В деревню!

    (Рассказ из цикла "Санькино лето)      

   Время не остановить, хотя май в этом году был невыносимо долгим. Целыми днями Санька с тоской глядел в приоткрытое окно, пока учителя что-то строго внушали классу о годовых контрольных. А за окном, в старом школьном саду, белом от цветущей вишни, выдавал звонкие коленца охваченный весенней ярью соловей, перекрывая и без того не слабый разноголосый птичий щебет. Но вот и учебный год закончился, всё-таки оказавшись, к Санькиному удовольствию, «бестроечным».
Вообще-то Санька в круглых отличниках никогда не хаживал, не только от троек, но и от случайных двоек в обморок не падал, но учение в целом давалось ему легко. Однако оценки этого учебного года для Саньки имели исключительное значение. Санька едет в деревню! Сам по себе этот радостный факт никак не зависел от результатов его школьного труда. Санька прекрасно понимал, что отец с матерью всё равно отвезут его к бабушке, дабы он не «болтался» летом без присмотра по городу. Но ещё за пару недель до долгожданного июня отец, слушая как-то вечером озабоченное воркование матери о том, что ей никак не выкроить три-четыре дня, чтобы отвезти Саньку, предложил:
      - А давай-ка, мать, его на самолёте увезем, побыстрее получится!
Санька радостно взвизгнул, но мать категорически отказалась лететь, сославшись на страх.
      - Ну, ладно, - согласился отец, - поговорю на работе с мастером, может, отпустит на денёк. За воскресенье и понедельник я обернусь. Доставлю Саньку – да и назад…
      - Дороговато, отец, - озабоченно усомнилась мать, - считай, три билета.
Но Санька таким умоляющим взглядом смотрел на отца, что тот всё понял без слов, потрепал сына по нечёсанной соломенной шевелюре и подытожил:
      - Да ладно, мать, сдюжим! – При этом отец пристально взглянул сыну в глаза. – Но если хоть одна тройка за год будет – поедешь, как всегда, поездом.
Путешествие в поезде никогда не вызывало у Саньки отрицательных эмоций. Напротив, он с радостью запрыгивал на вторую полку (а других мест в вагоне он не признавал); лёжа на животе, всматривался до рези и мельтешения в глазах в быстро проплывающие за грязным стеклом пейзажи, а вечером, укрывшись лёгкой простынкой, утыкался носом в подушку и засыпал, совершенно счастливый, под монотонный, даже убаюкивающий стук железных колёс.
  Однако теперь, после упоминания о самолёте, Санька с тоской вспомнил о жёсткой деревянной скамье в плацкартном купе, о том, что соседом на ночь вполне может оказаться подвыпивший, громко храпящий мужик…
  Перспектива первого в жизни полёта, конечно, уже на следующий день стала достоянием всего класса. Девчонки обсуждать её не стали, зато друзья, тоже, как и Санька, ещё никуда не летавшие, поддержали горячо и слегка завистливо. Правда, Серёга, «маменькин сынок», не пользующийся особым уважением у сверстников, ехидненько хмыкнул, мол, подумаешь: «кукурузник» - это не самолёт… так – корыто с крыльями. Естественно, что такая реплика коллективно и незамедлительно была покрыта несмываемым позором.
  Санька прежде много раз бывал в городском аэропорте, приезжая туда на автобусе «просто так» - посмотреть на огромное зелёное поле, на стоящие в ряд разноцветные «АН-2». Он даже уходил от здания аэропорта туда, где возле шоссе заканчивалась взлётная полоса, и самолеты низко-низко, с грозным рёвом пролетали над головой, тяжело набирая высоту. Разумеется, он не мыслил для себя иной профессии, кроме лётной работы, хотя уже прошло несколько лет после полёта Гагарина, и стать космонавтом мечтал каждый нормальный пацан.

   Но Санька хорошо знал непреклонный нрав отца. За тройку в дневнике по итогам года он вполне мог исполнить свою угрозу. А потому Санька незамедлительно побежал «с повинной» к учителю пения, неказистому рябоватому мужичку в неизменном полосатом свитере, который в течение учебного года еженедельно по средам приносил к ним в шестой «А» свой обшарпанный визгливый баян. Нот учитель не имел (а может – и не знал), но весь год приносил один и тот же листочек со словами какой-то бравурной неинтересной песни, которую класс, построившись в два ряда вдоль доски, должен был спеть дружно и громко. «Громко» было определяющим критерием качества, а потому второй ряд «хора», состоящий из мальчишек, тихо скулил под баян до тех пор, пока их капельмейстер не пообещает закончить урок, как только песня будет исполнена как надо. Вот тогда лужёные глотки второго ряда выдавали, без всякого намёка на музыкальный строй, требуемые децибелы, а учитель счастливо улыбался, склонив голову на облезлый корпус баяна.
   Нужно сказать, что обещания свои учитель всегда сдерживал, и на грандиозном «фортиссимо» урок действительно заканчивался. Педагог, ухватив баян подмышку, наказывал классу «сидеть тихо до звонка», а сам, осторожно выглянув в коридор, исчезал аки мышь. Но пение было последним уроком, а шестой «А» находился на первом этаже… Два метра – это не высота, все мальчишечьи портфели летели из окна вниз, а следом за ними – их владельцы.
А на предпоследнем уроке Санька на спор сиганул в приоткрытое окно прямо во время «спевки», пока наставник, повернувшись к двери и уложив голову ухом на баян, с закрытыми глазами и умилённой улыбкой слушал, как воспитанники рвутся из последних сил, дабы завершить урок победно и досрочно.
Как потом утверждали соратники, Санькиного прыжка учитель не заметил, но засёк «недостачу» во втором ряду. Вероятно, это Серёга, «маменькин сынок», стоявший рядом с Санькой - крайним в ряду, не подвинулся на опустевшее место. Тем не менее, возмущённый хормейстер публично пообещал уже отсутствующему Саньке «пару» за год. «Пары» Санька не испугался (уж слишком строго, завуч не позволит), а трояк вполне можно схватить – и тогда прощай, самолёт!
Уже на следующий день Санька нашёл «музыканта», с повинной головой долго извинялся, мол, живот резко прихватило, а проситься «выйти из класса» - стыдно перед девчонками, чай - уже не первоклашка…
Хормейстер оказался человеком отходчивым и понятливым. Он сунул Саньке листок с другой песней, наказав за пару дней размножить на  десять экземпляров. Ну да это Саньке – ерунда!

   …И вот Санька вместе с отцом приобрёл в магазине настоящий, хотя и небольшой рюкзак защитного цвета, а главное – складной нож. Не миниатюрную «игрушку» с парой крохотных лезвий для карандашиков и бесполезной спиралькой штопора, а вполне солидный, однолезвийный, с отвёрткой и открывашкой для лимонада, нож. Конечно, лезвие было безнадёжно тупым, пока отец на работе не довёл его «до ума». Теперь Саньке было с чем идти в лес, на речку…
А ещё по дороге из магазина отец обмолвился, что ему не удастся получить на работе отгул, значит, он сможет только сопроводить Саньку на самолёте до Пыщуга и тем же рейсом вернуться домой. Санька улыбнулся, мол, какие проблемы – девять километров до деревни он за полтора часа и сам дотопает, дорога известная. И тут же выдал исключительную по степени нахальства идею – улететь на самолёте одному. Зачем отцу деньги на три билета тратить, если и одного достаточно? Да и из самолёта никуда не убежишь…

   Санька не переставал удивляться наивности  родителей. Они до сих пор считают его маленьким! Знали бы они, как в прошлое лето, в самом конце августа он со своим соседом и закадычным другом Колькой ходил на ночную рыбалку на Волгу!
… Конечно, нельзя было и помыслить о том, что их могли отпустить родители. За саму идею, пожалуй, можно было получить трепку. Но на Волге клевали такие лещи! Друзья долго разглядывали здоровенные, серебряные с краснотой «лапти» в тазу, выложенные на продажу возле гастронома. Они срочно соорудили по пятку незатейливых донных удочек, разведали места и способы лова. Осталось лишь выйти на рыбалку.
Ещё днем Санька вместе с Колькой припрятали под сараем котомку с тёплыми свитерами, тайно утащенными из дома. Там же лежали удочки и большая жестянка с отборными червями. Вечером, пока не стемнело, друзья направились к Саньке домой. Пока Санька ангелочком стоял в дверях родной квартиры, Колька, сделав преданные глаза, жалобно скулил Санькиной матери:
      - Тёть Нин, отпустите Саньку ко мне ночевать! Мы рано утром на рыбалку пойдем. Моя мамка согласная…
Поскольку «легальным» местом рыбалки друзей был недалеко расположенный заросший пруд с мелкими карасиками, то мать возражать не стала, даже незатейливую снедь на завтрак Саньке собрала. Кулёк с завтраком перекочевал в спрятанную котомку.
После этого друзья направились в соседний подъезд, где всё прошло по тому же сценарию, только на сей раз Санька скулил перед Колькиной матерью:
   - Тёть Дусь, отпустите Кольку ко мне ночевать, мы с ним утром…
Освободившись таким нехитрым образом от бдительных родительских очей, друзья забрали припасы и скорой рысью, пока не совсем стемнело, бросились к Волге. В акватории фанерного комбината на добрую сотню метров всё было забито плотами древесины. Выбравшись к самому дальнему краю, мальчишки нашли удобно расположенный плот, расположились на нём, расставили удочки…
  Ночь и утро пролетели как один миг. Недаром говорят, что новичкам на рыбалке везёт. Санька поймал шесть, а Колька восемь лещей. Котомку домой утром они волокли вместе.
  Конечно, если бы мать разбиралась в рыбалке, то сразу бы заметила обман, ведь в пруду с карасиками лещи вовек не водились. Но мать в этом деле ничего не понимала, улов приняла с радостью и похвалой. Вот только отец, вернувшись с работы и увидев лещей, пристально взглянул на Саньку:
      - Ишь, на пруду какая рыбка водится!

   …Отец слегка оторопел от такого заманчивого предложения, но тут же его «переварил», и они стали обсуждать, каким образом уговорить мать согласиться на этот вариант. Конечно, это оказалось непростым делом, но отец клятвенно пообещал матери поручить Саньку на время полёта кому-нибудь из взрослых попутчиков-пассажиров.
Назначенный день настал, и Санька с рюкзачком на спине распрощался с отцом у высокой двери аэропорта, с нетерпением поглядывая на зелёное поле, где ревел, разогревая мотор, серебристый красавец «АН-2». Пожилой дядечка с чемоданчиком предъявил контролеру два билета – свой и Санькин, взял Саньку за потную от волнения руку и повёл к самолету. В иное время Санька бы не стерпел подобного обращения, но сейчас он безропотно шёл к красивой крылатой машине, которая по мере приближения становилась всё больше и больше.
По металлической лесенке они забрались в гулкое чрево «кукурузника». Оказалось, что кресла там полагаются только пилотам, а для пассажиров – простенькие сиденья по двум бортам. В нагретом солнцем самолёте было душно, но Санька мог стерпеть всё что угодно – ведь это был его первый в жизни полёт. Семь пассажиров и два молодых летчика в форменных фуражках – вот и всё, что предстояло самолету поднять высоко в воздух. Прежде чем сесть в кресло, один из пилотов молча (из-за рёва двигателя всё равно его никто бы не услышал) раздал всем пассажирам по хрустящему бумажному пакету, жестом показав на торчащую в нише двери пачку таких же пакетов.
Ещё дома отец предусмотрительно предупреждал Саньку о таком пакете, если вдруг его «начнёт мутить»…
  Дядечка-попутчик пристегнул Саньку ремнём к сиденью и ободряюще похлопал по плечу. Пристегнутый к сиденью, Санька невероятным образом извернулся к небольшому круглому иллюминатору, твёрдо решив не потерять ни единой секунды впечатлений из всего времени полёта. Пилоты заняли свои места в креслах, из чего Санька заключил, что дверь в свою кабину (о, счастье!) они закрывать не будут. И без того громкий рёв мотора ещё усилился. Казалось, что он будет нарастать и нарастать бесконечно, что барабанные перепонки не выдержат, но вдруг этот жуткий по своей мощи вой застыл на одной высокой напряжённой ноте, самолет затрясся, запрыгал, что означало, что начался разбег. Вдруг тряска закончилась, а «АН» начал так круто набирать высоту, что Санька непременно съехал бы со своего сиденья в хвост самолёта, не будь он пристегнут ремнём.
Как зачарованный, Санька разглядывал в иллюминатор мелкие, словно игрушечные, дома, разноцветные лоскуты полей, причудливую вязь речушек, тёмно-зелёную барашковую зыбь лесов. Самолет выровнялся, сидеть стало удобнее.
Прошло всего несколько минут полета, но Санька уже вспомнил о предупреждении отца насчет «мутить». Он почувствовал  легкую волну тошноты, но усилием воли сдержался, несколько раз сглотнул слюну и вновь взглянул в иллюминатор, стараясь отвлечься от неприятного ощущения. Но сидевшая напротив толстая тётка с красным лицом и слезящимися от натуги глазами уже уткнулась ртом в свой раскрытый пакет, и Санька тоже не сдержался. Он едва успел раскрыть пакет, чтобы опорожнить в него всё содержимое своего желудка. В другой ситуации Санька почувствовал бы себя неловко за такую слабость, но здесь, в самолёте, судя по всему, это было в порядке вещей.
  Неприятная процедура, как ни странно, принесла облегчение, и Санька, крепко зажав в руках свернутый пакет, продолжил наблюдать детали полета. Оказалось, что лётчики почти ничего не делают, лишь, переглядываясь, о чём-то болтают между собой, пользуясь наушниками и микрофонами. Спустя почти час самолет начал снижение, что означало промежуточную посадку в Мантурово. Санька вновь потрясся вместе с самолётом по неровному полю, наконец, мотор заглох, и наступила оглушающая тишина. Пилоты открыли дверь, пустив в салон свежий прохладный воздух. Двое из пассажиров навсегда ушли со своей поклажей, а Санька быстро выбрался из самолета, поозирался вокруг в надежде найти местечко для своего «позорного» пакета и, не найдя ничего подходящего, спрятал пакет за хвостовым колесом самолёта.
Спустя несколько минут самолет вновь поднялся в воздух, а ещё через полчаса приземлился на пыльном поле на окраине Пыщуга. Надев на плечи свой рюкзачок и попрощавшись со своим «опекуном», Санька в последний раз благодарно взглянул на уже ставшую родной крылатую машину и направился на давно знакомую дорогу, по которой ему предстояло пройти девять долгих километров.
  Санька не «голосовал» редким попутным машинам, намереваясь пешком пройти маршрут, который уже неоднократно проезжал ранее. Один из водителей, обратив, вероятно, внимание на рюкзак, притормозил, но Санька махнул ему, дескать, езжайте, мне тут рядом…
  Он шагал и шагал от одного поворота дороги к следующему и вспоминал, как в прошлом году добирался с матерью в деревню… Тогда, в дождливом июне, глина на грунтовой дороге раскисла невероятно. Чтобы доставить грузы от железной дороги в отдалённые районы, рано утром грузовые автомашины сбивались в караваны и, сопровождаемые гусеничным трактором, ползли от одной низины до другой. Там они поджидали трактор, который, не торопясь, тросом перетаскивал их через «гиблое место»…
  Каждый десяток километров пути стоил не одного часа. В кузове каждой из автомашин, вместе с грузом, сидели и попутные пассажиры, у которых не было иной возможности добраться. Они устраивались между ящиками, коробками, бочками. Сердобольные водители заранее оставляли свободным от груза место в передней части кузова, сразу за кабиной.
  Добравшись до Ветлуги, машины готовились к паромной переправе. Небольшой паром едва вмещал четыре автомашины, поэтому переправа через реку занимала достаточно много времени. Приняв «на борт» машины и людей, паромщик громко командовал – и все без исключения пассажиры мужского пола, даже пацаны, дружно хватались за толстенный, натянутый как струна, нитяной канат и тащили паром к противоположному берегу. Санька тоже тянул, точнее – перебирал руками медленно уплывающий канат.Когда, наконец, все машины «каравана» и трактор были переправлены, путь продолжался тем же порядком. Шестьдесят километров пути до деревни закончились тогда для Саньки уже вечером…

  Пройденные километры никак не отразились на Санькиной резвости. По мере приближения деревни он шагал всё быстрее и быстрее, с трудом сдерживая желание перейти на бег. И вот последние, давно знакомые изгибы дороги, наклонившаяся старая ель возле моста через речку. Санька спустился к воде, зачерпнул ладонью чистую водицу, с удовольствием глотнул. Вновь поднявшись на мост, он подобрал несколько крохотных камешков и стал поочерёдно бросать их на прозрачный перекат, радостно наблюдая, как пескари дружно бросаются на «добычу» и вновь рассыпаются по своим неведомым укрытиям на песчаном волнистом дне.
Санька гордо шагал по бабушкиной улице, протянувшейся возле самой кромки старого елового леса, зная, что всё равно его заметит кто-то из соседей. Но улица была пустынна, как зачастую бывает днём в деревне, он ни с кем не поздоровался и его никто не поприветствовал. Но это не омрачало радужного настроения. Санька подошёл к знакомой калитке, осторожно открыл её, одновременно приподнимая вверх, чтобы не скрипнуло, крадучись прошёл к крыльцу. Он успел заглянуть через палисадник в огород и убедился, что бабушки там нет. Только тогда он, уже не таясь, открыл тяжёлую дверь в избу.
      - Санечка, ты откуда? – округлила от изумления свои добрые голубые, в морщинках, глаза бабушка. – Кто тебя привёз?
  Настал Санькин звёздный час. Нарочито обыденным голосом, как нечто само собой разумеющееся он доложил:
      - Никто, прибыл самостоятельно. До Пыщуга самолётом, сюда пешком.
  Бабушка всплеснула руками, обняла внука:
      - Совсем взрослым стал! Ну что ж, пока деда ещё нет, он на пасеке, беги на почту, отправь телеграмму родителям. Волнуются, поди… А я сейчас пообедать соберу.
И Санька вновь зашагал по знакомой улице. Начиналось его деревенское лето.