной розни», по которой уже оказывается сотнями сидят одни русские, и начинаю понимать, что стало только хуже. Тогда хотя бы учили мыслить и работать, не было этого геноцида, установки на тупость… У них математика и физика в ЕГЭ на два порядка сложнее гуманитарной беллетристики. Таким вот простым приёмчиком они отваживают от точных наук ребят подобных когда-то моему Алёшке, страшают ими, отсекают навсегда!... Так, у меня Федька подошёл... Хм, действительно зараза всё красным махнула наискось… Федор, а ты знаешь такой журнал «Юный техник»? То-то… А твой батя на нём вырос… Да, Володь, строем ходить заставляли, но не было этой черно-белой клиники. Вспомни, какие фильмы снимали!
Володя на другом конце телефонного провода неожиданно улыбнулся этой фразе. Его старый товарищ, Степан Петрович, очень напоминал и внешне, и сущностью своей знаменитого Верещагина.
- Да всё я помню, Стёп. Только, что толку.
Степан Петрович полистал сочинение. Федор стоял, слегка выпячив грудь, чувствуя себя внуком последнего из могикан.
- Володя, а давай-ка вот, что сделаем, - Черевин захлопнул тетрадь, - У тебя найдётся время набросать рецензию на листочек не больше? Подпишешь со всеми своими регалиями. Ладно-ладно, не скромничай… А Федькино сочинение нашпигуем цитатами из критиков того и сегодняшнего времени. Кто у нас по Островскому специализируется? Записывай, - легонько толкнул Федьку дед, - Журавлёва Анна Ивановна. Иди, поищи её работы. Идею понял?
Федор улыбнулся и с готовностью кивнул копной волос.
Когда дверь за внуком закрылась, Степан Петрович опять присел, заскрипела кровать. С принятым решением из него как-то незаметно ушёл бунтарский дух, он снова стал выглядеть на свой пенсионный возраст.
- Извини, я забыл спросить, Володь, как вообще у тебя дела-то?
- Да помаленьку, Стёп.
- Эх, разнесло нас, раскидало… Есть про наших какие новости?
- Да нет особо. Я тоже весь в закрутке сейчас. Петя, говорят, в свой родной Моссовет вернулся или как он там сейчас. Верочка родила, Славины развелись. Серёга Клопов умер этой зимой, слышал?
- Клопов? Что-то рановато. Он же моложе нас обоих был. Ну да Царствие ему… - Черевин непроизвольно взглянул на икону в углу, - А как наш каток старый у тебя под окнами? Залили, небось, уже?
- Ты что, Стёп, какой каток – давно уже стоянка, пыхтящая угаром. У нас сейчас каток в Кремле – рядом с Лобным местом, прям напротив державных могил. Ты в каком веке живешь, Степан Петрович?
- Жаль - я коньки вот думал взять, - пошутил Черевин, - Век-то наш ещё не кончился... Хотя уж близок… Вон и Клопов, мда… Лады, завтра заеду. Ничего, Наташка ругаться не будет?
- Что ты! Приезжай, Стёп, буду рад. Столько лет уж не виделись в этом калейдоскопе.
- И не говори, Володь. Приеду. Видишь, и в плохом нашли хороший повод встретится. Ну, бывай, дружище…

Сделав неотложное дело, Черевин вернулся за письменный стол, достал одну из пыльных тетрадок формата А4 и сказал вслух, как бы советуясь сам с собой:
- Федьке что ль пора дать?
Он склонился над вроде своим, но уже не совсем разборчивым почерком и стал перечитывать начало, где аккуратно, ровно по школьной линейке, но и претензионно, дважды, было подчеркнуто:

«Наблюдения и выводы

1. Системное сохранение себя на века всегда было центром желаний правителей. Это реализовывалось посредством установления кровной царской (королевской) династии, позже -  иерархического деления человечества на расы или классы, ещё позже – идеологическими установками, формирующими то или иное устойчивое отношение рядового человека к смыслу собственной жизни.

2. Предыдущие подходы строительства вертикальных империй на территориальной, расовой, идеологической основе не обеспечили их неизменное гарантированное сохранение: территория менялась со сменой исторических эпох; лидирующие в развитии расы теряли самоидентификацию и размывались; любая, даже простая, понятная и изначально чистая идеология (религия) со временем подменялась дополнительными правовыми и законодательными актами, что позволило сохранить мировым религиям ритуальную обособленность, но безотносительно исповедуемой религии и региональных особенностей – увезти общество от практического воплощения базовой религии в общественной жизни.

3. Концепция горизонтальной империи, имеющей своих адептов по всему миру, основывается на принципе завуалированности для внешней агрессии: конкретной своей территории нет (при этом, территория деятельности - вся), расы нет (или точнее - ассимилирована к региональным аборигенам), идеология публично закрыта (сформирована для избранных и, следовательно, несет в себе вектор на разрушение любой иной идеологии «неизбранных»).

4. Данная Система также издревна стремится к полному мировому господству и исторически существует практически столько же времени, сколько и концепция вертикальных (природных) империй.

5. Эффективное функционирование горизонтальной Системы наступит с достижением технологической возможности быстрого обмена информации и координации отдельных региональных элементов Системы, а также преодолении текущей научно-технической ограниченности инструментария для контроля над внутренним миром (личностью, душой) каждого человека. Последние события заставляют думать, что данная Система в общепланетарном масштабе рождается у нас на глазах.

С.П. Черевин
май, 1988 г.

Степан Петрович пригладил волосы. И стал читать продолжение собственных мыслей, дописанное уже в разные периоды позднее, менее твёрдой, но более мудрой рукой.

6. В настоящее время в мире присутствует и миром руководит именно горизонтальная Система управления, конечным смыслом существования которой является не власть или материальные блага, а сама цель бесконечно долгого существования Системы управления.

7. Политика, экономика, религия, наука, искусство, спорт и пр. сферы деятельности человека абсолютно взаимоувязаны и не имеют каких-либо очевидных преимуществ одна перед другой в плане обеспечения власти Системы. В этих сферах действуют одни и те же универсальные законы и причинно-следственные связи.

Черевин вспомнил, как на эту мысль его навёл один знакомый, получивший три высших образования в престижных ВУЗах в совершенно разных областях деятельности и пришедший к итоговому четвертому – философскому.

8. История развития человечества – это история развития форм человеческих взаимоотношений без изменения их сущности.

9. Политическое противоборство государств, географических регионов, отдельных народностей, конкуренция в экономике, религиозные противоречия, информационно-пропагандистское или военное разделение человеческих сообществ в настоящий момент уже является лишь инструментом обеспечения власти Системы управления и никоем образом не угрожает существованию самой Системы.

10. Общепланетарная Система управления не является объективной данностью. Она была создана на стадии полного исследования Земли с учетом опыта возникновения, развития и разрушения таких иерархических и разветвленных, но ограниченных по ресурсам или управляемости земных систем какие можно было наблюдать с древних империй до ООН.

11. Система обеспечивает свою центральную роль в мире посредством использования передовых научно-технических достижений, которые становятся доступны остальному человечеству только после того, как Система получает новый качественный скачок в методах и формах сбора информации, управления и контроля. Истинным смыслом всех последних технических изобретений в сфере межчеловеческой коммуникации и обмена информации является усиление персонального контроля за каждым индивидуумом.

12. Обеспечение невозможности кардинального научного прорыва вне Системы обеспечивается сдерживающей сферой образования. Ближайшие прогнозные перспективы развития во всех отраслях науки, в реальности, уже практически достигнуты и используются Системой, что позволяет избранным носителям Системы оказываться полу-богами перед своими современниками. Для сохранения такого передового состояния Системе необходимо постоянное и экспоненциально-наращиваемое во времени поглощение материальных (природных, финансовых, трудовых) ресурсов, приводящих к общепланетарным кризисам.

13. Система управления основывается на выработанных столетиями принципах, которые сводятся к универсальной формуле, что истинная цель тех или иных действий Системы совершенно противоречит объявленным и доступным пониманию общества целям. Система активно использует сферу развлечения и услуг (ранее – литературу и театр, сейчас в большей степени – СМИ, кино, ТВ) как полигон для получения отклика на те или иные планируемые позже в реальности масштабные изменения. Основой манипуляций становятся сложившиеся стереотипы, включая такие базовые инструменты как: деньги и семья, страсть и наслаждение. При этом количество материального у каждого Человека намеренно, но необоснованно объявлено приоритетным в сравнении с духовным или интеллектуальным уровнем его развития.

14. В настоящий исторический период Система имеет наибольший успех и опыт реализации своей бесконечной (в планах) программы по управлению человечеством в США. Процесс глобализации и унификации человечества является на данном этапе необходимым для внедрения в будущем еще более изощренных методов контроля. При этом, данный процесс не должен доводиться до абсолюта, иначе это может стать угрозой самой Системы.

15. Человек телесно ограничен возможностью общения с миллиардами себе подобных, временно – сроками своей жизни, пространственно – возможностью перемещения, исторически – невозможностью получения достоверного личного опыта до момента своего рождения. Используя эти природные ограничения, Система создает удобные для себя мифы и иллюзии. Например, обманчивый характер выборов заключается в иллюзии участия каждого без возможности проследить справедливость учёта общих голосов. Личное время для оценки реалий собственного существования сокращается бесплодной работой и масштабной индустрией развлечений в моменты отдыха. Единственное ограничение, где Система, еще оставляет свободу выбора – возможность самостоятельно физически умереть.

16. Возможным оружием против Системы может стать публичная демонстрация ее свойств и применяемых методов на конкретных исторических примерах прошлого и, особенного, настоящего с призывом полного личного умственного обособления от любых навязываемых извне идей, догм, товаров, услуг и т.д. Однако не исключено, что развитие Системы достигло такого уровня, что единственным методом выхода из-под ее контроля действительно является самоубийство. Вместе с тем, такой выход не является угрозой существования Системы, если только самоубийство не будет осуществлено в планетарном масштабе.

- Здесь я, конечно, загнул… - почесал затылок Степан Петрович, - Народ прочитает и скажет – умолишенец какой-то. Но ведь есть, есть и другой выход!

17. Возможным оружием против Системы является сохранение и преумножение данных природой и присутствующих в каждом отдельном Человеке понятий о добре и справедливости. Учитывая сегодняшние реалии, такое оружие будет действенно только, если каждый отдельный Человек ясно увидит в этом заботу о себе самом, своих близких и далёких, будущем всей цивилизации при отсутствии каких-либо иных скрытых целей насилия, пропаганды или корысти. Исторические прототипы реализации подобного подхода, наверняка, и неоднократно имели место в прошлом, но также были не успешны по изложенным выше причинам.

18. Другим действенным оружием против Системы видится воспитание искренней Любви к ближнему, большей, чем к самому себе. Это  не означает обязательного примата коллективного над личным, но первым шагом на этом пути может стать терпимость к окружающим и аскетизм в себе.

19. В анти-Системе принципиальными становятся личностные качества и развитие не только условного лидера, но и каждого из выбравших этот справедливый путь. Равенство - не в доле воздействия каждого на процесс становления анти-Системы, а в равенстве возможностей самореализации без умышленных внешних ограничений.

- Продумать детали! – чуть склонив голову, прочел свою двугодичной давности пометку на вертикальных полях рукописи Черевин.

20. Вместе с тем, нельзя не понимать, что строительство какой-либо анти-Системы или, в абсолюте, рая на Земле невозможно. Но в личностном плане каждый Человек должен иметь право осознанно сделать свой выбор и прожить в соответствии с ним.

21. Необходимо принять за аксиому, что понимание Человеком конечного смысла борьбы света и тьмы, как и смысла собственного существования достоверно невозможно. Смысл самопожертвования в жертве!

22. Надо исключить мысли о случайности или несоответствии отдельных персонажей, занимаемым ими государственным постам. Данная случайность снижается по мере повышения уровня. В то же время, нельзя говорить о том, что публичные государственные деятели, политики, финансисты и другие представители элиты в том или ином социуме реально имеют такую степень влияния, которая предписывается им по статусу и реально присутствуют только в той сфере деятельности, где работают. Схожесть действующих систем политического и административного управления в различных странах (принцип разделения властей, догматы международного права и пр.) – лишняя демонстрация результата воздействия единой и внешней по отношении к каждому государству  силы.

23. Можно смело предположить, что в настоящее время избранные носители (адепты) Системы уже являются симбиозом Человека и машины. Это позволяет не только обеспечивать им собственное превосходство и, соответственно, эффективное управление обществом, но и практически исключает возможность внутренней измены Системе.

- Как раз где-то с восемьдесят восьмого то бесконечные фильмы про робокопов-терминаторов и крутят, - кивнул Степан Петрович

23` Также видится реальным освоение Системой близлежащих космических объектов. Сегодняшнее навязываемое миру конкурентное мышление может быть серьезно откорректировано внешней общепланетарной угрозой.

24. Принципиальным идеальным интернационалом являлось бы такое общепланетарное построение, где каждая раса максимально использовала присущие ей уникальности.

25. Вместе с тем, если рассматривать развитие человеческой цивилизации как постепенное стремление достигнуть уровня Бога, то следует отметить очевидное расхождение между пониманием человеческого предназначения в западной и русской мысли.

25` Западная ментальность (философские трактаты о сверхчеловеке, протестанская ориентация на материальные достижения как Божественное благо) пытается достичь уровня высшего сознания или Бога:
• исключительно для избранных,
• развивая, главным образом, технические средства,
• при необходимости уничтожая самобытные народы и цивилизации с иными принципами существования,
• неэффективно расходуя ограниченные планетарные ресурсы.

25`` Русский (вселенский) путь - путь развития собственных природных качеств, следования истин добрососедского сосуществования, возвышения идеалов честности и терпимости друг к другу, итогового интернационального синергизма.

26. Современный проект «Российская Федерация» серьёзным образом расх…»

В эту минуту в комнату опять вошёл Федор.
- Деда, я готов!
- Ух, какой шустрый, - оторвался от чтения рукописи и похлопал подошедшего внука по загривку Степан Петрович.
- А это что у тебя за записи? – с интересом заглянул через плечо Федор.
- Да вот думаю дать Вам почитать, милый мой Федор Алексеевич, одну свою давнюю работу – дед протянул внуку тетрадку и взамен забрал у того каракули на тему Островского.
- Из неопубликованного? – как всегда подколол деда Федя, но, заметив, что шутка не зашла, тут же принял серьезный вид.
- Ты почитай-почитай… Публикация ведь не главное… А завтра я за рецензией к товарищу съезжу и вечерком еще поговорим. Только мамке не кажи.
Дед взглянул в окно и вновь повернулся к внуку.
- А вообще я очень рад, что стоишь на своём, Федя. Молодчина, если дело не в упрямстве. Порядочность и собственное мнение сейчас стали слабостью, а жестокосердие и послушность – принципом. Жить белой вороной тяжко, но ты уж не сдавайся, внучок!
Ты, пойми, Федор Алексеевич. В этом ведь корень всего. Два пути. Прометеевский огненный дух, ставящий себя вровень с Богом, в том числе по вседозволенности – или наша тихая печурка, где надо самому наколоть дровишки, истопить и согреться не только физически, но и от проделанной работы. Их сидячая, ленивая, спящая месса - наша многочасовая стоящая церковная служба. Даже звуки, сравни, Федь: их сделанный духовой ;рган – орг;н и наше живое многоголосье. Сценарии праздников и свадеб с вниманием к костюмам, деталям, постановочным речам, многочисленными репетициями – или наш стандарт, увы, с нередкой дракой, но ведь и тостами от всей души, и последующем братанием. Заметь, Федь, у них даже после смерти – склепы, похожие на замки. Или показные кресты Арлингтонского кладбища, где многочисленность, выдаваемая за патриотизм, добивается разрешением к каждому американскому герою для престижа приложить всех его родственников. А у нас, Федор, если повезет - один на всех огонек братской могилы безымянных парней, погибших в очередной битве за жизнь других. Важен ведь сам подвиг, а не его посмертное оформление здесь!
А настоящая война, Федор – она ведь даже не между этими двумя подходами. Война идет на поле времени жизни – в этом и есть дьявольское искушение, чтобы создать условия возврата домой, на небеса, без выученных уроков, с полным портфелем разочарований и никчемных красных и зелёных оберток из-под конфет. А ведь каждая человеческая жизнь - это маленький  шанс стать новой Вселенной, зажечь в себе звезду, вон как ту за окном. И для этого, на самом деле, не так уж и нужны все эти блага цивилизации.
Здесь, - Степан Петрович пристукнул по своей старой тетрадке, - Это тоже есть. Но ты не воспринимай как готовые выводы, считай лучше наблюдениями. Пропусти через себя, сравни оттенки. Это самое главное!
Черевин-младший стоял в молчании, то ли очарованной дедовской речью, то ли не решаясь на очередное ироничное замечание.
- А сейчас иди спатеньки. Я сейчас тож покурю чуток и прилягу.
Степан Петрович встал, они обнялись. Внук уже давно вырос и отвык от трогательных поцелуев на ночь, на прощание он просто приложился к родной седой дедовской щеке.

Весь этот вечер и прокручивал сейчас в памяти Степан Петрович Черевин. Он часто ощущал себя именно в такой вот полночной тишине проводником каких-то светлых устремлений. Он считал это своей миссией. И только себе мог признаться с какой постоянной робостью, неуверенностью и слабой надеждой он всегда делился своими сокровенными мыслями с окружающим миром.

«Исходя из названия сочинения, ясно: автор пытается объять необъятное — чего никому ещё не удавалось. Поэтому нет смысла предъявлять претензии, касающиеся «нераскрытости» темы. Она ведь и не сформулирована конкретно. Остаётся оценить скорее общие качества читателя, проступающие в написанном.
Вместе с понятной для этого возраста «неровностью» оно отмечено и живой «нервностью». Нервностью — в естественном, «положительном» смысле слова. Юношеское сознание, с одной стороны, хочет «знать всё само», с другой — нуждается в поддержке. Налицо одновременно желание апеллировать к авторитетному мнению — и личностное начало: сравнивающее, выбирающее, защищающее. Как примирить эти противоположные стремления? Заставлять принять «априори авторитетную» точку зрения учителя? Конечно же, нет!
Очень важно здесь — как и вообще всегда при оценке литературного героя, проблемы, книги — дать возможность выбора. Не обязательно идти «по пути Добролюбова», но в не меньшей степени не обязательно — и «по пути Писарева». Автор и делает такой выбор — стремясь (обратим внимание на это!) не «развенчать» героиню (тем самым априори ставя себя «выше»), а защитить её. Защитить от современного в;рварского отношения к классике вообще и варв;рского — в частности к Катерине (каламбур, думается, понятен). Вера в идеал сегодня, под объективно усиливающимся натиском «общества потребления», особенно ценна!
Впрочем, не только вызывающие симпатию эмоции наполняют работу. Есть в ней достоинства и более специального характера: всегда полезная попытка увидеть связь между разными текстами (параллели в системе персонажей «Грозы» и «Горя от ума»), микрообзор критических мнений о Катерине — от Добролюбова до Журавлёвой…
Автор сочинения интересен и перспективен как читатель — вот главный вывод, который можно сделать, ознакомившись с работой. Имеющиеся ошибки в грамматике, речи и композиции — снижающие её «оценку для журнала» — не могут отменить этого основного итога».

Аделаида, увидев неожиданную подкладку под повторно сданным сочинением Федора Черевина, вскинула бровями, отчего-то оглянулась по сторонам в пустом классе, подумала минуту и молча исправила два на пять в журнале, а сочинение с рецензией убрала к себе куда-то глубоко в сумку.
Спустя полгода они схлестнутся вновь: Аделаида будет настаивать, что Раскольников – простой бандит и вор, а её ученик увидит в герое символ сокрушения западного ростовщичества…
Жаль, но в этом варварском инкубаторе Черевин-младшенький всё больше становился мальчиком-раздражителем и мальчиком-исключением. Хотя на самом деле он становился мальчиком – будущим мужиком. Дед выполнял свое истинное предначертание.
А, между тем, удручающий школьный танец: шаг назад – два шага вперёд, продолжался! Танцующая пара из хмурого мальчишки и девчонки без бантов, но с пирсингом, кружась и кривляясь, наступая на ноги не только друг дружке, но и соседям, постепенно доводилась до неминуемой серой стены посредственности и равнодушия, за которой человек не любит никого. Даже себя.