Глава 1

Я сидела на сырых досках, брошенных кем-то на середине дороги. Я любила просто так сидеть в этом глухом месте. Здесь опустошённым, в окружении нескольких деревянных построек, стоял старый дом. С годами он обветшал, так как был сделан из дерева – материала не очень долговечного. Веранда на первом этаже была достроена за долго после самого дома. Красный кирпич, из которого была сделана пристройка, покрылся зелёным густым мхом и зарос плющом. От этого дом стал выглядеть ещё более древним.
Лес подарил мне пару секунд тишины, так чуждой ему. Лишь ветер выл меж стволов деревьев. Я вслушалась в его песню и полностью погрузилась в нирвану. Солнечные лучи, пару минут назад ещё пробивавшиеся из крон деревьев, пропали за потоками тьмы. Закрыв глаза, можно было услышать, как вдалеке летают птицы, крыльями разрезая эту мглу. Ещё слишком рано для их песен. Нужно подождать немного.
Эти мысли о птицах и тишине так расслабили меня, что я не сразу заметила, что пошёл ливень, ледяной и опустошительный. Мне было никак не сдвинуться с места – я будто приросла к холодной ноябрьской земле. Лес, окружающий меня, пах хвоей, осенним дождём и ещё чем-то, что я не могла отличить от других запахов, чем-то ускользающим и трепещущим, чем-то, что можно было ощущать лишь кончиками пальцев или волос.
Я крепко зажмурилась, вслушиваясь в песню воды. Она билась и крышу дома и стекала на веранду, заливая гранитный столик. Мои волосы мокрыми кусками повисли на лице. У меня захватило дыхание от понимания ситуации. Я не должна выходить за пределы Западного Норд-Веста. Если меня поймают, то эта прогулка окажется последней. Этот день окажется последним. И я засмеялась. Мне было смешно, ведь я обдурила всех. Я надула их, обвела вокруг пальца. Меня не найдут и не поймают. Я свободна.
Посидев под холодными струями ещё немного, я поняла, что лучше уходить, или мы с собакой простудимся. Я уже пережила воспаление лёгких в детстве, поэтому могла даже особо не стараться, чтобы заболеть, да и собаку было немного жалко – он не любил мыться, а после того как шерсть намокнет к ней всегда липнет грязь.
- Блаут, ко мне! - я быстро побежала по заросшей мхом тропинке в сторону железной дороги. Не успела только позвать ещё раз, как передо мной пронеслось моё мохнатое пушистое чудовище, гавкающее так громко и радостно, что, казалось, для него не существует ни ливня, ни мокрой шерсти.
Вскоре мы были на безлюдной платформе и уже забегали в закрывающиеся двери. Это был последний поезд, который ехал до Норд-Веста, и мне очень не хотелось его пропустить, поэтому, когда я и Блаут заходили на платформу, я напоминала выжатый, но очень радостный лимон. Бежать так быстро, да ещё с гитарой и рюкзаком за спиной не очень легко. Если бы мы не успели на поезд, пришлось бы заночевать в одном из тех домов, а это не сулило ничего хорошего при такой погоде, да ещё и в ноябре.
В вагоне не было людей. Конечно, никто не будет в девять вечера бежать из глухого леса, тем более во время дождя, как мы с Блаутом. Поэтому мы без особого напряжения прошли к первым подвернувшимся сидениям. За что можно любить такие ночные поездки, так это за то, что в это позднее время в вагоне никогда никого нет. Полное одиночество. Только я и Блаут, и никого больше. От этой мысли прошёлся мороз по коже, как будто ты пришёл в супермаркет, а в нём никого нет, даже продавцов, и ты начинаешь брать всё, что захочешь. Именно такое чувство я испытала. Поэтому сразу достала из чехла гитару и тихо начала играть одну песню, мотив которой залез в мою голову и остался там надолго.
Я помню, как эту песню пел Бил - продавец сигарет, герой Норд-Веста и просто наш спаситель. Не смотря на то, что парню всего шестнадцать, он всячески старался выглядеть старше и выкуривал по пачке в день, пока не получил хрипловатый голос. У него эта песня получалась не так как у меня. Возможно, потому, что это он её написал. У него она выходила романтичнее и чище, даже не смотря на голос. Бил рассказывал, что посвятил её своему старому деревянному фамильному поместью в лесу. Тот дом, что нашла я, это и было то поместье. Но только я могла найти его, больше никто другой. Эта странная история. Она будоражит мозг, но так и есть.

Старые вонючие пруды.
Держи себя за поводья.
Я падаю прямо в низ, в твои ночные угодья.
Последний весенний снег и всё пропадёт к чёрту.
Я иссохну в этом лесу,
Оставленная тобою.
Ты демон моей души, тёмный и скорбящий.
Пропащей земли коржи
Оставляют запах сажи…


Мой пёс носился по всему вагону, будто укушенный, а я всё играла и играла. Это было ежедневное исполнение мечты. В такие моменты я была очень счастлива, как если бы на мою голову неожиданно посыпались конфеты. В те тихие ноябрьские вечера было очень холодно, и меня могли согреть только свобода, бьющая в лицо, и решения, которые я принимала сама. Как это ни странно, но после многих событий, произошедших в моей жизни, тот вечер был самый важный и, наверное, самый лучший.
- Эй, чья псина? Чёрт, отвали! Я так хорошо спал… Приятель, нет! Только не на ботинки! Чёртов писюн! - где-то между сидений показалось «нечто», бессовестно ругавшее мо «псину».
- О да, ты кричишь на собаку. Он тебя обязательно поймёт, - я надеялась, что сарказм в моём голосе был понят.
Обвиняющий был парень с длинными, чуть выше лопаток волосами, запутанными и мокрыми. Наверное, он тоже попал под дождь, поэтому был таким помятым. Его кожаная куртка появилась вслед за ним и сразу же оказалась у него на плечах, ярко блеснув металлическими шипами. Парень достал из кармана пачку сигарет AppleWind и, пританцовывая, вышел в коридор. Упаковку этих сигарет я не спутаю ни с одной другой, так как сама уже несколько лет курила только их.
Я увидела в этом, казалось бы, обычном парне что-то, что не заметила бы ни в один другой день, и меня будто сшибло с ног. Гром среди ясного неба, или это Бог спустился на землю, а если так, то я слишком жалкая, чтобы смотреть на него. Я вдруг подумала, что знакома с ним много лет, но одновременно совсем не знаю его. Сначала эта мысль была лёгкой, как мотылёк, но с секундами она росла и начала давить на меня изнутри. Она будто говорила, что это мой единственный шанс. Я верила ей, но ничего не могла предпринять. Нельзя так просто приблизиться к Богу. За этим обязательно последует кара. Не сразу конечно, но всё же.
Я села и ждала чего-то, хотя не знала чего именно. Возможно, знака или, может, удара тока. Блаут подбежал ко мне и лизнул опустившиеся руки.
- Глупости, - улыбнулась я. - Это кощунство, он обычный человек.
Из головы никак не выходила полуулыбка и большие изумрудные глаза. Он не мог быть просто человеком – слишком ясный. Он освещал пространство и одновременно был холоден, как лёд.
Я быстро запихнула гитару в чехол, закинула её и рюкзак за спину и, надев на Блаута поводок, что делаю крайне редко, вышла вслед за длинноволосым. Он стоял там, в углу коридора, и курил, кутаясь в куртку. Парень был худощав и высок. С него капала вода. Майка и в ботинки были мокрые, и, наверное, даже куртка его не согревала. Его длинные дрожащие от холода пальцы крепко держали сигарету, будто боясь её уронить. Как по волшебству сигарета, недокуренная и на половину, выпала у него из рук и покатилась по мокрому полу. Парень звучно выругался и хотел достать ещё одну, но пачка была пуста.
- Эти последние, да? – спросила я. У меня тоже осталась только одна пачка. В Норд-Весте больше не продают AppleWind.
Парень усмехнулся и сел. Прямо на пол, в лужу всего того, что накапало с протекавшего потолка. Вид у него был несчастный и в чём-то даже жалкий. Счастливые люди так не улыбаются. Он будто был обречён. Я разглядела это сквозь паутину его мокрых волос и тонкую длинную полоску упрямых губ, хотя любой другой увидел бы лишь симпатичного парня и всё. Он был нервозен и перебирал в пальцах монетку, такую же странную, как и он сам. Немного диковато, ведь Боги не нуждаются ни в чём, тогда почему он так несчастен?
- Да, хотел завязать, но только не с ними, а теперь уже поздно отвыкать. Хорошо бы, хоть ломка не началась, мне ещё её для полного счастья не хватало, - он всё улыбался, но теперь за этой улыбкой скрывалось не обречённость, а равнодушие. Оно было как пощёчина, но больно было где-то между рёбер. Проблема была в том, что он не понял, с кем связался.
Судьба Бога в моих руках. Сигареты у меня – его сердце у меня. Недолго думая, я покопалась в отделении кожаного старого рюкзака, достала новую пачку сигарет, ещё даже не распечатанную и протянула её ему.
Глаза парня расширились от удивления, но пачку он взял. Я смотрела на него с некой жадностью, так чуждой мне. Я замечала каждую деталь, улавливала каждый вздох. На мгновение наши глаза встретились. Моё сердце забилось, как бешеное, но это не было похоже на любовь, скорее это было похоже, как человек, одетый в тряпьё, смотрит на другого человека, одетого в богатые одежды. Только я была скорее нищим.
Тот яблочный дым я запомнила надолго, он до сих пор витает в воздухе, когда я вспоминаю о том вечере. Всё было легко. Я сама не понимала этого, но сейчас точно знаю.
- Я Оливер, – сказал парень, так тихо, как бы невзначай. Он будто не подразумевал, что я должна назвать своё имя.
-  А я не хочу говорить тебе кто я.
Я напряжённо замолчала, ожидая совершенно любую реакцию.
Оливер улыбнулся и протянул мне сигарету из только что полученной упаковки.
- Не надо. По имени сразу можно определить с Западного ты или Восточного, - произнёс он, но я поняла, что он хотел промолчать.
Ему было либо неприятно моё общество, либо он понял, что я с Западного. Это сразу бы расставило все точки. Поэтому мы молчали. Долго так молчали, и мне стало грустно. Я возненавидела его и эту сигарету в его губах, и терпкий запах яблок. Я не хотела курить, по крайней мере, сейчас, но, когда первые за неделю судорожно затянулась, вдыхая всеми лёгкими яблочный дым, немного резкий и терпкий по сравнению с остальными сигаретами, но очень хорошо запоминающийся, почувствовала себя амёбой, расплывающейся по полу. Оливер тоже затянулся, и я наконец-то смогла разглядеть его так близко, насколько было возможно.
Волосы, спутанные и мокрые от дождя, неровно лежали на плечах и чуть курчавились к кончикам. Цвет был очень странный. Я видела разные цвета волос, но эти были единственные в своём роде, переходили от тёмно-медового к почти белому. Как я узнала позже из разговора, Оливер никогда не красил волосы, но они меняли окрас в зависимости от его настроения. Если у него в жизни был счастливый период, то волосы светлели, а если депрессивный, то наоборот темнели. Лицо почти всегда было умиротворённым, за исключением тех моментов, когда тонкие губы растягивались в улыбке или упрямо сжимались. В моменты его молчания, лишь два изумрудных глаза поблескивали в мягком полумраке коридора.
Я устала стоять и села прямо в лужу, потому, что сухого места на полу не было. Мы сидели и курили под жалобные поскуливания Блаута. Пёс немного нервировался, когда Оливер начинал говорить, но сохранял необычное для себя спокойствие. Я уже начинала уставать удивляться – лишь при одном взгляде длинноволосого в моём псе пропадало любое желание беситься. Через некоторое время меня окончательно добил один малюсенький, но очень важный факт. Блаут заснул. Казалось бы, что может быть такого, но нет, уж я то знаю – Блаут никогда не спит в поезде, тем более при посторонних. Оливер не боялся его разбудить, парень громко говорил и иногда даже пихал Блаута ботинком. Человек, у которого немного не все дома, как и я. От разговора с ним я забывала о том, кто мы есть – лишь случайные знакомые, которые в миг остановки поезда станут друг другу чужими и ненужными, и, почему-то, от этого мне было немного грустно. Мне не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался.
- Ты покупала свои шмотки у Била? – спросил Оливер.
- Ты знаешь Била? - я очень удивилась. Я думала, что лишь пару человек знают о Биле, но отнюдь нет.
- О, Била, наверное, все знают, - парень поднял голову к потолку и рукой почесал затылок. – Мы выпиваем по пятницам. На закрытой вечеринке. Ты наверняка в курсе.
Я помахала головой. Я ведь из Западного. О чём вообще я могла быть в курсе?
Но я действительно покупала все шмотки у Била. В западном можно носить только то, что носят другие, но когда я вне Западного, никто не может мне запретить. Ведь так? И рваные джинсы, и красная помада, и свитер – всё это было из его старого магазина. Жалко, что всё это я одевала лишь в такие вечера. Никто кроме меня не должен был увидеть эти вещи, но этот странный человек с грустными глазами, мокрой одеждой попал прямо в этот ничтожный процент.
- Я ненавижу, когда солнце утром в глаза светит, а когда вечером над ухом жужжит комар, я не убиваю его, жду, пока насытится. Ему ведь жить всего один день. А мне хотя бы в два раза больше, или больше чем в два раз. Но в любом случае ему повезло меньше, - Оливер улыбнулся и, затянувшись сигаретой, выдохнул мне в лицо яблочный дым. – Ты странная. Скажи что-нибудь.
Оливер выжидающе замер, положив руку с сигаретой на колено.
 - Знаешь, я всё время думала, что молиться на ветер легче, чем на человека в белом с бородой, похожей на бороду Санта-Клауса, - мы засмеялись, но этот смех был какой-то депрессивный, не такой как должен быть настоящий смех. Не странно, ведь у меня нет чувства юмора.
Оливер замолчал и уставился на стену. Я курила уже третью сигарету. Надо закругляться с ними, а то закончатся быстро. Я достала из чехла гитару и, чтобы как-то уничтожить пространство, заполненное неуютным молчанием, начала играть песню любимой группы. The Cure. Звуки, извлекаемые из струн, зависали в воздухе. Когда нужно было петь, голос немного дрожал, наверное, из-за волнения, ведь впервые меня слушали.

You shatter me your grip on me a hold on me
So dull it kills you stifle me infectious sense of
Hopelessness and prayers for rain i suffocate i
Breathe in dirt and nowhere shines but desolate
And drab the hours all spent on killing time
Again all waiting for the rain

Аккорд за аккордом. Оливер медленно повернул взгляд на гитару и чуть слышно начал подпевать. Словапеснионзнал, можетдажелучше, чемя.

You fracture me your hands on me a touch so
Plain so stale it kills you strangle me entangle
Me in hopelessness and prayers for rain

Сигарета в зубах мешала петь, поэтому он захватил её пальцами и начал петь громче. В глазах-изумрудах загорелся огонь, который я и хотела увидеть. Огоньмузыканта. Огоньмечтателя. Огоньсвободы.

I deteriorate i live in dirt and nowhere glows but
Drearily and tired the hours all spent on killing
Time again all waiting for the rain

После песни я не проронила ни слова. Оливер отвернулся. Его рука с сигаретой опустилась на мокрый пол рядом с моей рукой. Наши мизинцы соприкасались. Совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы по коже пробежались мурашки. Это было похоже на состояние транса. Сладостного транса, когда в комнате ещё стоял запах сигарет, а в ушах остался отзвук наших голосов и гитарных аккордов.
Остановка поезда разрушила всё буквально за десять секунд. Оливер медленно поднялся. Обтряхнул с себя пепел от сигарет. Я сидела на месте. Этого момента я не ждала, поэтому меня поразило то, что он всё-таки наступил.
Оливер, не говоря ни слова, двинулся к правой двери.
- Хотя подожди, - он развернулся и направился в мою сторону. Я не видела ничего кроме его ботинок, медленно шагающих по полу. Вдруг в одну секунду его лицо оказалось совсем рядом с моим. Наши губы почти соприкасались. Мои глаза открылись от удивления. Сердце начало выбивать такой бешеный ритм, что в одну секунду я подумала – Оливер точно услышит. Он пристально смотрел на меня. Нас отделяли миллиметры, и я могла чувствовать его спокойное дыхание. Его изумрудные глаза смотрели прямо в мои, блеклые на его фоне. – Хотел сказать, что сигареты закончились, - он широко улыбнулся и, поднявшись, со смехом вышел из вагона.
Волшебный вечер со звоном разбился о стену между Западным и Восточным Норд-Вестом. Моя дверь была левая. Теперь мы в разных мирах. После того, как наши лица почти коснулись, мой мир стал особенно пустым.
В тот вечер мы докурили последнюю пачку AppleWind, и больше я никогда не видела тех сигарет, а тот холодный дождливый был для меня самым тёплым в этом чёртовом мире.
До встречи с Оливером я всё ждала кульминации в своей жизни. Какого-то апогея, самого яркого момента, который поставил бы логическую точку в моём никчёмном существовании. Но если до встречи я уже не надеялась дождаться этого момента, то после я верила, что он ещё наступит. И ждала, сама не зная, чего. Как в тот осенний вечер.