Тени прошлого книга вторая, 5

 Где-то в степи на окраине России.
 11 февраля 1918 года   

     Вагон слегка качало, тихо постукивали на стыках рельсов колеса, навевая дремоту. Троцкий сидел у окна, обложившись бумагами, и что-то писал, часто черкая написанное и швыряя исписанные листы в корзину. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Троцкий протер платком пенсне и оглядел огромное купе…На широком диване, свернувшись калачиком, спала известная террористка Анастасия Биценко (она же – Бизенко, Камористая и т.д.), самарская купчиха, совершившая несколько «политических» убийств, в том числе генерал-адъютанта Сахарова, усмирявшего аграрные беспорядки в Саратовской губернии. Анастасия лишь месяц назад была освобождена из Нерчинской женской каторги, и ее сразу же «пригрел» Свердлов. Мельком взглянув на спящую женщину, Лев Давидович язвительно ухмыльнулся: он решительно не понимал Ленина, настоявшего на том, чтобы делегация Советской России на переговорах в Брест-Литовске была представлена всеми слоями общества.  В итоге, крестьянина, призванного обеспечить видимость представителя государства-идеолога классов рабочих, крестьян и солдат, пришлось в буквальном смысле похитить на пути к вокзалу. Устало бредущему крестьянину предложили подвезти. Когда обманутый запротестовал, что ему нужно в другую сторону, «похитители» сначала озабоченно поинтересовались, к какой партии он принадлежит, а  потом заявили: «Ну, хорошо. Ты сейчас поедешь не в деревню, а с нами в Брест на встречу с нашим врагом. Мы хотим договориться с немцами о мире...»

     Дав отдых усталым глазам, Троцкий снова взялся за записи… 

     Троцкий прекрасно понимал, что революции – и февральская, и октябрьская свершились без участия большевиков, - вся работа, в том числе и с генеральским корпусом была проделана совсем другими силами, большевикам неподконтрольными, и это бесило его! Но против истории не попрешь, и приписать все заслуги партии, а значит, себе не получится. И все же он был обязан изложить историю так, чтобы большевики выглядели в ней главной действующей силой революции! И он писал, исписывая горы бумаги, затем рвал написанное и начинал сначала, пытаясь найти какой-то гениальный ход, который позволил бы ему переписать историю Октября. Но сделать это было очень трудно… Потому что к концу 1916 года  в с е  политические партии и группировки объединились в оппозицию к монархии. Впрочем, это было их единственной точкой соприкосновения - ни в чём другом они не сходились. Крайне левых  устраивало только радикальное преобразование политического, социального и экономического устройства России. Либералы и либерал-консерваторы удовольствовались бы парламентской демократией. И те и другие, при всем их различии, вели речь об институтах власти. Крайне правые, теперь тоже примкнувшие к оппозиции, напротив, сосредоточили внимание на личностях политических деятелей. По их мнению, в российском кризисе повинен был не сам режим, а люди, стоявшие у кормила власти, а именно императрица-немка и Распутин. И стоит убрать их с политической арены, считали они, как все пойдет хорошо.

     И все эти политические силы работали на развал страны, ее экономики, предпринимая отчаянные меры для того, чтобы погубить самодержавие. С продовольствием становилось все хуже и хуже: города голодали, а в деревнях сидели без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но ничего нельзя достать из-за полного развала тыла. Москва и Петроград сидели без мяса, а в то же время  газеты писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбивались о преступное равнодушие или полное неумение что-нибудь сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-нибудь другого, и виновных нельзя было найти. Ничего, кроме временной остановки пассажирского движения правительство не могло придумать. Но и тут случился скандал. Во время одной из таких остановок паровозы оказались испорченными: из них забыли выпустить воду, ударили морозы, трубы полопались, и вместо улучшения только ухудшили движение. На попытки земских и торговых организаций устроить съезды для обсуждения продовольственных вопросов правительство отвечало отказом, и съезды не разрешались. Приезжавшие с мест заведовавшие продовольствием, толкавшиеся без результата из министерства в министерство, несли свое горе председателю Государственной думы, который в отсутствие Думы изображал своей персоной народное представительство, но ничего не решал или решать не хотел.

     Все эти факторы не могли не породить брожения в казармах Петроградского гарнизона. Гарнизон состоял из новобранцев и отставников, зачисленных в пополнение ушедших на фронт запасных батальонов гвардейских полков, квартировавших в мирное время в Петрограде. Перед отправкой на фронт им предстояло в течение нескольких недель проходить общую военную подготовку. Численность сформированных с этой целью учебных частей в несколько раз превосходила всякую допустимую норму: в некоторых резервных ротах было более 1000 солдат, а встречались батальоны по 12-15 тысяч человек.  В итоге, в казармы, рассчитанные на двадцать тысяч, было втиснуто сто шестьдесят тысяч солдат.  Нары для спанья располагались в три-четыре яруса. Наблюдать за такими частями становилось трудно, не хватало офицеров, но зато существовала полная возможность пропаганды и агитации. Многие из солдат запасных батальонов не были даже приведены к присяге. Вот почему этот контингент «гвардейских» солдат, не обладал стойкостью, и, выведенный на улицы в дни Февраля на усмирение беспорядков, зашатался, зароптал, и затем начался «бессмысленный и беспощадный солдатский бунт». Усугубило положение в гарнизоне и то, что часть солдат и матросов составляли мобилизованные рабочие, в том числе ранее участвовавшие в революционной деятельности. В первую очередь это относилось к Кронштадтской военно-морской базе, а также к военно-морской базе в Гельсингфорсе. Условия военной службы в Кронштадте были тяжёлыми, и агитаторам от различных политических партий там было полное раздолье.

     Троцкому пришлось, скрепя сердце, признать, что ни он, ни Ленин, ни Свердлов не стали лидерами Февральской революции, а главную роль в отречении царя от престола  сыграл генерал-адъютант Николай Рузский! Этот генерал делал все для того, чтобы обеспечить русской армии поражение! Под его командованием войска фронта сражались в Лодзинской операции. Несмотря на успех, достигнутый 1-й и 10-й армиями, Рузский отдал приказ об отступлении, из-за чего попавшая в окружение группа германских войск генерала Шеффер-Бояделя смогла выйти из окружения, приведя к катастрофе войска 10-й армии, вследствие чего застрелился её командующий генерал Фаддей Сиверс. Как военачальник, Рузский имел привычку обвинять подчиненных в своих неудачах, в частности добился отстранения командующих армиями - Ренненкампфа и  Шейдемана на Седлецком совещании Ставки, тем самым оправдывая свой приказ о свертывании наступления войск его фронта. Этот человек, командуя армиями Северного фронта, не отличаясь ратными подвигами и победами над врагом, отличался лишь крайней осторожностью и избегал решительных действий и крупных войсковых операций. Несмотря на ранее выявившиеся его недостатки как военачальника, император своим личным решением зачем-то вернул Рузскому высший командный пост в воюющей  армии, за что тот немедленно «отблагодарил» Николая II: грубым насилием принудил колеблющегося царя подписать заготовленное заранее отречение от престола. Рузский держал Николая II за руку, другой рукой прижав к столу перед ним заготовленный манифест об отречении, и грубо повторял: «Подпишите, подпишите же! Разве Вы не видите, что Вам ничего другого не остаётся. Если Вы не подпишете — я не отвечаю за Вашу жизнь»!

     Что ж, Гучков и Родзянко могли гордиться генералом! Крах Российской монархии был целиком и полностью на совести Рузского…

     Лев Давидович тяжело вздохнул и отложил свои записки. Его думы вернулись в Брест-Литовск, который советская делегация покинула несколько часов назад. Переговоры о мире начались 9 декабря 1917 года и закончились лишь 10 февраля 1918 года предъявлением Германией ультиматума о невозможности бесконечно затягивать мирные переговоры советской стороной. Германия требовала отказа России от прав на Польшу, Закавказье, Прибалтику и Украину, судьба которых будет решаться Германией и ее союзниками, от поддержки революционных выступлений в этих странах, выплаты Россией контрибуции в размере шести миллиардов марок - четверть в золоте сразу, остальное - до осени 1918 года, и так далее. В дополнение к ультиматуму немцы разложили на столе карту и попросили советскую делегацию с ней ознакомиться. На ней была прочерчена новая русская граница: Россия теряла 150 тысяч квадратных километров своей территории! Троцкий невозмутимо предложил устроить десятидневный перерыв, «дабы дать возможность правительственным органам Российской Республики вынести свое окончательное решение по поводу предложенных нам условий мира». Немцы это предложение не принимают – просто потому, что от первоначально очерченного срока перемирия прошел еще один месяц. Дальше ждать им нельзя – можно сорвать свое наступление на Западном фронте. «Это уникальное явление в мировой истории, чтобы потерпевшая сторона диктовала условия победителю...» - сказал тогда Троцкий. Не изменяя принципам, с которыми большевики шли к власти, он не мог подписать такой мир. Троцкий выразил протест против ультиматума, прекратил переговоры, объявил состояние войны прекращенным и выехал в Петроград, оставив немецких представителей недоумевать.

     Уже в поезде он узнал, что Центральная рада - руководящий орган Украинской народной республики – со своей стороны 24 января 1918 года провозгласила независимость своей страны и подписала мир с Германией и ее союзниками, по которому немецкие войска приглашались на Украину для защиты ее правительства от большевиков, а Украина обязалась поставлять продовольствие Германии и ее союзникам. Советская Россия не признала власть Центральной Рады на Украине, считая законным представителем украинского народа советское украинское правительство в Харькове. Нужно было предпринимать срочные меры, и 9 февраля 1918 года отряды красноармейцев взяли Киев. В ответ на это немцы захватили Эстонию, развивая наступление на Нарву и Псков, создавая реальную угрозу Петрограду.

     В глубине души Троцкий понимал, что допустил ошибку, сорвав переговоры. Что в случае раскола большевиков организовать сопротивление немецкому вторжению будет невозможно. Что теперь напряжение в партии и правительстве по вопросам мира и войны достигнет еще большего накала, а Германия, захватив Украину, сможет диктовать еще более жесткие условия, чем даже предъявленные в ультиматуме… Понимал, но боялся признаться в этом даже самому себе…

    Но Лев Давидович и представить себе не мог, что уже 11 июня 1918 года аккредитованный в Москве посол Германии фон Мирбах получит секретную депешу из Берлина о том, что ему срочно предоставляется 40 миллионов марок, плюс ежемесячно три миллиона в дальнейшем, которые должны быть переданы большевикам.

     Немецкому Генеральному штабу зачем-то нужно было удержать у власти Ленина…

Продолжение следует -