33 несчастья

     Дело было как раз в том году, когда вместо щедро, но несколько опрометчиво обещанного Никитой Сергеевичем Хрущёвым коммунизма решили провести в Москве летнюю олимпиаду (раз журавель слишком высоко летал в небе и не давался в руки выбор пал на синичку с пятью разноцветными олимпийскими колечками). Директор нашего проектного института направил в Одесский инженерно-строительный институт  начальника только что созданного отдела САПР, чтобы договориться о переводе в Москву тамошнего профессора, для усиления научного потенциала института, путём создания при нём аспирантуры. Так уж случилось, что тем начальником отдела оказался я.
     Прилетел я в Одессу ближе к вечеру и, размесившись в институтском общежитии, тут же решил пойти познакомиться с городом, в котором до этого никогда не был. Немного побродив по улицам я понял, что знакомиться всё же лучше при свете солнца, а не уличных фонарей, которые, к слову сказать, не очень-то старались выполнять свои прямые обязанности, и в сгущающихся сумерках казалось, что это бумажные китайские фонари в руках у заплутавших путников…
     И тут я случайно увидел афишу, которая обещала показать новый, цветной художественный фильм «33 несчастья». Это моё решение посмотреть предложенный шедевр на сеансе в 11 часов вечера, было как раз тридцать четвёртым несчастьем. Во-первых, то, что фильм новый не вызывало никаких сомнений, если, конечно, не обращать внимания на то, что в титрах почему-то указывалось, что его выпустили в свет ещё 18 лет назад, т.е. в 1962 году. Во-вторых, кто бросит в него камень, утверждая, что он не цветной, если всё же два цвета (чёрный и белый) таки присутствовали. Ну и в-третьих, оказалось, что фильм двухсерийный и завершился он около двух часов ночи…
     И вот, как говорится, картина маслом – поздняя ночь, я в незнакомом городе, брожу по тёмным улочкам (названия которых мне ничего не говорят), среди редких фонарей и ещё более редких прохожих, которые скорее товарищи по несчастью, чем местные жители, и знали Одессу едва ли лучше, чем я…
     Но в этот день Б-г не стал уподобляться Моисею и не очень долго водил меня по пустынным улочкам (что такое час ночной прогулки для меня по сравнению с 40 годами блужданий в раскалённых песках пустыни для тех старозаветных туристов?). Наконец я случайно уткнулся на улице Институтской (бывшей и будущей – улице Дидрихсона) в здание института, которое уже не надеялся встретить ранее, чем утром…
     Радостный быстро прохожу через арку в большой внутренний двор и… просто слепну от яркого света и глохну от звуков музыки – три часа ночи мало чем отличаются от середины самого яркого солнечного дня. Такое количество фонарей и прожекторов, видимо, было в последний раз задействовано во время берлинской наступательной операции 1945 года, когда наши войска рвались к Зееловским высотам…
     Но здесь всё было мирно – по всему двору многочисленные группы студентов, изнурённых дневными лекциями и семинарами, играли в волейбол, бадминтон и прочие подвижные и шумные игры. Я прошёл в общежитие и быстро улёгся в постель, чтобы к сложной и ответственной беседе с профессором восстановить форму, утраченную не без помощи двухсерийного шедевра и часового плутания по ночной Одессе. Но только к четырём утра закончились игры, онемели динамики, поднимавшие настроение стойким студентам и успешно боровшиеся с ночной тишиной, а главное – погасли прожектора, свет от которых легко проникал в окно комнаты, где занавески, видимо, когда-то забрали для стирки, но возвращать посчитали дурным тоном.
     Утром мы с профессором составляли «дорожную карту» вывода в светлое будущее одного из московских проектных институтов. Сначала профессор совершенно не согласился с тем проектом «якобы от его имени» (как принято говорить – «рыбой»), что я привёз с собой. Но затуманенный бессонной ночью я был так убедителен, что после нескольких часов обсуждения он принял его полностью и подписал без изменений (не считая, конечно, обязательного добавления некоторых запятых, предусмотрительно мною опущенных, чтобы обеспечить впечатление активного участия первого лица будущего научного прорыва в нашем институте).
     К середине дня я был, как Винни Пух – совершенно свободен, правда, не до пятницы, а до конца дня, и поэтому решил воспользоваться тем, что Одесса – жемчужина у моря, в котором я уже «сто лет», т.е. с самого детства, не купался… 
     На пляже меня немного удивило, что хотя загорало достаточно много народа, но в море было всего несколько человек. Я тут же сбросил с себя бо’льшую, но лишнюю часть одежды и разбежавшись бросился в набегавшую волну… Забыл сказать, что это была середина мая. Холодное течение решило продефилировать мимо побережья, не исключая пляжа «Ланжерон»... 
     Словно миллион ледяных игл пронзили моё тело, и я, проклиная 5 или 6 этих дельфинов-шизофреников из местного клуба моржей, резвящихся в такой морской воде, пулей вылетел назад на берег. Потом, всё же рассудив спокойно, что когда ещё смогу оказаться здесь на море, полез в халявную солёную купель и, сжимая зубы, сдерживая крупную и мелкую дрожь, немного поплавал, чтобы потом с небрежным выражением на лице рассказывать друзьям, как совсем недавно чудесно искупался на юге в Чёрном море…
     В этот же день перед отлётом в Москву я успел ещё зайти в городское фотоателье, чтобы сфотографироваться для документов, потому что дома это всегда было целой проблемой. Меня в этом ателье приятно удивило всё – и то, что практически не было очереди, и то, что мастер, проведя все процедуры, положенные для увековечивания моего образа в размере 3 на 4, вежливо спросил меня: «Вас в четыре часа сегодня устроит получить заказ?» Ну разве можно так травмировать советскую душу, привыкшую к тому, что ждать нужно днями, да ещё слышать при этом неприятные для слуха выражения, означающие – когда сделаем, тогда и получите (не в таких словах, конечно, но в таких выражениях). Я так был очарован поведением мастера, что получая свои фотографии, не стал придираться, что изображённый на них человек хотя и отдалённо напоминает меня, но в основном количеством глаз и ушей, и ещё, пожалуй, совпадением полов. Возможно эти фотографии, так и не разрезанные с тех пор, валяются где-нибудь среди старых писем и фотографий…
     Даже не знаю – чем бы из нынешней благополучно-сытной жизни я не пожертвовал бы в обмен на повторение тех тридцати трёх (и ещё нескольких) несчастий олимпийского года хотя бы ещё один раз…


(01.03.2014)