Друзья, приятели...

     На фото: "Три Т" - Кругликов, Бунцев, Емельяшин.

                Из раздела «Школьные годы».

     Когда я говорю о друзьях детства и юности, с горечью отмечаю, что долгой дружбы ни с кем не получилось. Не сумел я сохранить дружбу на всю жизнь с друзьями школьной поры. И скорее всего из-за своего неоднозначного характера: всегда подмывало верховодить, а данных для этого, может быть, и недоставало. Во дворе верховодил, а вот в школе – нет.
 
     О приятелях в начальных классах вообще ничего не помню, кроме нескольких ничего не значащих эпизодах. Дружил я в эти годы с дворовыми ребятами, не с одноклассниками. Да и стабильных классов не было, – каждый год количество параллельных классов менялось: то три, то четыре. Составы каждого класса ежегодно перетасовывались, не знаю, чем это было вызвано.  Семилетку заканчивали сразу три класса, а восьмой уже был единственным, причём до сдачи на аттестат зрелости дотянуло всего 18 человек. Вот об этом периоде я ещё могу вспомнить что-то конкретное.
 
     Общей, коллективной дружбы в классе не было. Одноклассники или «водились» узкими группами или замыкались на своих уличных приятелей. Впрочем, какой-то дух дружбы видимо существовал: я не помню ни одного случая доносительства, подставы или другой какой подлянки. А с восьмого класса мы даже были способны сплотиться для отпора школьной администрации.

     До 7-го класса обозначилась дружба с Робертом Крокземом, но после гибели матери под колёсами поезда, он переехал к тётке, а потом уехал  поступать в геологический техникум. Он мечтал о геологоразведке, и, кто знает, может через годы наши пути и пересекались где-нибудь в горах и тайге, во время моих туристских странствий.
 
     Вспоминается ещё Виктор Прокопенко (или Прокопов?) поступивший в техникум после 7-го класса. Особой дружбы не было, но мы через него стыковались с детской, а потом и юношеской «кодлой» со смоленского шоссе, точнее – Краснофлотских улиц. Мы «дворней» враждовали с их компанией, но потом примирились и даже объединялись в драках с другими группировками.
     Виктор был призван в армию в 55-м году и через год угодил в венгерские события. Практически необученных ребят бросили на подавление мятежа. Он мне рассказывал, как пришлось стрелять из автомата, до этого всего пару раз стрельнув из него в учебном тире части. И что вначале они снаряжали рожки холостыми патронами, а потом, когда выдали боевые, всё равно был приказ стрелять поверх голов. Только после нескольких смертей и ранений во взводе, взводный вопреки распоряжению сверху, приказал стрелять по любой толпе с оружием, отвечать огнём на огонь.
     Рассказал, как отбивались гранатами, забыв снарядить их взрывателем, рассказал и об обычной беде наших солдат – грабеже винных магазинов. На одном из таких случаев он едва не лишился жизни.
     Выбив восставших из первого этажа дома, затарились в винном магазине и в пустой квартире второго этажа обмывали победу. Автоматы поставили у стены. За дегустацией вин их и прихватила группа повстанцев. Их просто расстреливали через дверь прихожей. Из отделения уцелел один Виктор, – выбросился из окна на тротуар. Упал на голову и его не добили, посчитав мёртвым. Мёртвым посчитали и свои, когда зачистили квартал от повстанцев.  Очнулся он только в армейском «газоне» среди трупов сослуживцев, увозимых из города для временного захоронения.  Вместо могилы попал на операционный стол.
     Участь быть заживо погребённым, или травма головы повлияла на психику, – неизвестно, но два года он провёл в психиатрической лечебнице. Комиссовали и назначили небольшую пенсию как обычному инвалиду, а не участнику боевых действий.
     Эту бесхитростную историю о своей ратной службе Виктор поведал мне, когда я был в отпуске в 64-м году. Мой ровесник выглядел глубоким старцем.
     По версии нашего правительства боевых действий наши войска в Венгрии не вели. Только спустя два десятилетия участников венгерских событий приравняли к участникам военных конфликтов и что-то начали доплачивать. Не знаю, дожил ли Виктор до этих времён, видел его в последний раз в начале восьмидесятых.

     Какое-то  время установились хорошие отношения с Толей Фёдоровым, но я постоянно ощущал имущественное неравенство и очень это переживал. Я склонен был верховодить, он же предпочитал независимость, кроме того нас разделяли и увлечения: меня тянул спорт, он же больше налегал на учёбу, нацелившись на институт уже с начальных классов.
     Были ещё приятельские отношения с Олегом Зеленским, но он был мне неинтересен, я считал его недалёким маменькиным сынком. Неравенство тоже было ощутимым: у них был свой дом с садом, солидная зарплата матери-врача, я же был нищета в сравнении даже с менее благополучными одноклассниками. Когда я приходил помогать ему по математике, меня угощали какой-нибудь вкуснятиной. Я принимал угощение как подачку, а не благодарность за репетиторство. В общем, был самолюбивым, гордым и глупым.
     Олег всегда считал меня своим другом, и в школе, и в студентах, и позже, старался подчёркивать это в разговорах, но я не мог ему доверяться как настоящему, задушевному другу. Встречались мы только в мои редкие заезды в Рославль, к переписке не тянуло, поэтому в зрелом возрасте не сохранилось даже школьных приятельских отношений и с конца 80-х вестей о нём не имею.

     На почве спорта я сошёлся с Валькой Шмаковым. Он отлично играл в волейбол, подтянул и меня, и к концу его школьного периода наша связка, пасун – нападающий, была лучшей в школьных, да и взрослых командах города.   Мы добились допуска во взрослый чемпионат города и выиграли его, хотя в нашей команде был всего лишь один взрослый –  наш учитель физкультуры Колесников. Играть Валька научил меня в пионерлагере в Косках, где он был старший пионервожатый, а я – тринадцатилетний  пионер, хулиган и заводила.  Вожатых  было  трое, Валька и ещё две девицы-старшеклассницы, в одну из которых, Татьяну он был влюблён. Я был в курсе их тайны и вообще играл роль не пионера, а вожатого, организуя команды для спортивных поездок в ближайшие лагеря и походов по окружающим лесам.
     В походах  я был незаменим  как знаток природы,  а главное – знаток оружия и военного снаряжения, разбросанного в те времена по всем перелескам. Пионеры готовы были тащить в лагерь всё, что попадало в руки, от касок и металлических немецких ранцев, до патронов, снарядов и неразорвавшихся миномётных зарядов. Вот тут я был дока: проверял находки на безопасность, иногда разряжал боезапасы, но больше зарывал их в обвалившихся траншеях и окопах.

     После десятилетки Валька поступил в Рязанское пехотное училище. Его класс был первым послевоенным выпускным, заканчивали его ребята 30-32 годов рождения, пропустившие учёбу в военные годы. Более старших выбила война или они уже работали, заменив в свои 13-14 лет у станков взрослых. Следующий год был невыпускной, а потом  шёл наш класс, тоже разновозрастной. Кто был постарше, после семилетки ушли в техникумы, класс поредел, а до десятого  дотянуло 18-ть человек.
     Мы переписывались несколько лет, пока Валька был курсантом и пока дослуживал в армии, отчисленный из училища из-за травмы колена. Ко времени его   возвращения в Рославль  я был уже курсантом ВАШПОЛ в Кустанае и дальше мы виделись только в мои отпуска и раз в два-три месяца обменивались письмами.
     После демобилизации он женился на Татьяне, (путаю её девичью фамилию, кажется, Ефименкова), работавшей уже в райкоме ВЛКСМ вторым секретарём. А затем наступили нелады в семье (измена жены?) и развод.

     Работал он в военкомате, был причастен к постановке на учёт демобилизованных.  Друзей, а вернее, обязанных ему людей было много. Все таксисты города были парни, призванные из деревень, получившие с его помощью паспорта и городскую прописку. В деревне было голодно, в колхоз ни кто не рвался, стремились остаться в районном центре.
     По любому его звонку диспетчеру парка, такси мчалось к нему; по его сигналу тормозили на любой дороге и, высадив пассажиров, поступали в его полное распоряжение, конечно бесплатно.
     Начались и выезды на природу с водкой и гонки по окрестным дорогам. Приезжая в отпуск, я невольно становился соучастником этих разгулов и понимал, что добром это не кончится. И вот уже в Бердске, будучи лётчиком-инструктором, я узнал из письма матери о трагедии. Гнали по Московскому шоссе под Екимовичами на двух такси, пьяные. На участке ремонтных работ машина запрыгала по рытвинам, водитель потерял управление и свалился в кювет, разбив машину, но все остались живы. И только Валька, за несколько мгновений до переворота, открыл дверцу и, спасаясь от аварии, вывалился прямо под колёса встречного грузовика.

     Хоронил его военкомат, родных не осталось: мать, маленькая тихая женщина, растившая его с начала войны одна, за год перед этим из-за склок с невесткой повесилась, отец сгинул в первые дни войны, как и все родственники. Судьба не баловала Вальку: полунищенское детство и юность, крах возможной офицерской карьеры, женитьба на школьной любви, которая тут же начала наставлять ему рога с секретарём райкома, самоубийство матери, пьянки от безысходности и дикой тоски – в общем, жизнь шла под откос. И откос не заставил себя ждать.

     За два последних школьных года сложился триумвират приятелей, «три Т», как окрестили в школе: Толя Бунцев, Толя Кругликов и я. Они учились в классе на год позже, но Кругликов был мой ровесник. Сошлись мы на любви к волейболу и какое-то время были неразлучны. Но я уехал в училище, через год и они, Бунцев в военное, Кругликов – в РАУСС ГВФ. Один стал офицером, другой, бросив рижское училище спецсвязи гражданской авиации, окончил Бежицкий машиностроительный институт и переехал то ли в Бежицу, то ли в Брянск. Я их ни разу не видел, отпуска не совпадали. Спустя два десятка лет узнал, что Кругликов возвратился в Рославль, работает то ли в депо, то ли на вагоноремонтном заводе. Встретиться не удалось.

     В выпускном классе сошлись близко с Германом Львовым, собирались даже поступать вместе в Ленинградское училище военных топографов, но военком решил по-своему: меня – в лётчики, его – в артиллерию. Встретились уже будучи лейтенантами. От него я узнал ещё кое-какую изнанку «Венгерских событий», в которых он участвовал офицером связи. Пображничали вместе, хотели  поддерживать связь перепиской, но  переписка заглохла, видимо из-за лени.
     Через год мы снова встретились; одновременно в отпусках оказались четыре бывших одноклассника: я, Гера, Вовка Новиков и Борис Голиков, лётчик, артиллерист, радиотехник-ракетчик и танкист. Было, конечно, о чём поговорить, поделиться армейскими делами, успехами и неудачами в службе, но вылилась  встреча в обыкновенную пьянку и драку с местными вымогателями. Тем встреча и закончилась: кто-то уезжал на следующий день, кто-то через день-два.

     После увольнения в запас один или два раза виделся с Олегом. Спустя два десятилетия был  у него дома с Людмилой, но даже приятельских отношений не восстановили, – уж очень разными стали наши взгляды на ситуацию в стране и мире.  Других одноклассников больше не встречал.