XII Сердце финансиста, правый желудочек

Во время  того приезда Вовки в отпуск, домой вернулся Колька успевший отслужить в армии, поступить и через год  бросить институт.
Тогда же Марфа Егоровна в первый раз оказалась в наркологическом отделении психиатрического диспансера. 
Стояла осень, -  деньги от сдачи квартиры, полторы тысячи рублей в андроповских ценах,  Марфа Егоровна отдала Вовке, как самому трезвому на момент госпитализации члену семьи. Вовка с пачкой купюр предстал перед отцом.
- Папа, куда, как можно надежнее, положить эти деньги?
Владимир Петрович внимательно взглянул на пачку.
- Так, сынок. Вот, тумбочка, сложим это сюда, запрем на ключ. И об этом будем знать только ты и я. Юрке не говори.
Через неделю. На третий день, после приезда Кольки. Вовка весь день отсыпавшийся от возлияний, встретил друга вечером, с половиной бутылки вермута «Мартини», которую уговорил в десять минут. Колька, охваченный кантианством, пить воздержался. Потом сходили в гастроном на Торговой галерее и взяли бутылку марочного портвейна. По пути туда и обратно Вовка держался,  возбужденно, быстро, заикаясь что-то говорил об Энштейне о спивающейся семье, о даосах и конфуцианцах, на которых они с Колькой делили всех мыслителей и деятелей искусства,  о Лу Сине и Гессе, а так же о героях этих замечательных писателей: А-Кью и Иозефе Кнехте.
Но когда вернулись домой, хмель ударил в голову.
На кухне обставленной все теми, же, белыми шкафчиками польского гарнитура, Вовка включил на полную громкость  магнитофон «Маяк» с «Банькой» Высоцкого и распахнул окна.       
- Пусть, пусть все слышат! А сейчас мы выпьем, а потом пойдем к Наташке Руденко и дадим по жбану ей и ее армяну-любовнику.
К тому времени Наташка успела развестись с мужем и жила одна с маленьким сыном, получая поддержку от мамы, инженера геодезиста,  с Севера, из Салехарда.
Только вчера друзья заходили проведать подругу детства, и встретили Наташку на лестничной площадке, когда она отправляла ребенка к соседям «на часок».   
У ней на кухне сидел молодой армянин в плаще, в пиджаке и при галстуке. Как назло, визитер оказался знаком с Вовкой. В компании «друзей детства», как представила неожиданных гостей Наташа, он был ровен,  вежлив и осторожно спокоен.   На столе стояла бутылка ростовского шампанского.
- Ну, что?- с вызовом, с откровенной улыбкой, непринужденно зажатой в пальцах сигаретой, откинув назад все еще хорошенькое,  полнеющее лицо, и забросив ногу за ногу, спросила у Николая  Наташа. -  Что скажешь?
Вовка смущенно отвернулся и что–то просопел.
Колька улыбнулся.
- Я  безмерно счастлив видеть тебя в добром здравии.
Наташа, которая, казалось, не только полностью признает свое падение, но откровенно торжествует по его поводу, продолжая улыбаться, затянулась сигаретой, сощурилась и, пользуясь тем, что гость-армянин, сидевший на табуретке с другой стороны стола, не может видеть, а   Вовка отвернулся, подмигнула Кольке…   
- Видишь ли, Володя, твой знакомец-армянин уже ушел от Наташи. Если ты помнишь, она отвела ребенка к соседям на час. А прошло более суток. За это время они вполне могли бы выпить пузырь шампанского, пережить оргазм… и не один.
- Ха! Ты, как следователь. Колька, ты - Шерлок Холмс!
- Дедуктивный метод. Анализ и синтез, как у Иммануила,  нашего… Как у Мони Канта…
- Пузырь Шампанского они могли бы выжрать за пять минут. По крайней мере, мне бы это  не составило бы большого труда!
- Не сомневаюсь.
- То есть, для секса, для удовлетворения п-половых страстей, - Вовка отрыгнул и поперхнулся,   - им оставалось целых пятьдесят пять минут...  Тогда мы пойдем и только ей дадим по жбану.
- Это негуманно. Там же ребенок.
- Несчастный мальчик. Так, ей просто необходимо дать по жбану!
- Там же спящее дитя.  Она отказала тебе?
- Да… - прохрипел Вовка, нагнув голову,  словно пытаясь что-то высмотреть сквозь пьяный угар. Вдруг рванулся к стоявшему на  тумбочке ревущему магнитофону, схватил и установил на подоконник и стал подпевать. – И наколка времен культа личности-и-и-и!...
В кухню вбежал пробужденный криком Вовки и рычанием Высоцкого Владимир Петрович, в трусах по колено, с большим голым загорелым животом, вперил в Вовку взгляд,  который постарался наполнить холодным презрением, и наполнил бы, если бы протрезвел окончательно. Но финансист был еще во хмелю…
-Что здесь происходит? Так, скорую? Коля, скорую этому идиоту вызовем? – Владимир Петрович взглянул в глаза Кольке, кивнул, будто подтверждая его согласие и одобрение на вызов «Скорой», и схватил телефонную трубку. – Вызываем? Сейчас! Сейчас, Коля.
Вовка хихикнул и, как нашкодивший кот с кухонного стола от кастрюль, кинулся от окна  с магнитофоном назад, к тумбочке,  уменьшил звук и закрыл одно из окон. 
- Я не понимаю, в чем собственно дело?
Колька отвернулся, так как  не мог уже сдерживать смех.
- Подо-о-онок… Ой,  скотина…  Господи! Ну, мерзавец! Ну,  пьяная тварь.  Плюясь и взывая к Господу, Владимир Петрович в гневно развевающихся трусах, прошел в спальню. Развернулся перед  кроватью.
- Ну, скотина пьяная!
 - Мон ами, мон ами.  Вы хотите сказать, что вы скотина трезвая?
- Подонок! Колечка, я этому мерзавцу ежемесячно(!) в Харьков, где он квасил, как свинья, по пятьдесят рублей высылал.
- А по двадцать пять, не хотите?
- Квитанции показать? 
- Покажите, покажите.
 - Там, в тумбочке лежат... - Владимир Петрович кивнул в темноту двери в другую комнату.
- Так, просим, продемонстрируйте.  Коля, это мистификация, - больше четвертака не разу не прислал.
- Подонок! Да, что ты представляешь  без меня? Я сам детдомовский рос среди подонков уголовников, но такого... Куда ты без меня денешься, негодяй?
- Простите. А вы куда без меня денетесь?
- Я? Что ты мелешь?! Что ты несешь, недоросль? 
- А кто, извините,  вам завтра за дерьмом побежит?
- Да, на хрен мне твое дерьмо!
- А кто, простите, будет вам «скорую» вызывать и пойдет за нитроглицерином и прочей сердечной гадостью?
Упоминание о больном сердце, будто нокаутировало Владимира Петровича.
Он зашатался, глотая воздух. Слезы ручьем полились из припухшихх очей финансиста. 
- Подо-онок…  Я же…  Колечка я,  инвалид, этому поддонку…  Владимир Петрович, приподнял и развел руки в стороны, и  покачал головой, преодолевая спазмы рыданий. В этой странной позе с приподнятыми и разведенными  в стороны руками, словно он пытался изобразить цыпленка, Владимир Петрович был невыносимо смешон.   
Колька и Вовка понимали, что все происходящее - картина скорее грустная, забавного тут  мало, но смех душил обоих. И стоило им посмотреть в глаза друг другу, как он прорывался гейзером, и  друзья, корчась, отворачивались.
- Я – инвалид, с двумя посылками, для этого поддонка, после сердечного приступа тащился на вокзал. Умолял проводников, совал червонцы…
Колька понял, что приподняв разведенные в стороны  руки,  Владимир Петрович старается показать, как он нес на вокзал ящики с посылками.
- Ох… - финансист в отчаяние замотал головой. – Колечка… Этому  поддонку… я – инвалид…
- Да. не обращай внимания, - это мистификация! – Вовка махнул рукой, чесанул затылок,
вновь столкнулся с другом глаза в глаза, затрясся вместе с ним от смеха и сделал разворот на сто восемьдесят градусов.   
- Колечка!... Ох..
-Посмотри! Что ты с отцом сделал! – воскликнул Колька, склонив взор в светлый лакированный паркет комнаты,  понимая, если он не воскликнет, -  так заржет, что уже не сможет остановиться.   
Вовка, несколько смущенный рыданиями отца, подскочил к Владимиру Петровичу.  сначала развел руками,  потом попытался обнять.
- Ладно, папа, прости, ради Бога. В конце концов, ты - мой отец, Значит, в известной мере,  я – часть тебя!
-Так! - оглушенный собственными рыданиями Владимир Петрович  не понял, что происходит и набычился. - Только без рук!
- Ну, папа!... Ну, что ты! 
- Без рук, я сказал! 
Друзья вернулись  на кухню. За ними, тяжело дыша, и, пророчествуя,  шел Владимир Петрович.
- Да-а. Ну, устроил ты мне сегодня вечер. Не ожидал я такого удара.
- Ну, ладно. Папа!
- Говорю, ребята, вам предстоит быть отцами, не приведи Бог,  пережить такое,  как мне сейчас. Не смейтесь, вам предстоит быть отцами, -  запомните этот день, пятое ноября.
Тщетно пытаясь следовать совету Владимира Петровича,  и не смеяться, Колька тяжко вздохнул. 
- Может быть, примете  что-нибудь. – спросил он вполголоса, как можно серьезнее.
- А есть?
- Колька вопросительно взглянул на Вовку.
- Да, да, Коля, там, в шкафчике, пожалуйста, тебе ближе.  – Вовка кивнул на белый  шкафчик польского гарнитура, наивно полагая, что речь идет о лекарствах.
Колька успел раскрыть шкафчик, заглянуть, увидит стопки каких-то бумаг, тонометр в чехле… 
- И-ди-от. Тебе не о том говорят!
- Ах, да! – Вовка, смеясь, распахнул округлый холодильник «Зил», нырнул куда-то к его нутру,  вниз, и достал принесенный из гастронома портвейн.
Когда выпили портвейна  Вовка, решил идти к морю. Владимир Петрович стал умолять сыны не ходить.
- Ребята я вас прошу: не ходите. Там сейчас полно КГБ, - наживете бед…
Но Вовка был вновь во хмелю и, следовательно, неудержим. Кольке пришлось провожать его.
 – Колечка, присмотри за ним. Я тебя умаляю. Если, что случиться, звони или бегом сюда…
Мрак моря вдруг шумно преображался в белую полосу пены прибоя. Вовка в чем мать родила шел через нее в черную даль и на вес пляж орал: «Блоха! – Ха-ха-ха-ха!»...
Когда Вовка, уже одев трусы,  обсыхал, стоя на гальке, Колька вдыхал морской бриз, слушал шум волн и уже не почти  жалел о том, что вызвался его провожать.
- Бесподобно! Великолепно! –  объявлял свои впечатления от ночного заплыва Вовока -Колька! Ну, что ты молчишь?
- Пошли домой. – С безучастной трезвостью сказал Колька.
- Ты математически трезв!
Когда  Вовка обсох, оделся и друзья пошли домой мимо столовой, где работал Исай   
- Ты, хоть маленько протрезвел?
- Так, а нафига я купался?
- Хочу поделится своими наблюдениями относительно особенностей западно-европейского психотипа, а так же континентальной  этико-гносеологической трансформации.  Они стремились стать роботами…
- Кто стремился стать роботами?
- Европейцы. Я пришел к этому выводу, изучая при поддержке одного замечательного историка Геши, я тебя как-нибудь с ним познакомлю,-  трансформацию доспехов рыцарей от первого Крестового похода  до позднего средневековья.
- А при чем тут роботы?
- Удели, прошу тебя, мне минуту внимание.
В  первые крестовые походы европейцы  носили шлем без забрала и кольчуги, а по верху – рубахи вроде бабьих спидниц.  Потом они закрыли лицо сплошным шлемом, - забыл, - у него немецкое название, - вот, это вот, ведерко. Потом надели сплошные металлические доспехи, которые,  если ты попытаешься  внимательно припомнить как они выглядят и сопоставить рыцаря с роботом человекообразной машиной… Погоди, - Колька зашел за куст олеандра, (того самого, откуда повар Андрон следил за рыбаками).
Вторя хлесткому журчанию собственной  струи,  Колька продолжил рассуждения. 
- Да, так ты замечаешь, надеюсь, очевидное сходство между роботом и рыцарем? Сее началось после взятия крестоносцами Иерусалима, и устроенной там резни. Я где=то читал, они в один день вырезали семьдесят тысяч арабов и евреев.
-Но, позволь, это же мерзость!
- Совершенно верно, но я полагаю, эту мерзость они совершали не в лютой ярости, ибо…
-Блин!
 -… ибо это было бы по-азиатски. А по-европейски, по-католически, по-римски, если хотите, эта, как ты выразился мерзость, должно было совершаться бесстрастно, вне эмоций, с беспощадным  равнодушием машины.   
- Зачем ты мне беспощадно, точно и настойчиво, с равнодушием машины говоришь об этих гадостях!
- Уясняю сущностные различия  азиатского и европейского миросозерцания.  Как христиане они не могли совершать подобные зверства и поэтому прикинулись роботами, либо машиной, роботом.    Папа создал армию роботов. А роботы, точнее, идея робота, человекообразного металлического существа, появилась лет на семьсот позже, в двадцатом веке.  Парадокс в том, что европейцы прикинулись тем, чего еще в природе и в обществе не существовало! То есть это было заложено в человеческий разум… Кант прав! Ум допрашивает природу, как судья, как опытный чекист. Разум это хранилище, по которому, оглядывая стеллажи, человек идет.На стеллажах - истины,технические решения и прочая рухлядь. Но либо выстроены они не в ряд, а по спирали. Либо Господь впопыхах уложил на полки свои изделия не в той последовательности. Тут лежали сведения о луне и солнце, тут кремневые топоры, метров через десять теорема Пифагора, еще через пять метров - Законы Кеплера, Там паровоз, ряды Фурье...
- Ха-ха! Ты гений, Колька! Но ты не понял главного, сути нашей с тобой трагедии! Я гений наделенный природой поэта,  посвятивший себя естественным наукам и математике!
А ты - гений, с математическим складом ума, зачем-то обратившийся к литературе и поэзии! В этом-то и заключается ирония Господа  или дьявольская ловушка, западня!
-Ты думаешь, это замысел или живая игра природы.
-Конечно игра! – полемически вскричал Вовка. - Случайная комбинация! Мамаша по пьянке забыла подмыться, и на свет появился я.