Из глубин...

I

 Я шел по серой вымощенной камнем дороге. Источника света видно не было, но путь впереди меня был четко различим, а вокруг же все терялось в черной непроглядной тьме… Я не знал, как я здесь оказался и куда иду, но все происходящее почему-то воспринималось как вполне логичное и последовательное… Справа от дороги показался небольшой островок света, в котором можно было различить нечто на вроде кафедры или аналоя…  Думаю скорее последнее.  На нем лежала тяжелая древняя книга и одиноко горели две свечи. За аналоем стоял высокий и уродливый человек в черном истрёпанном плаще. Его череп был почти лысым, лишь в некоторых, абсолютно спонтанных местах свисали длинные пряди, или же просто торчало несколько спутанных волос. Вид кожи его лица наводил на мысль о самых отвратных заболеваниях. Один его глаз был непомерно выпучен и недвижно смотрел в сторону от другого, второй же уставился на меня:
 - Твоя подпись, - раздался гортанный хриплый, под стать обладателя, голос.
 Я обнаружил, что книга повернута ко мне, а рядом лежит странная прозрачная ручка. Стоило мне взять ее, как я почувствовал легкий укол, и вниз по стеклянной трубке ринулась красная жидкость, оставив непроизвольную каракулю на бумаге… В лице человека, хотя может мне и показалось, мелькнула полуулыбка, затем он взял книгу, повернулся и медленно пошел во тьму.
 Я хотел спросить, для чего все это… но ощущал некую неловкость за свою неосведомлённость  - казалось что я должен знать…
 Как вдруг тот человек остановился, и вновь взглянул на меня:
 «Ах, да, чуть не забыл…  - он театрально раскинул руки, - …добро пожаловать в ад!»
 И в такт последнему слову позади него ударили огненные гейзеры, осветив огромные стены, возведенные из костей перевязанных людскими сухожильями, за ними – титанические печи неистово полыхающие демоническим огнем, а еще дальше - на темно-фиолетовом фоне, черные силуэты невероятных гор, изрытых шахтами и  ужасные сооружения для их разработки…



 …Я, едва сдержав крик, проснулся. Сердце бешено колотится, тяжелая отдышка…
опять, уже четырнадцатый день подряд…
 Это происходит каждую ночь уже две недели… эти сны… каждый раз непохожие, но со все так же неизменным сюжетом  – я вновь оказался у алчущих врат преисподней. Этот сон далеко не самый страшный из тех, что меня посещали. Даже наоборот – сегодня картина была не особо жуткой, а даже сценически красочной и несколько миловидной – словно эпизод из голливудского ужастика. Но как ни странно это меня пугало больше всего…
Первые мои сны были воистину кошмарны! И я тотчас, просыпался, стоило первым их образам ворваться в мой мозг. Но с каждым разом они становятся все безобиднее, и я все ближе и ближе приближаюсь к ужасной цели моих таинственных сновидений, прежде чем с криком вернуться в реальность.
Сегодня я проснулся у самого входа в оплот зла…
Уже четырнадцатую ночь что-то ужасное и чужеродное, словно маскируясь под сновидения, пыталось прокрасться мимо спящего разума в мое подсознание… прощупывает психику и учитывает ошибки…
 Но те, первые сны, обрушившиеся на меня не завуалированным ужасом, подсказали, где искать их источник.
 После них в моей голове иногда стали проскальзывать картины из раннего детства. Картины, вызывающие во мне смутный трепет и желание усиленно сосредоточить внимание на каком-либо отвлеченном предмете, чтобы вытеснить эти не оформившиеся образы обратно в неосознанное.
 Говорят, что инстинкт самосохранения работает и на уровне психики и потому все плохое нашей жизни быстрее теряется в ворохе других впечатлений и реже всплывает в сознании, нежели обычные воспоминания. Думаю, мой детский разум просто блокировал некий кошмарный, несуразный, безумный случай, чтобы не травмировать хрупкую психику…
 Но сейчас, мне кажется, ухватившись за те обрывочные фрагменты, я могу восстановить и систематизировать в своей памяти все события того жуткого дня…
 Может все это – просто типичный случай с точки зрения психологии. И когда удастся вспомнить их предтечу, они не будут вызывать во мне ощущения близости с чем-то оккультным и богомерзким… Надеюсь на это…
 …
 Напрячь память и вспомнить…
Хотя ночь не подходящее время для подобных дум.
черт, даже от мыслей об этом, начинает давить безотчетный страх, ведь это ж легко – взять и вспомнить..
 Нет. Все же завтра…

II
  Всю высь застили холодные серые тучи, от края до края, будто они и были небом, а того, другого, синего и светлого, никогда не существовало. Я медленно возвращался знакомой дорогой домой. В такие дни в небольших городках всегда безлюдно. И даже немногочисленные прохожие, что, угрюмо уткнувшись в свои мысли, изредка мне встречались, нисколько не развевали ощущение глубокого одиночества.
  Я попытался вспомнить, те боязливые слухи о старой больнице, что ползли по нашему городу, во времена моего детства. Той самой больнице, что явилась некогда оплотом ужасов и мрачным демиургом моих навязчивых фобий и неврозов, и, я почти уверен, не только у меня одного.
То извечно сырое бревенчатое здание вряд ли было изначально предназначено для больницы. Оно скорее представляло собой старинный особняк какой-нибудь аристократической семьи, в годы послевоенного запустения переиначенный под насущные нужды. А если так сие и было, то, думаю, основан он был в далекие времена, когда наш город являлся лишь небольшой деревней, и задумывался как загородное, угодье для воскресного отдыха, и возможно как место укрытия на случай черных дней семьи. Прецеденты к последнему, если мне не изменяет память, имели место. Я не знаток истории, но все же имею представление о прошлом нашего города, и могу припомнить, как в несколько сотен лет назад, сюда, тогда еще деревню, ворвались люди, и беспощадно линчевали благородного происхождения семью, скрывавшуюся в наших краях. Вменяя им в вину невероятно изуверские поступки и антирелигиозные воззрения. Но, уверен, причиной всех этих обвинений послужила, скорее всего, политическая подоплека.
  Итак, это обветшалое и посеревшее с виду, но мощное и грузное в сути своей строение и являлось больницей, в годы моего раннего детства.
  Хотя откровенно говоря к началу моей осознанной жизни, оно уже не функционировало, и стояло в глубоком запустении, большей частью из-за того что этого здания сторонились как прокаженного.

  Но работать, насколько я помню, начало оно во время войны.
  Ужас вился вокруг того военного госпиталя, в мирное время продолжившего выполнять свои функции в качестве обычной больницы. В военные годы он неплохо справлялся с потоком солдат с такими увечьями и ранениями, что неподготовленный человек мог лишиться чувств от одного неосторожного взгляда на них. Война закончилась. Победа. Покореженная держава медленно расправляла стать. В больнице по не многу обновлялся инструментарий, улучшалось оснащение. Но как ни странно смертность неуклонно росла. Из морга то и дело вывозили на кладбище покойников, с конечностями полностью изъеденными жуткими язвами, воспаленными сочащимися гноем порезами; вызывавшими приступ тошноты, синюшными наростами на шее и лице и так далее… многие хоронили своих родственников в закрытых гробах.
  Над больницей царила зловещая атмосфера таинственности. Работники были неразговорчивыми и резкими, некоторые же… напуганными. Люди стали осознавать, что нечто недоброе гнездится в стенах этой поликлиники. Посещаемость резко снижалась и это вызывало живое недовольстве у персонала. Но все же положение дел ни на толику не изменялось. Больница словно заглатывала главным входом людей, и прогнав их по извилистым как кишечник коридорам,  исторгала, из выходившего на задний двор морга, уродливые, словно не до переваренные тела… Как известно всегда есть пик долготерпения, и он наступил. Подробности наверно навсегда останутся секретом, в массы просочились лишь обескураживающие и пугающие факты, обнаруженные органами правопорядка в больнице. Оказалось, что не соблюдались правила гигиены даже сами собой разумеющиеся, диагнозы поголовно были ошибочны, но меры, принимаемые в отношении больных, были несуразны даже в контексте этих, ошибочных, диагнозов. Допросы и более тщательное расследование обнажило и вовсе шокирующие подробности. Описанные действия персонала не были ни врачебной ошибкой, ни банальной халатностью – все это совершалось намеренно, более того присутствовали случаи осознанного заражения пациентов болезнями, неминуемо ведущими к скорой смерти.
  Все это непонятным образом связывалось с именем одной медсестры – невероятно древней уродливой старухи, которая пришла в наш город откуда-то со стороны фронта, вскоре после окончания войны – более о ней никто ничего не знал. Что конкретно она делала, и как именно стала узлом нитей этой кошмарной истории, следователям так и не удалось выяснить. Но было абсолютно точно известно, что она непонятным образом оказывала влияние на всех работников, не исключая руководство. Правда, в одних вызывая благоговейный трепет, в других же – трудно скрываемый страх. По городу поползли темные слухи, жители испуганно перешептывались; и еще более это было страшным, оттого что оставались не ясными мотивы этих действий…

Что ж - вот утроба моих дьявольских кошмаров! Каждый раз, как только мои мысли едва касаются  этих истертых фрагментов прошлого, сердце колотиться, словно исходит конвульсиями, и появляется это страшное чувство, чувство которое - суть издевательство над логикой и здоровым рассудком. А именно – в душе вспыхивает стойкое ощущение, будто я медленно приближаюсь к чему-то невообразимо ужасному, но превозмогая страх, иду вперед, а там… там… бездна?
Хотя я ведь всего на всего пытаюсь воспроизвести в голове несколько старых воспоминаний и только! Я не знаю с чем это связать, возможно, у меня довольно тяжелые формы фобий, или нечто тому подобное. Ибо сейчас я понял, что я не «не могу» это вспомнить, а боюсь! Я боюсь всего, что так или иначе связано с той проклятой больницей!
  Но все же на протяжении двадцати лет, сквозь размеренную гладь моей жизни то и дело проступали черные шипы запретных воспоминаний:
 мутный, словно сквозь туман сочащийся свет, в окнах коридоров больницы… мрачное лицо матери, когда отец ей что-то рассказал… крестящиеся старушки, при упоминании, каких-то жутких слухов… неестественно искаженное ужасом лицо моего детского друга, когда…
  когда мы…
  когда мы пробрались в заколоченное и проклятое местными жителями здание той самой больницы…

III
Нам было по семь лет. Мне и Ярику. Ярик – единственный мальчуган моего возраста в нашем дворе и вполне естественно, что мы стали лучшими друзьями.
 Стоял поздний август, солнце было теплым и ярким, но ранняя осень то и дело заваливала небосвод громоздкими мрачными облаками, как это случилось и сегодня. Послезавтра нам предстояло впервые вступить в школу, что хоть и вызывало интерес и детский трепет, как и перед любыми переменами, но все же ощущение того, что, так привольно и беззаботно как сейчас никогда уже не будет, угнетало где-то внутри. Хотелось, словно нагуляться напоследок, сделать что-нибудь, на что не отваживался раньше. Возможно, это скрытое стремление и привело нас чрез обезлюдевшие дворы (люди, видимо, попрятались, опасаясь дождя), и узкие улочки к безвозвратно запустелым и холодным местам, которые, в связи с недавними событиями все прочие жители предпочитали обходить стороной.
 Несмотря на попытки родителей оградить нас от страшных слухов, мы конечно слышали ту леденящую историю, что недавно потрясла наш небольшой городок. Но для нас все это было из мира взрослых проблем и быстро вытеснялось из головы нашими детскими заботами, или, правильнее, «беззаботностью».
 Мы в каком-то меланхоличном молчании приблизились к покосившейся ограде больницы. Огромное строение с забитыми наскоро окнами и посеревшим от времени срубом, казалось, пульсировало замогильной обреченностью и мерным тленом. Пепельный свет пасмурного неба, и мерзкое поскрипывание петель под ударами хлесткого ветра довершали угнетающую дух панораму.
 Мы оба невольно вздрогнули, когда чей-то голос неожиданно нас окликнул.
 Это были трое ребят из нашего двора, несколькими годами старше нас. Мы, конечно их знали, собственно потому и разговорились. Они, как, оказалось, решили пробраться в здание опустевшей больницы и самим поглядеть на так называемые ужасы, ставшие источником осторожных пересудов. Было видно, как каждый пытается превзойти в своей смелости товарищей. И когда они предложили нам присоединиться, неловко было отказаться, к тому же в окружении старших эта затея не казалось такой страшной.
 Наша компания медленно зашагала к безмолвному строению. Горевшие минуту назад отвагой, начинали выглядеть слегка подавленными. Упало несколько крупных, мерзких как плевки, капель и, через секунду с крещендо нарастающим шумом, разразился неистовый ливень.
 Дверь была заперта, или, вероятнее, напрочь заколочена. Немного пробежав вдоль стены мы, торопясь скрыться от дождя решили влезть в окна. Я невольно почувствовал волну глубокого и тяжелого страха как только мы встали под двумя выбитыми оконными проемами с перекошенными  рамами и торчащими, точно оскаленные клыки, осколками стекол по краям. Из них необъяснимо веяло чем-то тлетворным и… разумным. Мы в спешке забрались внутрь, Ярик с двумя парнями в правое окно, еще один наш товарищ и я - в левое. Уже внутри обнаружилось, что мы попали в разные комнаты. Тот парень с осторожностью вышел, я чуть помедлил, но побоявшись остаться в одиночестве, поспешил за ним. Я вышел в коридор. Никого. Лишь вязкая густая полутьма липнет к грязным, некогда белым стенам, а вдаль уходит длинная череда дверей в заброшенные палаты. Я подумал, что он, должно быть, завернул в одну из комнат, но идти туда, и искать его, у меня абсолютно не было желания. Словно инстинктивно внутри меня что-то трепетало, и побуждало поскорее воссоединиться с остальными. Я пошел, как мне думалось, к комнате в коей очутился Ярик и двое других наших товарищей. Но как оказалось планировка этого здания была много сложнее, чем можно предполагать. Я как будто целую вечность брел по пустым коридорам, словно в гротескном сне – таким несогласующимся с обыденной реальностью все здесь было – хотя на деле, наверное, не прошло и десяти минут. В спертом воздухе тяжелой взвесью ощущалось противное зловоние разлагающегося мяса и гнилой древесины, и словно безуспешно им противостоявший, запах спирта и медикаментов.
 Я вновь очутился в длинном коридоре с вереницей палат. Я и представления не имел в том ли я месте, откуда начал блуждать, или уже в совершено другом крыле. Медленно продвигаясь по запустелому зданию, я вдруг поймал себя на том, что боюсь собственных шагов, неосознанно иду как можно тише. Будто опасаюсь себя обнаружить. Чуть впереди послышался легкий шорох. В одной из комнат должно быть. Я замер. Показалось или нет? Стояла мертвенная тишина, и я словно впитывал ее ушами, вслушиваясь, пытаясь различить хоть звук.
 Раздался резкий металлический лязг!
 Сердце конвульсивно сжалось и скакнуло. Господи, что там…
 В груди истерично рокотало, я увидел как едва уловимо быстро, мелькнула тень в проеме одной из комнат. В голове калейдоскопом проносилось: тот звук, на что он похож… что-то вроде с силой захлопнутой двери стального шкафчика… да скорее всего это… наверное, там кто-то из ребят…
 Превозмогая страх я двинулся к той палате, запах медикаментов усилился,
 уже подошел,
 в ушах стучал пульс,
 заглянул…
 Пусто.
 Никого.
 Маленькая комната, видимо процедурная, была холодной и безлюдной, но не выглядела покинутой. Воздух был пропитан дезинфицирующими растворами до невыносимого состояния, словно здесь, в спешке, ими было залито все вокруг и казалось при каждом вздохе едкие пары вжигаются в трахеи и легкие. Но, невзирая на запах, кругом царила кощунственная антисанитария. Повсюду -  небрежно уложенные хирургические инструменты, изощренно заостренные и всевозможно изогнутые так, что даже мысль об их назначении побоялись бы впускать в сознание даже самые стойкие. Все они - с признаками ржавчины и засохшими пурпурными разводами -    покоились кругом, где только возможно, и словно со всех сторон были нацелены на меня. От едкого запаха, или ужасающей картины - я не знаю, но у меня закружилась голова, а в ушах застопорился отвратный шипящий шум. Дабы не лишиться равновесия от нахлынувшей дурноты, я оперся рукой на стол. Но ладонь на что-то наткнулась, я… опрокинул железную чашу… чашу с бурой полусвернувшейся кровью, и небрежно утопленными в ней грязными бинтами и тампонами. Она промочила штанину и мерзкой теплой жижей обволокла руку. В глазах темнело… я истерично стряхнул с дрожащей руки прилипший гнойный сгусток, вытер ее об мастерку, которую тут же бросил. Мне казалось я вот-вот потеряю сознание, в голове волчком вертелось лишь «бежать отсюда, бежать, бежать…» и я помчался прочь! Чувство реальности растворялось в мутном свете засаленных окон, все было каким-то несуразным, бредовым и ужасным! Я просто бежал, не глядя куда, главное быстрее, прочь быстрее. Через коридор по палатам, комнатам; железный шкаф, что я случайно задел раздался таким эхом, будто за его дверцей целое помещение. Я забежал в какую-то палату, полностью заставленную нагромождениями из коек, стульев и прочей больничной утвари. Происходящее окончательно для меня превратилось в смутный тяжелый сон, такой которые на утро помнишь лишь урывками, и радуешься тому, что память не сохранила подробностей…
 Я бежал между гор с мебелью… пролом… падение… какой-то подвал… узкие катакомбы…
Далее все действо было стремительно и словно фрагментарно - как старый истертый диафильм…
я бежал, много раз спотыкался… впереди какой-то силуэт… какой-то мальчик… Ярик?... я подошел, он резко обернулся… о, Господи  кто это!! Его рот, Господи  его патологически огромный рот, растянутый в уродливой улыбке. С непропорционально крупными, даже для такого рта зубами! кто это!! … я развернулся и побежал… опять… в дремучей полутьме… знаки нацарапанные на каменных стенах… лужи воды…н-надеюсь воды, под ногами…
один поворот… другой… и вдруг – я налетел на стол, освещённый керосиновой лампой и неописуемо тошнотворное складчатое лицо древней старухи над ним… она схватила мою руку, и посмотрев мне в глаза, повернула ее ладонью вверх... едва я рассмотрел в ее узловатых пальцах старый, с погнутой иглой, шприц как она засучила мне рукав и…  а-а-а-ааа-а-а-аа-а-а-аа-а
…
 Я снова бежал, бежал, не знаю как долго, и каким образом, не сваливаясь от изнеможения. Но назло всем богам преисподней я неведомым образом вырвался из безумного подземелья. …бросил в спешке взгляд назад – никто ли не гонится? – никого… лишь заметил, что попал обратно в больницу через... шкаф…
 я пробежал по коридору, свернул наугад в одну из палат, и в буквальном смысле остолбенел… Но не от ужаса, нет - просто не верил в свою удачу, ведь передо мной стоял опешивший от моего вида Ярик!

 Когда они залезли в здание, он никуда не пошел с остальными, а так и остался стоять у окна готовый в любой момент дать деру из проклятой больницы.
 Стоит ли говорить, что мы тут же припустили домой, невзирая на безжалостно нас хлеставший ливень. По правде говоря я даже был рад ливню - его струи будто смывали с меня нечто богопротивное…



 На следующее утро об ужасном приключении мне напоминала лишь маленькая ранка на руке.
 Старшие ребята посмеялись над нашим рассказом, и сказали, что лазить в больницу они даже и не думали, а нас вообще в тот день не встречали. Наверно боялись, что мы проболтаемся и им достанется от взрослых – по крайней мере, так мы тогда с Яриком подумали…
 Через несколько дней рана на вене воспалилась, выпучилась сочащейся язвой. Пришлось показать ее маме.
Несколько недель рана пухла и гноилась, днем в школе я о ней как-то забывал, но вечером словно вновь начинался кошмар – мама постоянно просила показать язву, и подолгу с ней возилась… Никакие антисептические средства долгое время не помогали… Но через какое-то время все само собой прошло, а на руке осталось лишь небольшое безболезненное пятнышко. ..

Эпилог
Теперь, когда я восстановил в своей  памяти те ужасные события, мне стало легче, но исключительно с того, что обреченность всегда воспринимается спокойнее неопределенности… 
Уже глубокая ночь, я давно лег, но пытаюсь не спать. И даже сейчас, в явном, перед глазами встают ужасные несуразные картины, словно вспышки из потустороннего мира, исторгнутые конвульсиями пораженного разума. Я понятия не имею что это, но уверен, что оно не может являться образами мрачных фильмов или книг, преломленными моим угнетенным состоянием, как могли бы предположить некоторые. Оно не может быть ничем что в силах измыслить самый изощренный из смертных.
На руке что-то болит и пощипывает, стоило бы встать и посмотреть, но мне уже безразлично. Все предрешилось много лет назад, все…
И теперь будто физически ощущаю, как нечто из глубин моего подсознания ползет к поверхности, отравляя мои мысли…  отравляя…  злом? сложно подобрать слово…
Я пытаюсь хоть как-то отвлечь мысли… мысли… мысли… мысли. мысли – это же не более чем последовательности химических процессов. Никакой мистики. Никакой метафизики. Но ведь зло, оно существует, оно осязаемо. Выходит и зло не метафизично… Конечно нет! оно -  не отвлеченная сущность, оно материально! как двоичный код, выжженный на поверхности диска, оно обретается в нас, структуре клеток и сплетениях нейронов…
И готов ли кто поручиться за невозможность хирургическим путем сделать человека склонным к мрачным помыслам и скверным порывам, словно рукотворно сваять тотальное вместилище тьмы….
Хотя сему есть альтернатива - небольшое воздействие на неокрепший организм, и с годами в нем разовьется нечто куда более опасное и ужасное, по крайней мере так показала пратика…