Бездна. Глава 2-8. Лисанька

Я выделялся из всех детей своими способностями к учёбе и своей внешностью, хотя сильно проигрывал сверстникам в физическом развитии и умении непринуждённо знакомиться. Всё же замечал, что девочки обращают на меня внимание.

В десять лет я заболел ангиной и оказался в больнице. В соседней палате оказалась хорошенькая девочка. Миловидное лицо мало отличало её от десятков сверстниц, но её поведение сделалось для меня настоящим наваждением. Я и сейчас недоумевал, что это было: совершенно невинная детская простота? Или потрясающая развращённость? Она весьма близко зналась с мальчишками?

Но если это и была развращённость, то она не уничтожила в девочке способности к горячему стыду.

В больнице я добросовестно соблюдал назначенный мне постельный режим. Она приходила в нашу палату, и когда никого рядом не было, мы иногда предавались захватывающим играм. Она садилась на край кровати, и начинала совершенно беззастенчиво щекотать меня. Эти игры прерывались весёлыми разговорами на разные темы, потом снова — игривые щекотки. Раза четыре она совершенно непринуждённо оказывалась вблизи интимного места — настолько близко, что я в возбуждении — и великом смущении — отстранял её руку.

Несмотря на такую невинную развязность, она с детской наивностью стеснялась своей любви ко мне. Игры — играми. Это же так, обычные для неё детские шалости. А то — любовь! Она украдкой целовала мои щёки и лоб, когда я притворялся крепко спящим после тихого часа. Эти поцелуи были настолько невинными и искренними, что я просто таял — и ещё больше стеснялся прямо показать, что я всё знаю — и тоже люблю, и тоже хочу всё, что она пожелает!

После я делал вид, что наконец-то проснулся, она пылко краснела, это делало её прекрасней всех виденных мною девочек, и в смущении начинала рассказывать какую-нибудь выдуманную на ходу историю. И снова начинались непринуждённые игры в щекоталки. И опять! — мой неконтролируемый сковывающий стыд, который лишал меня такого желанного удовлетворения, когда в наивном порыве она…

После я ТАК сожалел, что в великом смущении отстранял её. Я многократно проигрывал ситуацию, где я не отстраняю её миленькую ручку, её щекочущие пальчики — наоборот — фиксирую их в интимном месте — и сам — в ответ — проникаю…

Лишь однажды — с резко нахлынувшей на лицо краской — я сделал в ответ слабое робкое движение к её лону. — Я тоже так могу: это было сказано в тот момент, когда я сделал движение… но промахнулся, на сантиметр, на треть сантиметра… Да что там говорят о носе Клеопатры!? Мне-то что до грандиозных исторических изменений, если я-сейчас и я-если-бы-не-промахнулся — это два разных мира, две вселенные. Одна вселенная — это смазливый самодовольный опытный ловелас, пресыщенный женским вниманием. Другая — это самый несчастный я, такой же смазливый, но…

«Я тоже так могу», — покраснев, ещё раз пролепетал я — но в смущении отдернул руку. В голосе моём почему-то оказалось подобие обиды, и она больше не делала попыток, которых я так страстно желал.

Всего несколько дней продолжались наши свидания. Девочку выписали из больницы, и я, недогадливый тюхтя-третьеклассник, даже не поинтересовался, где смогу её найти.

Потом мы уехали в районный посёлок, через несколько лет снова вернулись, но на противоположный конец города. И всегда я был новеньким, даже когда вновь вернулся в этот город, опять оказался в разряде “чужих”. А как относятся к чужакам? Поэтому я, имея сильное влечением, не мог его удовлетворить, как ни желал — сказывалась моя неспособность к близким человеческим отношениям.

Долгие годы я мысленно проигрывал ситуации победы — ЕЁ победы над моей робостью — и безуспешно пытался найти её — такую доступную, любящую, желанную Лисаньку. Хотел навести справки, но не помнил не только фамилии, но даже имени. Ах да, мы не называли друг друга иначе, как “скворушка” и “лисонька” — она была в красном байковом халатике.

Три только слова, сказанные ей, могли бы изменить всю мою жизнь: я тебя люблю, или просто: полежи со мною. Или — без слов — встречное движение к её губам — и предел моих метаний!

Я влюблялся бессчётное количество раз, но не питал никаких надежд — так был уверен, что буду отвергнут, что не смогу преодолеть неких барьеров к близкому знакомству — и надеялся на встречу с той, которая принесёт мне бесспорное лёгкое удовлетворение.

Нереализованные возможности бродили-перебраживали во мне. Сожаления об упущенных шансах наполняли меня тоской безысходности, и я с напряжённостью проигрывал ситуацию, где я — десятилетний — но с нынешним опытом и взрослой зрелостью — навёрстываю всё, что я недополучил, соблазняю всех, кого не соблазнил. Сейчас не поздно? Но сейчас я — взрослый парень — и то, что я сделаю, будет называться уголовным преступлением!

Но жажда реванша не уменьшалась от осознания бесплодности мечтаний. Эта жажда битвы за реализацию преступных прав порой так пронизывала всё моё существо, что я грозил яростно кулаком — кому? — несуществующей судьбе!

…Музыка закончилась. Больше ни к каким психотерапевтам я не пойду. Мой милый грех предохраняет меня от пошлых тётенек и похотливых кобыл. А я — такой духовный и неповторимый — буду вечно страдать от своей ранимости.


Всё же я пошёл в детское отделение, где когда-то познакомился с Лисонькой.

Нет, я не надеялся её найти. Но ради того, чтобы поглазеть на девочек в байковых халатиках я переступил порог той больницы, якобы пришёл к своему младшему брату.

А поискать Лисоньку… Есть документы, архивы… Лишь поточнее вспомнить год и месяц…

— Сейчас тихий час. Свидания только после четырёх часов. Приходите позже.

Ну и приду!