Глава 5

День 12.
                Для грязной работы лучше всего подходят люди с чистыми руками.
                (Януш Васильковский)

- Сосредоточьтесь, Леонтий Петрович, - сказал Водяной Рогову-Копытову, находящемуся в состоянии гипноза. – Мы возвращаемся в тот день, когда вы решили пойти работать в милицию. Что вы видите?
- Мне семь лет. Я с отцом на военном параде в Москве.
- Так, отлично. Продолжайте.
Дверь бесшумно приоткрылась и в кабинет заглянула Олена.
- Дмитрий Сергеевич, - зашептала она, – к вам пришли там. Это срочно.
- Эразм, продолжи, - Водяной положил руку на плечо Сатановского. – Я сейчас.
Леонтий Петрович продолжал излагать детские воспоминания. Сатановский, оставшись в одиночестве, закурил и погрузился в свои мысли. Ревность сводила его с ума. Он хотел уничтожить Непару, стереть его в порошок, убить, в конце концов. Но холодный рассудок остужал его пыл. Неожиданно Эразма осенило: ведь перед ним сидит человек, имеющий оружие на законных основаниях. Но действовать надо быстро.
- Леонтий Петрович, теперь слушайте меня и запоминайте, - властно сказал Эразм. – Завтра в семь часов вечера вы возьмете свое табельное оружие и поедете в Народный театр. Там вы проберетесь за кулисы, стараясь никому не попадаться на глаза. Оттуда вы выстрелите в актера Алексея Непару. Вы знаете этого человека?
- Да, - ответил Рогов-Копытов.
За дверью послышались шаги. Сатановский хотел еще сказать, что потом Леонтий Петрович ничего не будет помнить, но Водяной мог зайти в любую секунду.
- Я сосчитаю до трех, и вы проснетесь: раз, два, три…
Рогов-Копытов вздрогнул и открыл глаза. Дверь распахнулась, и вошел Дмитрий.
- Эразм, вы что, уже закончили? – он удивленно поднял брови. - Что показал регресс?
- Ничего, - зло ответил Сатановский. “Будь, что будет!” – твердо решил он.
                ***
Когда Маша пришла в “Окно”, там царила настоящая сумятица. Святослава кричала на баристу, и ее визгливый голос то и дело срывался. Так всегда бывало с ней, когда она сильно нервничала.
“Они убивают ультразвуком!” – подумала Маша, невольно вспомнив фразу из “Очень страшного кино-3”.
- Господи, что тут случилось? – спросила она, подойдя к барной стойке.
- Кофе-машина сломалась! Вот что случилось! – завопила Света.
- А Вадик-то в чем виноват?! – Маша посмотрела на бедного, измученного ее визгом баристу.
- Он нам посоветовал этого монстра Чиполлино купить!
- Да не Чиполлино, а Ла Чимбали! – возмутилась Стрельцова. – А что? Все правильно! Добротная итальянская техника!
- Твоя добротная техника только что сварила порцию эспрессо, похожую на помои и загнулась! – Света вновь перешла на визг.
- Ладно, будет тебе! Всех посетителей распугаешь! – строго сказала Маша. Света тут же замолчала, вспомнив, что в зале находятся посетители, и такое поведение хозяйки заведения может отвадить их навсегда. - Вадик, все нормально, продолжай работать, – она взяла Свету под руку. – Пошли в подсобку.
Уведя не в меру, разволновавшуюся двоюродную сестру из зала и успокоив ее, Маша позвонила в сервис центр. По бесплатной гарантии через полчаса приехал механик, и работа кофейни полностью восстановилась.
- И стоило так переживать? – примирительным тоном спросила Маша. – Поезжай-ка ты домой, Светка, выспись. Я здесь уж как-нибудь сама управлюсь. А то вид у тебя какой-то… - Стрельцова задумалась в поисках эпитета подходящего к ее нервной, всклокоченной, худосочной сестре: - Усталый! – наконец нашлась она.
Девная не стала спорить, поправила волосы, потянулась, чмокнула Машу в щеку и была такова. Стрельцова опустилась в свое большое кожаное кресло и покачала головой. С этого момента она была предоставлена себе на ближайшие несколько часов. Заниматься делами совсем не хотелось, и Маша отдалась любимому занятию – она думала. Впрочем, этот процесс не прекращался в ее голове никогда.
Стрельцова думала о многом: о загрязнении Невы и последнем диске Робби Вильямса, о войне в Ираке и весенней коллекции мужских пиджаков от Армани, об озоновых дырах и необходимости срочно купить соковыжималку, о “Фабрике Звезд-6” и Джордже Буше, о советах Дейла Карнеги предпринимателям и астрологической совместимости Стрельцов с Водолеями, о своих университетских друзьях и угрозе космического вторжения, о доброй сотне передач, просмотренных за последнюю неделю, и квартальном отчете, о моральном разложении в капиталистическом обществе и пирамиде человеческих потребностей Абрахама Маслоу, о Еве и Насте, о наивном влюбленном Овечкине и назревающей необходимости пересадить любимое алоэ, сильно разросшееся в своем горшке, и так далее и тому подобное.
У суматошной Маши Стрельцовой существовала своя система ценностей и идеалов, которой она придерживалась и защищала с пеной у рта. А идеалы эти были отнюдь незаурядными. В них было много гуманизма и общечеловеческой идеи, во что, наверное, с трудом можно было поверить, глядя на преуспевающую бизнес-вумен в ковбойских сапогах. Она кидалась из крайности в крайность в поисках истины: от полного атеизма к безграничной вере, от отчаяния к новой жизни, “через тернии к звездам”.
В Стрельцовой постоянно копилась и росла внутренняя энергия, которую она прикладывала повсеместно, не экономя, но та упорно не желала уменьшаться. Время от времени Маша находила способ дать ей выход: она как сумасшедшая могла крутить педали в тренажерном зале, оббежать пол города пешком, совершить ударный трудовой подвиг (например, за одну ночь написать пять отчетов) или еще что-нибудь замечательное, на сколько хватало фантазии (к слову сказать, у Стрельцовой фантазия была фактически безграничной).
К тому же Маша имела склонность регулярно влюбляться. Те, кому повезло стать объектами ее неудержимой симпатии, на собственном опыте убедились в том, что ураган Мария может нанести десятибалльные повреждения хрупкой человеческой психике. Тем не менее, очень многие рисковали принять на себя этот сокрушительный удар.
У Стрельцовой было множество необъяснимых пристрастий, например, непомерная любовь ко всему, что хоть отдаленно было связано с Диким Западом. Ей нравились вестерны, музыка кантри, джинсы всевозможных форм и оттенков (но исключительно синего цвета), а в ее шкафу обитала ковбойская шляпа и пара соответствующих сапог.
Главной же особенностью Маши, несомненно, была ее биполярность во всех без исключения вопросах. В ней мирно сосуществовали абсолютно противоположные друг другу черты характера. Она была одновременно логичной и импульсивной, очарованной и разочарованной, оптимисткой с трезвым взглядом на жизнь, глубоко верующей христианкой, изучающей ведовские обряды и интересующейся буддизмом, умной и по-детски наивной, видящей любого насквозь, но слепо верящей в то, что человек может стать лучше, веселой и циничной, верящей в сказку и сугубо прагматичной.
У Стрельцовой было множество друзей во всех областях жизни. Она могла признать человека “родным” после трех секунд знакомства и стать его лучшим другом. У Маши были свои мерки, с которыми она подходила ко всем, без исключения, людям. Словами этого описать невозможно. Среди ее друзей были панки, миллионеры, менеджеры среднего звена, актеры, милиционеры, лихие сноубордисты, безработные лентяи, наркоманы, алкоголики, танцоры, профессора с несколькими высшими образованиями, студенты-второгодники, тренера по боевым искусствам, вундеркинды, юристы и много других замечательных людей, всех и не перечислишь. Стрельцова любила их всех одинаково беззаветно и постоянно пополняла дружные ряды своих товарищей, и так довольно многочисленных. За каждого из них, при необходимости, она была готова сражаться, отстаивая самые безумные его замыслы (если они, конечно, не противоречили ее идеалам).
                ***
Настя и Степа безумно любили свою работу, и потому не могли дождаться дня выхода из отпуска, который они провели бездарно.
Полулященко целую неделю отмокал в ванной (из-за чего Настя бегала мыться к Стрельцовой), считая это лучшим способом релаксации. А в перерывах между водными процедурами неплохо бренчал на гитаре. Влюбимцева, честно проспав два дня, перечитала “Проклятых королей” Мориса Дрюона (представляя себя то Маргаритой, то Робером) и, наконец, дочертила генеалогическое древо французских монархов. От этого славного занятия ее отвлекали только мысли о майоре Васе Жуковском.
Майору не было и тридцати лет, потому многие поражались: “А не молод ли мальчишка?!” Настя же смотрела на Жуковского и понимала, что только таким он и может быть: невысоким, худеньким, светленьким, смешливым. Ну, просто “луч света в темном царстве”!.. И, конечно, Влюбимцева влюбилась в него с первого взгляда. Когда она только пришла работать в отдел, она на каждом дежурстве неимоверным образом постоянно сталкивалась с ним. “Это судьба!” – думали оба. Чуть позже она узнала, что это и есть “тот самый, всеми любимый майор” Жуковский. Однажды Настя, набравшись смелости, совершила рекогносцировку на половину начальства с твердой решимостью, наконец, познакомиться с майором.
- Извините, а как…
Влюбимцева не успела и рта раскрыть, как Жуковский по-мальчишески задорно рассмеялся и ответил на незаданный вопрос:
- Василий!
С тех пор и повелось у них: Настя задавала ему совершенно идиотские по форме и содержанию вопросы, а Жуковский, не обижаясь, на них честно отвечал.
Одно мучило Влюбимцеву до ужаса. При их первых встречах у майора было надето обручальное кольцо, а потом оно таинственным образом исчезло. И Настя не знала, как к этому подойти. Просто спросить: “А как зовут вашу жену?” – она хотела, но не могла.
Да и вообще, майор Василий Андреевич Жуковский для Насти – как туман, как наваждение, с которым она по началу даже пыталась бороться. Но потом бросила эту глупую и ненужную затею. Она хотела признаться ему в любви, не понимая, что Жуковский давно обо всем догадался. Рассказать сторонние люди ему не могли, ибо, не зная Настю Влюбимцеву, неимоверно сложно хоть что-то понять в ней. Она носится по отделу с криками, что Любовь Всей Ее Жизни – Степа, Андрей Непара и Жуковский, что она любит каждого второго и безумно счастлива от этого. И со стороны, кажется, что, наоборот, никого она не любит. Но Жуковский смотрел в огромные синие глаза Влюбимцевой и видел, что вся эта пустая и бессмысленная болтовня про любовь – правда.
- Я люблю вас, Вася, - беззвучно шептала ему Настя. Жуковский смеялся, но верил.
Степа Полулященко тоже смеялся, верил и… ревновал! Потому что Влюбимцева – это его Настя! Только его! При этом он ее боготворил. А богинь не целуют, им поклоняются. Понимая Влюбимцеву как никто другой, Степа никогда не трогал ее по таким пустякам.
Еще одним смеющимся был Андрей Непара, которому, конечно, интересно кто, где и с кем.… Но Андрей, наговорив кучу ерунды, искренне порадовался своему остроумию и благополучно обо всем забыл. До следующей Настиной влюбленности…
Жуковский по-своему любил Настю. А вместе с Полулященко вообще обожал, считая их незаменимыми во всех смыслах.
- Хорошо, что вы не стали актерами, - говорил Насте и Степе майор. – Вот ваше призвание!
Именно на работе Влюбимцева могла поиграть в Шерлока Холмса и Глеба Жеглова. Но – почему поиграть? Она и сама по себе была такой. При этом Насте несказанно повезло – любимого Степу тоже нельзя заподозрить в эмоциональной чувствительности (по крайней мере, на службе), наивной чистоте и неустойчивой психике. Ибо, как бы сказала Маша Стрельцова, таких не берут в космонавты.
Вместе им работалось прекрасно. Они вдвоем могли копаться в мелочах, злостно бубнить, капать на мозги или вдруг начинали на пару ораторствовать и балагурить. На допросах это сводилось к одному: замученный до смерти подследственный неизменно прокалывался на какой-нибудь ерунде. И, конечно, с каждым испытуемым и Влюбимцева с Полулященко – разные: на кого-то наезжали, кого-то шантажировали, с кем-то заигрывали, а кого надо – элементарно обманывали. При этом “одинаково жестко и дотошно допрашивали и правых и виноватых” .
…Войдя в, любимый, родной до боли кабинет, Настя первым делом нацепила чудовищные зеленые тапки, а Степа покормил и так не в меру пухлых рыб. В коридоре кто-то дико орал, трещали телефоны, в двери ломились какие-то люди, в поисках “главного”, сквозь немытые окна еле-еле пробивался солнечный свет.
- Гармония, - почти хором вздохнули соскучившиеся по работе менты.
                ***
В “Окне” толпилась уйма разнопланового народа. Их влекла и манила туда выставка сумасшедшего художника-авангардиста Акакия Водкина. Маша откопала этого уникума в Клинике на Пряжке, где он проходил реабилитационный курс лечения после того, как его работы разнес в пух и прах художественный критик Кузьма Башмачкин. А работы эти стоило раскритиковать…
Среди выставленных экспонатов наибольший интерес представляли: стилизация под машину времени, слепленная из часов, калькулятора и швейной машинки, загадочная картина “Зеленое на зеленом” и ее не менее загадочный антипод – “Зеленое не на зеленом”, автопортрет художника из осколков пивных бутылок и групповой портрет футбольной сборной, крамольно названный “Чемпионы мира - 2006”.
Настя, Андрей и Спартак в числе прочих наведались оценить работы Акакия. Авангардизм не произвел на них, но портрет сборной оценили все. Маша, прорвавшись сквозь ряды почитателей Водкина, усадила их за столик и угостила свежим латте.
- Что-то не понимаю я этот авангардизм, - задумчиво сказал Овечкин. – Где экспрессия? Где “игра на грани фола”?
- Где Ева? – невинно поинтересовался Андрей.
- Черт ее знает! – махнула рукой Настя. – Давайте лучше о футболе поговорим.
Овечкин опустил глаза, тихо вздохнул и улыбнулся.
- Давайте, давайте, - поддержал Андрей. – Футбол спасет мир!
- Какая у вас сейчас в команде атмосфера-то? – поинтересовалась Маша.
Настала очередь Андрея вздыхать и улыбаться. Атмосфера в “Надире” была крайне напряженной и в первую очередь из-за Непары.
- Хорошая атмосфера, - ответил за него вечно “отсутствующий” Спартак. – Стратегию разработали против “Бады”.
- Ух, ты! – Влюбимцева придвинулась поближе к гениальному вратарю. – Что за стратегия? Задавите их атакой? Или уморите насмерть полузащитой, играя “в квадрат” в центре поля?
- Второе, - нервно сказал Овечкин и начал отклоняться от надвигающейся Насти так, что чуть не упал со стула. Его ловко поймал в полете Андрей.
- Овца, ты чего? Нарушать режим – моя прерогатива!
- Это Тонкий виноват! – лукаво улыбнулась Влюбимцева. – Но он ему всего-то один стаканчик вина налил… - Оправдалась Настя “за всех” (как перед тренером).
- А ты и рад стараться! – Андрей покачал головой, глядя на друга. – Эх, Овца, Овца…
- Льву не говори, - простонал Овечкин, хватаясь за голову. – Виноват! Кругом я виноват! – он посмотрел на Влюбимцеву и еще немножко отодвинулся, потеснив Андрея на его стуле.
- Э, Овца, что за дела? – Андрей внимательно посмотрел на Настю. – А-а-а!.. Нарушаешь режим… Плохо, Овца… Очень плохо… А друга позвать?!
- Хватит вам! – вмешалась Стрельцова, жалея, что не осталась вчера до утра. – Кто в “Бадалоне” передовой игрок? Роналдо?
- Родиньо! – запротестовала Настя. – Не знаешь, не говори! Впрочем… - Она задумалась. – Для тебя это не принципиально.
- Это мой любимый игрок! – оживился Непара. – Финт на финте и финтом погоняет.… А я все бегаю, бегаю.… Иногда ползаю, правда. Бьют прерогативно меня. Хватают за все, что можно и нельзя. Короче, любит меня современный футболист! Проходу не дает!
- Кто тебя не любит-то? – Настя надвинулась на Андрея. Евин День Рождения не прошел для нее даром.
- Я еще и на машинке шить умею… - Голосом кота Матроскина промурлыкал нападающий, позволяя Насте себя гладить.
Андрей учился в Университете технологии и дизайна по специальности технолог одежды. Его курсовым проектом были джинсы. Сшил сам: одна штанина короче, другая длиннее, да и вообще косоватые слегка. Оценка “четыре” – чистая победа обаяния и таланта над здравым смыслом.
- Кстати, Коняка опять автогол забил, - заметила Маша, пытаясь перевести-таки разговор в футбольное русло.
- Коняка и в Англии Коняка! – твердо сказал Овечкин.
- Коняка в Англии – это Бекхэм, - резонно заметил Андрей.
- А в “Бадалоне” таких не завалялось случаем? – с надеждой в голосе спросила Стрельцова.
- Завалялись, завалялись, - сказал Непара. – Только в отличие от нас, они своих коняк на скамейке запасных держат, а не во главе команды с мячом в дрожащих ногах.
- Вот поэтому они и стали чемпионами всего, чего только можно, - мечтательно вздохнул Спартак, глядя на картину “Чемпионы мира - 2006”.
- Ничего, - Андрей потрепал друга за плечо. – Нас такой фигней не сломишь.
- Правильно: лучше гнуться, чем ломаться, - заметила Влюбимцева.
Откуда-то вынырнул косматый Акакий с абсолютно дикими глазами и, многозначительно подняв палец вверх, изрек:
- Откусив яблоко, всегда приятней увидеть целого червяка, чем половину.
- Очень глубокомысленное изречение, - засмеялась Настя, развернувшись в сторону Водкина. – Я тоже одно знаю: люди едят рыбу преимущественно по пятницам, да и рыба ест людей не каждый день.
Художник вздрогнул, тряхнул головой и гордо удалился, разговаривая на ходу сам с собой.
- Приятно, наверное, поговорить с хорошим человеком, - сказала Маша, глядя на него, и покрутила пальцем у виска. – Особенно, если он подпольный миллионер. Насть, тебе на работу-то не надо?
- Ага, словно Корейко!.. А Степа поработает за всех, - улыбнулась Влюбимцева.
- Эх, вы… - умилилась Стрельцова на родных ментов. – Работники ножа и топора, романтики с большой дороги…
- Кто не работает, тот ест! – заключил Андрей. – Маш, у меня кофе совсем испахлось. Попроси Мастера свежий сварить.
- Что сделало? – скривилась Стрельцова. – Испахлось?!
- Ага! – подтвердил футболист.
- Вадик, тут у человека кофе… - крикнула Стрельцова через зал и на секунду замялась, не в силах произнести чудовищную фразу вслух. – Короче, свежего свари, пожалуйста!
Через час Настя засобиралась на генеральную репетицию в Народный.
- Жаль, что на премьере не смогу побывать, - сокрушался Андрей. – Вся жизнь – один сплошной карантин… Лехе привет передай! – Он помотал головой. – Вот черт, а! И так брата совсем не вижу, так хоть на сцене.… Не будь близнецами, давно друг друга перестали бы узнавать.
- Передам, передам, - успокоила его Влюбимцева и умчалась в театр.
                ***
По большому счету, актрисой Влюбимцева не была (словно Зинаида Райх). Хотя себя-то Настя считала куда талантливее жены Сергея Есенина и Всеволода Мейерхольда! Она играла в актрису. На первых порах Настя с радостью соглашалась на любую предложенную роль, каждый раз с ужасом думая: “Откажусь, а потом вовсе никуда не пригласят!” Так Влюбимцева мучилась в образах пушкинской Русалочки, Золушки, Офелии пока не заявила, что больше ТАКИХ играть в жизни не будет.
- Думаешь, что с такой внешностью сможешь сыграть Настасью Филипповну и Комиссара из “Оптимистической трагедии”?! – завопил Режиссер, как и все, бракуя Настю из-за “несоответствия внешних и внутренних данных”.
- Да!
Не поверив, Режиссер не доверил Влюбимцевой роль Жени Камельковой из повести Бориса Васильева, оставив ей Соню. Но Настя, окольным, ведомым одной ей, путем все же добилась места дублера первой красавицы-героини. Именно Настя должна была стать Катериной в “Грозе”. Счастье для любой актрисы! Отказалась.
- Варвара! И никто больше!
Влюбимцева не хотела быть положительной героиней! Можно играть “плохих хороших парней”, а можно и “хороших плохих”. Настя изо всех сил старалась, чтобы ее герои не являлись образцом для подражания: “слишком насмешливы, слишком ироничны, слишком умны, а, может быть, и циничны” .
Однажды Настя обмолвилась, что хотела бы сыграть Царевну в “Федоте-стрельце…” Леонида Филатова и Лизу в “Горе от ума” и ее моментально зачислили в разряд “характерных”. Но получилось не смешно, а грустно. Влюбимцева упрямо твердила свое: “Не хочу!” Режиссер хорошенько выругался и… разрешил Насте самой выбирать себе роли, но с одним условием: она будет играть только женщин.
- Ты еще не Сара Бернар и тебе еще не семьдесят лет, чтобы играть Гамлета!
Вспомнил он, как однажды спросил у Влюбимцевой, кого бы она хотела сыграть в чеховской “Дуэли”.
- Фон Корена, - не задумываясь, ответила Настя. – Как Владимир Высоцкий в фильме “Плохой хороший человек” и Александр Баргман в спектакле театра “На Литейном”.
А еще бы она с превеликим удовольствием сыграла Швабрина, Глеба Жеглова и Шерлока Холмса.
…К роли Беатриче Настя прошла через роль Бенедикта.
- Не хотите, чтобы я стала самым душевным шекспировским героем? – разозлилась Влюбимцева. – Хорошо…
Но выбор ей предоставлен не был: разве можно выбирать между Беатриче и Геро?!
- Умоляю, отдайте роль этой нервической героини Веурике, - просила Настя Режиссера. С ней трудно было спорить.
…На генеральной репетиции не хватало только одного человека – Режиссера, порой куда-то пропадающего.
Веурика сидела в кресле и гладила всеми любимую театральную, “не получившуюся персидской”, кошку Макбет. И капризничала.
- Я не буду начинать без Него.… Уж можно не опаздывать!.. Но, конечно, мы все подождем еще.
- Но можно хоть я пойду домой? – нетерпеливо спросил Непара. – Мы за это время смогли бы целиком спектакль прогнать!
- Вот и прогнали бы, - ответил играющий на губной гармошке Захар Кривошей с таким видом, будто его это совершенно не касается. Да и, правда: своего Клавдио он знал лучше, чем себя.
Чтобы отвлечь Непару, Настя прочитала ему стихотворение Веры Инбер, с которым они, в свое время, выиграли Гран При межтеатрального конкурса чтецов имени Алисы Коонен:

"Он был напудрен и в гриме.
Он сказал мне, стоя у кулисы:
- Я недавно слышал ваше имя
У одной нашей актрисы.
Кусая свой рыжий волос,
Я спросила: - Да? Ну и что же?
Он ответил, понизив голос:
- Вы совсем на себя не похожи.
Рабочие, нам мешая,
Тащили картонные скалы.
- Я думал, что вы большая,
А вы дитенок малый.
И он ушел на сцену,
дождавшись знака,
А я не знала,
Смеяться мне или плакать."

В отместку, Непара начал было читать стихотворение “Да, я знаю, я вам не пара, я пришел из иной страны…” Николая Гумилева, но в зал влетел Режиссер и, конечно, не объясняя, где он застрял на два часа, сразу приступил к делу.
- Леша, ты программки напечатал?
Удивившись, что его назвали “мирским” именем, Леша Дудин протянул пачку программок. Они были неприлично большого размера, и на каждой красовался портрет какого-нибудь героя.
- Да, завтра нас будут продавать по пять рублей за штуку, - рассмеялась, глядя на это творение, Настя и побежала глазами ту, с которой улыбался Непара - Бенедикт.
Дон Педро, принц Арагонский          Алексей Кудимов
Дон Хуан, его побочный брат          Евгений Агакий
Клавдио, молодой знатный флорентиец Захар Кривошей
Бенедикт, молодой знатный падуанец Алексей Непара
Леонато, мессинский губернатор          Алексей Дудин
Антонио, его брат                Олег Красовицкий
Бальтазар, слуга Дона Педро          Вадим Арнольдович
Борачио, Конрад, приближенные Дона Хуана Сергей Шкабура, Илья Отрепьев
Отец Франциск                Владимир Ломовцев
Кизил, полицейский пристав          Георгий Носков
Булава, его помощник                Николай Пегов
Геро, дочь Леонато                Веурика
Беатриче, племянница Леонато          Настя Влюбимцева
Маргарита, Урсула, камеристки Геро Ксения Колесниченко, Мария Подобед
Гонцы, стража, свита, слуги          Леша Москва
- А давайте прогоним какую-нибудь сцену Дона Педро и Клавдио? – неожиданно предложила она.
Леша Кудимов, которого все называли не иначе, как Шеф, окинул взглядом Захара, на котором живого места без пирсинга не осталось, и во всеуслышание заявил, что пока тот не вынет железо из всех мест, он с ним на сцену не выйдет. А Кривошей в свою очередь сказал, что если “Дон Педро” не снимет черные очки, он вовсе не будет играть.
От скандала всех избавил Непара. Он вышел на сцену и прочел отрывок из своего любимого монолога своего любимого героя.
"- Удивляюсь я: как это человек, видя, какими глупцами становятся другие от любви, издевается над этим пустым безумием — и вдруг сам становится предметом насмешек, влюбившись. Неужели и я могу так измениться, пока еще смотрят на мир мои глаза? Клятвы не дам, что любовь не превратит меня в устрицу. Но в одном клянусь смело: глупцом любовь меня не сделает. Пока я не встречу женщины, привлекательной, во всех отношениях сразу,— ни одна не привлечет меня. Она должна быть богата — это обязательное условие; умна — или мне ее не надо; добродетельна — или я за нее не дам ни гроша;  красива — иначе я и не взгляну на нее; кротка — иначе пусть и близко ко мне не подходит; знатна — иначе, ни за какие деньги ее не возьму; она должна приятно разговаривать, быть хорошей музыкантшей, а волосы пусть будут такого цвета, как Богу угодно. Вот и принц с мсье Купидоном! Спрячусь в беседке."
- Браво! – звонко захлопала в ладоши Веурика. – Почитай еще!
В отличие от Веурики Алексей понимал, что уже восемь часов вечера, а к главному они так и не приступили.
- Хватит моего чтения для последней репетиции, - небрежно бросил он.
“Народники” замерли. Ужасно плохая примета говорить слово “последний”: последняя сцена, последняя репетиция. Не к добру…
- Сплюнь, - хрипло сказал Алексею Захар.
И Непара, без единой мысли, плюнул прямо на сцену. А это еще хуже. “Не плюй в колодец”, – вдруг подумал Алексей и ужаснулся.
- Давайте, не расслабляемся, - выдохнул Режиссер. – Все на сцену.… Начали!


Продолжение следует...