Военное училище лётчиков. Продолжение

                СВАУЛ, Топчиха. 808-й УАП

     Вьюжной ночью выходим на перрон. Несколько фонарей освещают коротенькую платформу и приземистое здание вокзала. В крохотном зале ожидания ни души. Не вышел ни кто и из нашего поезда, все наши товарищи по Бердску должно быть уже приехали. Неудивительно: мы на неделю растянули свои отпуска, получив липовые больничные листы.
     Липу оформил в Смоленске Олег Зеленский, бывший мой одноклассник, студент мединститута. Пусть это были не листы, а только справки, но они были снабжены подлинными печатями и безукоризненны по медицинскому диагнозу. Студенты ушлый народ, а медики уже со второго курса практикуют в больницах.

     Расспросив  у дежурного по вокзалу о дороге в часть, смело бросаемся в пургу. Удивительно, ещё только середина декабря, а здесь дорогу уже перегородили снежные заструги высотой метр-полтора. И мороз под двадцать! В Смоленске мы гуляли по парку Блонье в лёгких плащах всего неделю назад! Мы забываем, что мы в Сибири, и год назад в Бердске так же топали по сугробам. Перенеслись из осени в зиму.

     Часть представляет собой небольшой городок, отделённый от крайних построек посёлка  пустырём. Кирпичная двухэтажная казарма курсантов и технического персонала, такое же здание учебных классов и штабных помещений, великолепная столовая с портиком и колоннами на входе и два ряда «финских» щитовых домиков на две семьи – жильё офицеров полка и БАТО. Сборные домики продолжают возводить – молодые офицеры обзаводятся семьями – их надо отселять из офицерской гостиницы. Общий вид городка дополняют несколько ангаров, складских бараков и огороженных колючкой складов ГСМ и дровяного.
     За всеми этими строениями на небольшом удалении – самолётная стоянка с двумя рядами серебристых машин. Здесь поэскадрильно размещены учебные спарки УТИ МиГ-15 и боевые МиГ-15 бис. За стоянкой неширокая полоса нетронутого снега и дальше взлётная полоса – ВПП, по которой и днём и ночью снуют снегоочистители и колёсные трактора с катками. Снегоочистители – это мощные МАЗы с роторным ковшом впереди, снег выбрасываемый ротором оседает рядом с полосой. Иногда в свете солнца в шлейфах выброшенного снега возникают короткие, но яркие радуги или ложные солнца.

     Всё это мы рассмотрели в последующие дни, а пока дежурный по КПП направляет нас в казарму. Дневальным  по роте оказывается наш приятель по Бердскому полку Алексей Тепцов, низкорослый и щуплый на вид, но жилистый и выносливый. В юности он увлекался боксом, выступал в «весе пера» и имел первый разряд, но внешне его боксёрское прошлое заметно только по сломанному носу. Но горе тому, кто пытался воздействовать на него силой – удар у него  молниеносный и хлёсткий. Впрочем, он был хлёстким и на язык – язвительный и дерзкий. Он и опытней и старше нас, да и эрудированней. О его непростой жизни я напишу особо. А пока мы устроились на свободных койках – до подъёма оставались считанные часы.

     Побежали напряжённые дни нового этапа обучения. Мы овладевали знаниями о новом для нас реактивном самолёте. Теорию реактивного движения, историю развития реактивной авиации, мы изучили ещё раньше, в авиашколе. Здесь же началось конкретное изучение конкретного самолёта. Уже на основе лётных испытаний и боевого применения «мига» в Корее, изучаем и аэродинамику самолёта со стреловидным крылом, и тактику боевого применения истребительной авиации, и приёмы воздушного боя, и все вопросы навигационной, штурманской и прочих подготовок. Громадное количество предметов, в том числе и новых, и тех, которые, казалось бы, были полностью изучены раньше, типа авиационной медицины, метеорологии, радиолокации.
     Ничему не приходится удивляться – авиационные науки рванулись вперёд вместе с рывком развития авиационной техники и наземного обеспечения самолётовождения. А параллельно с лётными науками изучаем конструкции планера и двигателя, приборов управления и навигации, вооружения и радиооборудования сразу двух модификаций «мига» – учебного и боевого.

     На фоне напряжённой учёбы прошли незаметно и зима и весна. Разве только весна, добавила ещё и парашютную подготовку с учебными катапультированиями на тренажёре. Но жизнь насыщена не только занятиями: были и караульная служба, и внутренние наряды, и личное время с песнями под гитару, писанием писем и взаимными розыгрышами, и лыжные гонки по воскресеньям. Кстати в том году была введена новая дистанция лыжных гонок – 15 км, до этого классикой было 18.
     Я любил лыжи ещё в школе, поэтому бегал с удовольствием и весной по фирновой хорошей лыжне выполнил норму первого разряда. Спорт только лыжами и был представлен, по утрам – обязательная армейская физзарядка с комплексами и бегом – и больше ничего, спортзала со снарядами не было.
     И никаких увольнений, никаких общений с внешним миром. Да и разрешались бы увольнения, идти было некуда – в посёлке был всего один клуб при конторе «Заготзерно», где крутили кино, а по воскресным и субботним вечерам были танцы. Холостяки-лейтенанты посещали эти «балы» и зачастую приходилось вмешиваться патрульным – вызволять «летунов» из лап пьяной толпы местных уркаганов. В такую переделку  однажды попал и я, будучи патрульным, но это было уже следующей зимой во время долгого ожидания приказа министра обороны о выпуске.

     Мне больше всего запомнилась караульная служба, хотя назначался в караул я всего лишь несколько раз. И всегда старался напроситься на один и тот же пост – склады ОВС. И, в общем-то, отношение к караульной службе было аховое, а на этом посту можно было весь срок продремать, укрывшись от ветра. Тем более что обмундирование позволяло – на пост мы надевали лётные меховые комбинезоны и унты. Довершал облачение тулуп до пят с капюшоном, обязательный на посту зимой. Это не как в Кустанае, где караульным выдавались ватные брюки, бушлат и множество раз подшитые валенки. Караульный тулуп, правда, был обязателен и там, но он не спасал, и в сильные морозы приходилось топтаться или даже бегать с винторезом на ремне. А морозы бывали минус сорок и ниже.
     В зимнем лётном обмундировании ходили в караул и год назад в Бердске. Там же мы узнали, что меховые комбинезоны – это остатки американских поставок по «Ленд-лизу»; приходили они вместе с боевыми самолётами. Наши лётчики комбинезоны не уважали, предпочитали отечественные зимние костюмы, брюки и куртка – раздельно. Вот поэтому все эти американские меха и передали в военные училища – курсанты нетребовательны. 
     Зимой курсанты летали редко, обычно программу успевали выполнить до морозов. Если и прихватывали начало зимы, то обходились без этой роскоши – мехов. Да и холодно бывало только на старте или в оцеплении, в ожидании своей очереди на полёт. В кабине потели от напряжения и наддува горячего воздуха. Вот и лежали пересыпанные нафталином комбинезоны годами на складах ОВС.

     Летать нам пришлось не в Топчихе. Как только высокое алтайское солнце съело снег, мы переехали на аэродром возле станции Калманка, ближе к Барнаулу. Здесь мы и постигали азы своей военной профессии – лётчика истребительной авиации. Здесь же познали горечь гибели в катастрофе близкого товарища. Здесь же стали свидетелями сумбурно проведённой боевой тревоги ПВО округа.
     Наиболее яркие моменты последнего года обучения у меня отражены в отдельных очерках, повторяться нет смысла.

     Вернулись в Топчиху мы поздней осенью, когда снова пуржило, а снег укрыл землю. Вернулись уже военными лётчиками, завершив программу обучения. Освоили боевую машину МиГ–15 бис, стоявшую на вооружении ВВС, самый массовый и самый надёжный по тем временам истребитель. Оставалось дождаться приказа министра обороны о присвоении лейтенантского звания.

     Офицерскую форму  нам шили в ателье в Барнауле по индивидуальным меркам. На первую примерку мы ездили ещё из Калманки в начале осени. Ездили как бы в увольнение, но вместе с инструктором Овчинниковым. В нашем распоряжении был долгий день, и мы успели не только пройти обмер, но и побывать на цирковом представлении и отобедать в ресторане «Волна» – плавучем дебаркадере на Оби.

     В цирке я был первый раз в жизни. В детстве и юношестве я знал о цирке только по кинофильмам, в наш городок цирк никогда не приезжал – мал был наш городок даже для «цирка-Шапито», – так, кажется, именуются небольшие передвижные труппы. Ну, а в фильмах всегда снимался цирк высшего класса. В силу этого, моё первое знакомство с цирком наяву оказалось отрицательным – не понравилась ни дрессура, ни гимнасты, ни другие номера, тем более, клоунада. Всё казалось провинциальным и неартистичным. Поэтому на долгие годы во мне угас какой-либо интерес к цирковому искусству. Циркачей, как артистов, я не признавал до тех пор, пока не познакомился с влюблёнными в своё искусство артистами в цирках Свердловска и Тагила.

     В «Волне» мы не только вкусно пообедали, но и откушали появившуюся в те годы в продаже 42-х градусную водку «Старка». Овчинников не только не возражал, но даже был инициатором этой выпивки. Он уже видел в нас своих будущих коллег – летунов.

     Ждать приказ министра пришлось долго. Документы на нас в полку были готовы через неделю после сдачи последних экзаменов и отправлены в штаб училища. В начале декабря они ушли в министерство, а дальше началось томительное ожидание. Три месяца у Министра Обороны не находилось времени поставить своё факсимиле на подготовленном штабом приказе.
     Так и получилось, что выпуск 56-го года был произведён только в начале марта 57-го. Причём приказ подписал не Жуков, а его первый заместитель – маршал Конев; министр был в то время в Индии. И привёз оттуда новинку – обязательный для офицеров ежедневный час физподготовки, который в войсках так и стали называть – «индийский час».

     Трёхмесячное безделье тяготило, и начальство не знало, чем нас занять. Пробовали налечь на строевую подготовку, но старшины уже побаивались гонять курсантов, которые вот-вот превратятся в лейтенантов и смогут в отместку поставить и их по стойке смирно.
     Ввели ежедневные политзанятия по текущей политике. Кстати, на одном из таких занятий нам зачитали доклад Хрущёва «о культе личности», естественно, как секретный и не подлежащий обсуждению. В это время его, так же секретно, зачитывали в партийных организациях.
     Кое-что в докладе звучало неумно и несуразно. Даже мы понимали, что такого не могло быть. А Хрущёв приглашал в свидетели членов сталинского политбюро и нынешнего министра обороны маршала Жукова. И те не возражали! Оказывается, на десять дней с начала войны Сталин самоустранился от руководства РККА и страны. Да и потом руководил действиями войск по глобусу! Картами не пользовался! И это подтверждал его заместитель по Государственному Комитету Обороны, наш министр Жуков!
     Значит, во всех операциях, во всех «сталинских ударах» Сталин был не причём? Кто же тогда руководил ГКО, кто смог сплотить народ на геройский труд в тылу и подвиги на фронте. Получалось, что это всё сделал заместитель Сталина – Жуков. Вот те раз!
 
     Совсем недавно изучали историю войны, разбирали её сражения, знали по-фамильно разработчиков операций из Генштаба, командующих фронтами, представителей Ставки на фронтах. Жуков командовал два раза фронтами, но очень уж короткое время. А представителем Ставки? Изучая стратегию, мы, будущие офицеры знали, чем занимались на фронтах и направлениях представители – они требовали от комфронтом  безусловного выполнения замысла операции, помогали решать возникающие вопросы, согласовывали изменения планов в процессе их выполнения.
     Но так в теории. По сути же это были адъютанты Сталина, его толкачи и надсмотрщики. И самым жёстким, с правом расстрельных приказов был именно нынешний Министр Обороны. А тут Хрущёв, призывая Жукова в свидетели, невольно делал его главным руководителем Ставки ВГК. Мы не знали, смеяться нам или плакать, слушая эти нелепости.

     Впрочем, в том же году доклад появился в центральных газетах, но с купюрами – нелепости решили подкорректировать. Видимо, реакцию на эту резкую смену идеологии вначале проверяли на наиболее надёжной части общества.  Надёжная часть схавала этот продукт без отрыжки, хотя с детства была воспитана на священном поклонении этому «культу». Как и вся общественность: пришли новые полубоги – надо было переносить преданность на них.
     Переориентация проходила без эксцессов и недовольных – все несогласные хорошо помнили прошлые времена и знали, чем кончаются попытки протестов. Тем более, в газетах ежедневно и длительное время печатались биографии бывших «врагов народа» – ныне «истинных ленинцев», безвинно репрессированных кровавым вождём и его палачами.
     Я не отличался от остальных – верил «ленинцам», верил Партии, не пытаясь хоть что-то подвергать сомнениям. Уже потом нашел этому название – слепая преданность.

     Ожидание тяготило, многие ударились в «грехи тяжкие» – карты, «решку», иногда пьянку. Последнее было редкостью, но на этом сгорел наш приятель Лёшка Тепцов. В какой компании он пил – я не помню, да он и не рассказывал, видимо там был кто-то из офицеров. Была в компании и девица из секретной части, за высокий рост  и сапоги с отворотами прозванная курсантами «мушкетёром». Она отвергла Лёхины притязания и была прилюдно обложена матом и названа проституткой. Её жалоба командиру полка стоила Алексею  десять суток губы и изменения в документах, уже отосланных в Москву. Поэтому в приказе министра о присвоении нам званий и распределении по округам, по Тепцову был отдельный пункт: «присвоить звание лейтенант и уволить в запас».

     Приказ нам зачитывали в ветреный мартовский день на плацу перед строем. Мы жадно вслушивались, ожидая своих фамилий. «Присвоить звание лейтенант и направить в распоряжение командующего ПВО Закавказского военного округа…. Ленинградского ВО…. Группы войск в Германии….» И наконец: «… командующего Сибирским военным округом…», и моя фамилия среди одиннадцати других. Это означало: в училище инструктором, – частей истребительной авиации в Сибирском округе на то время не было. Случилось то, чего меньше всего ожидал и чего не хотел – остаться в училище инструктором.

     Чем ещё запомнилось время ожидания приказа? Грустных и весёлых, нелепых и забавных  происшествий было много. Пожалуй, самым нелепым, чуть не ставшим трагическим, был случай при патрулировании. Надо сказать, что все курсанты рвались в патрули, провести хотя бы вечер вне казармы. Старшим патруля в этот раз был старлей по фамилии Хитрик, техник самолётов нашей группы. Мы с ним подружились ещё в Калманке. Он то и выбрал нас в качестве патрульных.

     Стоял приличный мороз и, вместо  бесцельного хождения по неосвещённым улицам Топчихи, старлей предпочёл тёплые места: сходили в кино, потолкались на вокзале, погрелись в единственном клубе посёлка, где в тот вечер был концерт гастролирующей эстрадной труппы и танцы на закуску.
     Эстрада была явной халтурой, смесью всех жанров  от конферанса-клоунады до вокала, плясок и фокусов. Но какое ещё искусство могло проникнуть в степной посёлок, заселённый наполовину ссыльными, наполовину депортированными немцами Поволжья? Где была единственная школа и то с неполными классами? Где клуб и кинотеатр располагались в обычных бараках? Для жителей и эта залётная труппа была в диковинку.
     После концерта вся молодёжь осталась на танцах, было и несколько офицеров. Порой возникали какие-то потасовки, парни вываливались на улицу выяснять отношения – всё, как и должно быть. Но потом прибыла ещё группа парней и обстановка накалилась. Кто-то вызвал милицию, и наряд блюстителей порядка потащил нескольких парней в дежурку на вокзал. Всё располагалось рядом. С толпой увязался техник-лейтенант нашей части, пытающийся вызволить одного из задержанных. Пришлось и патрулям идти следом.

     В дежурке произошла непонятая нами сценка типа свалки. Милиция заявила, что один из задержанной шпаны передал нашему технарю оружие. Требовалось вмешательство патруля. Неожиданно лейтенант оттолкнул нас и бросился на улицу. «Задержать!» – коротко бросил Хитрик, и мы рванулись следом. Убегал технарь, придерживая рукой что-то в кармане шинели.
      Настиг его я в конце перрона, где начинался неосвещённый скверик. Развернул за плечо и вывернул из кармана руку. Пока выкручивал зажатый в кулаке наган, пару раз щёлкнул курок. Всё продолжалось три – четыре секунды, но я одолел. Подоспели остальные и старлей. Было видно, что он не очень-то и хотел задерживать лейтенанта, предпочитал, чтобы тот сбежал, но моя прыть подвела.

     Дежурный по полку прислал машину, и мы увезли техника-лейтенанта в часть. Там и рассмотрели оружие. Это был маленький  револьвер с коротким стволом и шестизарядным барабаном. Такие в моём военном детстве  называли «дамскими», марки «Бульдог». Гнёзда в барабане были переделаны под малокалиберный патрон. Не работал и механизм вращения барабана, после выстрела барабан подкручивался вручную.
     Но самое главное: отверстие против канала ствола не было заряжено. Будь оно с патроном, при борьбе мог произойти выстрел и пулю в живот получил бы я или лейтенант. Щёлкал же курок. Повезло, что по пустому отверстию.

     Инцидент этот остался без последствий. Немца-хулигана милиция отпустила, сажать за попытку драки в клубе в эти времена было уже не резон. Про существование оружия кроме патруля и дежурного по части никто не узнал. Ещё до возвращения в дежурку на перроне Хитрик предупредил всех: револьвера не было, а офицер просто спьяну убегал от патруля.
     Ушлый был мужик наш старший техник-лейтенант. Понимал жизнь. Не подвёл под статью о хранении оружия немецкого паренька – спецпереселенца из Поволжья и уберёг от дисциплинарного наказания молодого лейтенанта.

     Всё это нам, несмышлёнышам, разъяснил наш инструктор Овчинников, когда собрал на прощальный ужин у себя дома. Прощались тепло. Были тосты, взаимные подарки, обещания сохранить память. Его усилиями и трудом мы стали лётчиками боевых машин, научились основам воздушного боя, стрельбе из пушек по наземным целям и многим, многим  другим навыкам, необходимым летчику-истребителю.

     Топчиха, посёлок в несколько тысяч жителей, стал местом старта в другую жизнь,  местом перехода в другое качество,  одной из точек отсчёта вех моей жизни.
                Декабрь 1955 – март1957гг.