Наша школа

"Я глаза твои помню и волосы,
Но не помню я, хоть убей,
Потому что не слышала, голоса
Семиструнной гитары твоей..."

КР

"Моим кумиром был он в те годы мои ранние,
Но я не покорила сердце его каменное,
Его не раз встречала я у магазина винного,
A он не замечал меня, шагая гордо мимо..."

КР


Вот, что вспоминает о своей школе, где и мне впоследствии посчастливилось учиться, один из выпускников нашей школы, Анатолий Шусер, в настоящее время проживающий в Торонто.  Воспоминания написаны при моём непосредственном виртуальном участии и под моей редакцией.  Разрешение на публикацию получено.


В марте  2008г. я  «вступил» в клуб «одноклассники».
Тогда я ещё смог записаться под номером своей школы, каким он и был, когда я в ней учился. Потом стали твориться чудеса. Всем, окончившим 170 московскую среднюю школу, приписали какой-то УВК. То есть, нашей школы, вроде бы, больше и не существует. Естественно, что и чувства и воспоминания  бывших выпускников, связанные  со школой, выбрасываются на свалку истории. Я бы назвал такое отношение противоестественным. Самый свежий пример - когда я вступил в клуб, то какой-то "грамотей" прислал мне письмо, где заявил, что я, как и многие, "блефую" говоря о том, что наша школа была в центре Москвы. Такой школы, по его словам, не было.  «Ещё как была, и многие знаменитые и всемирно известные люди учились в ней», ответил я.  Далее он игриво заметил, что Беляево, даже в те годы, не считалось центром Москвы. Cначала я ничего не понял, но потом провёл небольшое «расследование» и выяснил, что на Профсоюзной улице есть школа № 170. А наша стала № 49.  Кому пришла в голову эта идея - ума не приложу. Вместо того, чтобы на школе, или в ней самой поместить мемориальные доски, эта публика вообще решила похоронить нашу школу. Можно подумать, что на Профсоюзной нельзя было найти другой номер. Это явно несправедливо, ибо теперь тот, кто захочет найти своих, сделать это не сможет.
  А школа наша была одной из лучших в Москве, в самом московском
 центре, и стояла она в «окружении» трёх известных московских театров : музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, Филиала МХАТа  и цыганского театра «Ромэн», и ещё в каких-то 10 минутах ходьбы блистали сам МХАТ, Филиал Большого и сам Большой Театр, а на Театральной площади, рядом с Большим, находились ещё 2 театра:Малый Театр и Центральный Детский.

 Мне помнится однажды по дороге из школы я увидел настоящего ослика с сидящим на нём загримированным седоком.  Он перегонял осла из одного театра  в другой. Где, как не в центре, можно было увидеть такое?  И мы «центристы» любили наш старый центр города и с любовью и благодарностью вспоминаем нашу школу и её замечательных учителей.  Школа явно была "отмечена" более чем свободным духом (на удивление) по тем временам. И я абсолютно  согласен с кем-то из писавших  о ней, что это была заслуга директора  школы – Панаско. Именно  он  «собрал» под своим крылом таких учителей  как ВВС - Василий Васильевич Суздалев (математика), Александр Ефимович Спитковский (математика), Сергей Михайлович Архангельский (история), пострадавшие от режима милейшая и добрейшая Анна Зиновьевна Стонова (биология и психология ) и близкая подруга Надежды Мандельштам, Елена Михайловна Аренс (французский язык), Илья Васильевич Шевяков (математика), выдающийся и незабвенный Сан Саныч, или просто Саныч,  – Александр Александрович Пластинин (преподаватель русского языка и литературы) и другие.
 
 А в моём классе учились личности тоже замечательные, такие, как Матвей Левинтон, популярный  капитан команды КВН Первого  Московского Медицинского института; Алексей Климов, ныне  известный американский скульптор; бывший комсомольский вожак, а ныне диппломат, Андрей Урнов; Евгений Чуковский, внук знаменитого писателя, впоследствии известный кинооператор. 
В нашей школе вообще было немало «сыновей и внуков», но, следует признать, что они держались весьма естественно и скромно, никогда не выпячивая свою родственность. 
 
Илья Васильевич Шевяков, который  "вёл" математику (ВВС нам не преподавал) был очень высок, элегантен, подтянут и обладал, несомненно, хорошо скрываемым чувством юмора. Всегда держал в руках коротенькую пластмассовую указку тёмно-коричневого цвета и излагал материал очень чётко, ясно и понятно. Говорил громко и хорошо поставленным голосом. И, разумеется, в классе всегда было тихо. И.В. вызывая к доске иногда  говорил - «юноша», но не каждому. Трудно сказать почему.  Пример – «к доске пойдёт юноша Левинтон» . Самым любимым  и  ставшим  предсказуемым комментарием Ильи Васильевича было выражение:  "И тогда получится миллион и даже больше". Это когда кто-либо ошибался в формулах, и И.В. демонстрировал ошибку и показывал как следут посчитать правильно.  Ещё он любил «брать под локоток» чем-либо провинившегося ученика и «прогуливаться с ним» во время перемены, что-то ему «разобъясняя», тем самым, в виде наказания, лишая «шалуна» общения с такими же шкодниками. А нашим классным руководителем была очень интеллигентная и интересная женщина - Мария Евгеньевна Пальчевская. У неё были большие умные блестящие театральные  глаза, и она, безусловно, была порядочным человеком и настоящей учительницей. С ней и после школы некоторые выпускники поддерживали отношения.  Мария Евгеньевна, если память мне не изменяет -  какое-то время вела у нас арифметику.
 
Николай Евгеньевич Проегоркин преподавал черчение. Этот предмет мне давался с трудом, так как я никогда не умел рисовать и красиво чертить. Излишне добавлять, что Алёша Климов был самым лучшим в этой области. Особенно мне досталось, когда Николай Евгеньевич потребовал, чтобы каждый приготовил выстроганный из дерева предмет, кажется кубик или ещё какую-то игрушку. И здесь я схитрил. В нашей квартире жил художник Руслан Кобозев, закончивший Строгановское училище,  очень  интересный голубоглазый мужчина. По моей просьбе он мне быстренько ту игрушку и выстрогал. Добрейший  Руслан обладал не только хорошим вкусом, но и очень красивым глубоким дикторским голосом, слегка  похожим на голос моего любимца Уиллиса Коновера, выдающегося популяризатора американского  джаза . Но это уже существенный крен в сторону от наших учителей, которые, с моей точки зрения, были очень высокой квалификации, хотя не знаю какой "уровень" был позднее.
 
 Александра Фёдоровна Капралова (Фёкла) и Клеопатра Сергеевна Шкаринова (Клёпа), обе  очень  крупные, фактуристые женщины преподавали физику.  Но Клёпа была не в нашем "А" классе.  У нас была «большая»  Александра Фёдоровна.
Хорошо помню преподавателя  по имени  Зотиков Алексей Васильевич. Он вёл ботанику и звали его "Альвазот". Не  думаю, что он мог долго продержаться в своей должности, ибо на его уроках творилось что-то жуткое. Летали бумажные голуби, в грифельную доску швырялось всё, что было под руками, включая сливочное масло, и он не мог на доске писать мелом, несчастные рыбки метались в своих аквариумах, ибо туда бросали всякую дрянь, стоял неслыханный шум. 

Удивительно, но он не мог никому сделать замечания, которое бы воспринималось всерьёз. И ещё более поразительно то, что он никогда (по всей вероятности) не обращался за помощью к завучу или директору. Исхожу из того, что ни разу в класс не заглядывали ни завуч, ни классный руководитель. Естественно, я был лишь свидетелем и ничего не бросал, но сама ситуация(!) - думаю, - он боялся сообщать об этом. Его было искренне жаль. И при этом следует учесть, что наш класс "А"  был образцовый, а что же было в "В" или "Г"?  Трудно представить.


Мотька беспрерывно смеялся весь урок. Впрочем, улыбка вообще редко его покидала.  Она была частью его лица,  как, скажем, постоянная грусть в моих глазах, или "бегающие" глазки химички, Веры Петровны Филипповой, или "надутые" губки географички, Надежды Георгиевны Панфиловой. А  историю до Леонида Наумовича Боголюбова  у нас вёл Сергей Михайлович Архангельский. Это был феноменальный учитель, и о нём уже много писали. На каждый его урок надо было приходить как на экзамен, ибо он никогда не спрашивал только задание, его любимый «конёк-горбунок» был "гонять" по всей истории, в особенностии по датам. В каком году была Куликовская Битва?  А Восстание Пугачева?  А Русско-Шведская Война?  В каком году Иван Грозный ввёл опричнину?  И так далее, и тому подобное. У него всегда было тихо, а его любимое изречение, когда кого-то отчитывал : "Ни  дисциплины, ни знаний". Как сейчас слышу звук его голоса  и вижу его пожилое морщинистое, в щербинках лицо. Выдающаяся личность.
 
У Саныча - Александра Александровича Пластинина -  несомненно наш класс был "любимее" других по двум причинам : народ был очень начитанный, и на первой парте справа от него у окна сидел внук Корнея Ивановича Чуковского - Женя.  На первом же своём уроке Саныч попросил всех положить учебники на его стол, после чего он сгрёб их в охапку и подойдя к окну замахнулся с целью их выбросить,
(может, и выбросил один учебник, сейчас не помню).  Oн торжественно объявил, что учебники  нам не нужны и все должны записывать под его диктовку.  И читал он лекции по курсу литературного института.  С Женей Чуковским  у него были особые отношения – Саныч, конечно, уважал Корнея Ивановича и часто его цитировал, при этом давая Жене шанс продолжить цитату или подхватывая то, что Женя начинал.  (Кстати, с интересом прочитал недавно у Соломона Волкова, что впоследствии Чук, как мы его звали, женился на дочери Шостаковича.) 
А всевозможные "цитаты" Саныч сыпал бесконечно много, но всегда к случаю и ждал реакции, которая  почти безотказно следовала, что говорило об эрудиции класса.  Вообще, его "стиль" совершенно выпадал из коммунистического идеологического колеса, но тогда я (а, может быть, и все "мы") этого не мог оценить. Что касается "личных" характеристик, то они упрямо им приклеивались к каждому ученику и не менялись. Например, я всегда был  "юношей бледным со взором горящим".  А, к примеру, другой ученик по фамилии Бенко всегда был шекспировским "духом Банко".  Юра Б. «любил»  опаздывать и всякий раз Саныч громогласно объявлял:  "И тут - появился дух Банко".  Не знаю записывал ли за ним кто-нибудь его перлы, то-есть записи вели все, ибо он всегда диктовал, но я имею в виду записи его «нетленных выражений».  Конечно, он цитировал и Шолохова, и Горького, и Маяковского, да кого угодно, и  часто "внепрограмное".  У меня по русскому и литературе были только пятёрки. И лишь для того, чтобы не дать мне "серебро" (при одной четвёрке), мне поставили 4 за "сочинение". Грамматических ошибок  я  автоматически никогда не делал.  Но, всё равно,  нашему "А" классу было выдано очень много медалей.
 
 Предлагаемый в различных воспоминаниях список знаменитых выпускников нашей школы можно было бы, как минимум, удвоить, но некоторые мемуаристы и сами могли не знать всех. Я не понимаю, как и раньше не понимал, почему такая "большая" и абсолютно всем известная и всеми любимая фигура Матвея Левинтона несколько затенена.  Матвей меня звал не иначе как Шусёр, заменяя законное "е" на "ё " и делая на нём ударение.  Просто кошмар, что так рано ушёл,- я его очень любил. Эпиграмм на меня он мне не показывал, но "влиял" так, что я сразу после школы поступал в 1-й Медицинский с ним заодно, но не добрал одного балла (и это к счастью, на то время).  И потом уже я оказался в МГУ. Так что мог бы  быть и врачом. А эпиграммы он писал неустанно.  Hапример, «Сёма Маркман как-то раз на занятиях «сделал»  джаз, в классе он, как на досуге, барабанил буги-вуги» - писал он о классном «шкоднике» Соломоне Маркмане, ныне проживающем в Израиле.
 
 В разнообразных интервью о школе и о тех, кто  в разные годы учился в ней, почему-то не вспоминается имя Матвея, а ведь его знали ВСЕ.  И каждый раз остаётся ощущение какой-то горечи - нашего Матвея не помнят. 
  Моя школьная дружба не ограничивалась только ребятами из нашего класса. Дружил я также и с теми, кто был на пару-тройку лет моложе меня. 
Теплые отношения сложились с Васей Немировичем-Данченко. Он был очень милым застенчивым юношей. Я прекрасно помню его папу в берете, с которым я всегда здоровался,  хотя не думаю, что он знал о моих хороших отношениях с его сыном.
 
 С Андрюшей Мироновым я познакомился в Доме Отдыха МХАТа на Пестовском водохранилище, где был два года подряд. Это были мой
7-й и 8-й класс.  Дружеские отношения у нас сохранялись и в школьное, и послешкольное время.  Мы перезванивались, изредка встречаясь в разных «богемных» местах: «Привет, старик!  Как дела, старик?», радовались мы друг другу.  И он тоже так трагически рано покинул нас.
Все школьные годы на одной парте с Андрюшей Мироновым сидел Саша Ушаков, человек совершенно необыкновенной золотой души, а у нас в классе учился Боря Ушаков - его брат, у них  был ещё более старший брат, который учился вместе со Львом Чубаровым, и он (Чубаров) до Урнова был комсомольским  вожаком.  С Сашей я тоже дружил и во многом благодарен ему за то, что он "снабдил" меня почти всем Вертинским, которого я у него переписал на свой "Днепр". Александр Николаевич Вертинский всегда был моим кумиром.  Я видел его и живым на концертах ( 6 раз) , включая концерт в 179-ой школе, рядом с Домом Союза, где учились его «доченьки».  Иногда просто, как теперь говорят, «по жизни» я встречал его около Елисеевского магазина, рядом с которым он жил.
 
  Сашу Ушакова я встречал многократно и после школы, и после длительного перерыва - в мой первый приезд в Москву в 1995 году. Саша меня встретил в своём кабинете. Точно также,  как  и в былые времена, когда "деньги" не были предметом разговора, он цитировал любимых поэтов, мы вспоминали
нашу школу, учителей, одноклассников и, конечно, с болью, горечью и теплом нашего Андрея.

 Школьные учителя, несмотря на их гуманитарную одухотворённость, всех агитировали идти только в технические вузы.  Но,  для "слабеньких" предлагали ИН"ЯЗ, где в тот год они все принимали вступительные экзамены.
  Об Андрее Урнове, в школе все думали, что он пойдёт на "актёрский", т.к. он подавал большие надежды под руководством географички, Надежды Георгиевны Панфиловой  (прошу прощения за тавтологию), ибо она      умела организовывать "вечера"  с  постановками.  Помню, что Урнов играл Хлестакова и очень красиво читал Маяковского.

  Учитель математики Александр Ефимович Спитковский очень ценил мои математические "способности".  Я умел выучить наизусть разные даже не очень интересные математические штуки, и случайно получалось,что вызубренный материал "выпадал" для Спитковского.  Он  «чувствовал», когда надо меня спрашивать.  Он был прекрасным педагогом, красив и импозантен внешне.

Вера Петровна Филиппова была учительницей химии. Огромная особа в длинной чёрной рясе, похожей на похоронное платье, с выцветшими воротничками и очень чёрными туфлями на крохотных каблучках. Она постоянно носила одно и тоже и, думаю, у неё был не один комплект. Ко мне относилась с нескрываемой "любовью",  редко вызывала, но если и звала, то всегда громко хвалила мои глаза.  Но предмет я знал назубок.

 Ещё более огромной, но чуть ниже ростом, была физичка Александра Фёдоровна (по кличке "Фёкла").  Но она о моих глазах не говорила.

Валерий Самойлович Бавер преподавал Конституцию СССР - было такое в 7-ом классе. Очень приятный и образованный человек, несмотря на жуткий предмет. Он был слегка похож на ЛНБ –Леонида Наумовича Боголюбова. Кроме Конституции Валерий Самойлович  "вёл" что-то ещё, но не помню что именно.

Александр Георгиевич Сороковенко  вёл физкультуру, сам будучи в хорошей физической форме.  Я запомнил его упражнения на «коне» и скорее всего потому, что сам к этому «коню» даже подходить боялся.

Дмитрий Александрович Гальперин  преподавал историю и физкультуру.  Приличный человек, так и звучит в ушах его голос: "Раз, два, три, иии, раз, два, три". Он был сутуловат, с большими губами и  мелко вьющимися волосами, из-за чего и прозвище получил соответствующее – Ганнибал.  И тянулось оно  за ним на протяжении всей его педагогической деятельности в школе. Кто из школьных остроумцев впервые назвал его Ганнибалом неизвестно, по крайней мере, мне. Это прозвище настолько прочно прилипло к нему, что некоторые даже думали, что у него такая фамилия.  Известен один забавный эпизод, когда кто-то из вызванных в школу родителей спросил: "где можно увидеть товарища Ганнибала?"
 Ганнибал благоволил к Валерию Косенко, подающему большие надежды в области лёгкой атлетики, особенно в прыжках в высоту.  Косенко, из класса «Б» был красивым спортивным парнем, и у него уже тогда был роман  со студенткой-практиканткой ИН'ЯЗА.  Очень печально, что Валерий рано ушёл из жизни.  А Дмитрий Александрович, воспитав многие поколения выпускников нашей школы, так и остался одиноким.
 
 В воспоминаниях известной писательницы Людмилы Петрушевской я с удивлением прочитал о том, какое тягостное впечатление на неё, девочку из соседней 635-ой женской школы, произвела наша школа и её “население”, когда произошло слияние женских и мужских школ.  Она проучилась в нашей школе только 2 года, 9-ый и 10-ый классы.  Я-же учился с 1-ого по 10-ый, и, право, в “моё” время  никаких таких ужасов, ею описанных, я не видел, а я и тогда был весьма чувствителен к грязи и к запахам. Может быть, всё изменилось в последующие пару лет?  Не очень уверен. В школе, где работали такие учителя как Аренс, Стонова, Филиппова, Архангельский, Шевяков, Суздалев, Пластинин, Спитковский  и др. этого бы просто не допустили.
  Что касается  "драк", "избиений", шпаны и бандитов из Столешникова и Петровки, клянусь, не знал таких, хотя, может быть, они и были.
 
 Сам я родился, вырос и жил в Столешниковом переулке, в доме №14, во дворе, и, несмотря на «плотную коммунальность» наших тогдашних жилищ, тепло и любовно вспоминаю свою «малую родину».  Но только, конечно, тот Столешников, а не теперешний, переделанный до неузнаваемости в одну из самых дорогих европейских улиц.  Это всё - уже чужое, не наше.  А «мой» Столешников был знаменит не только известными личностями, жившими там в разное время, но и  своими  магазинами: «Подарками», двумя Меховыми (на углах Пушкинской улицы и Петровки), славился пирожными, и люди со всей Москвы приезжали, чтобы купить их или поесть «не отходя от кассы». И уж, безусловно, к "брэндам" Столешникова можно отнести ещё Винный магазин и, конечно, Ювелирный. А у Винного, внутри которого я не бывал часто, ибо не пил, - можно было встретить массу знаменитостей - помню частых посетителей - актёров Филиппова, Ливанова (старшего), Никулина...

 В Столешниковом всегда можно было встретить также и школьных друзей.  Все мы жили неподалёку от школы и регулярно встречались и в неучебное время. 
Начиная уже с 6-ого класса я обожал ходить в Эрмитаж и не только днём, и не только в кино. Там было три театра.  "Зеркальный”, в котором по-большей части была оперетта, "Театр Миниатюр" и мой любимый  "Эстрадный Театр", где я впервые и потом уже по несколько раз видел Утёсова (с дочкой и без неё), Райкина (без дочки), Смирнова-Сокольского, Мирова с Новицким, Брунова (с дочкой), Гаркави, Набатова, Блехмана (эстрадный оркестр), Рознера, Лазаренко, Дорду и десятки других в отдельных и смешанных эстрадных концертах. Я обожал "эстраду", а к Утёсову ходил даже на репетиции. Там же однажды при мне (буквально) видел (и слышал) как пришедший Юрий Файер (Большой - балет) обнял Утёсова и сказал "Эх - мне бы таких музыкантов".  И всё же наибольшим достижением оркестра было его исполнение знаменитой пьесы Ральфа Фланагана "In The Mood” (копии миллеровского хита). Вечерами, кстати, утесовский трубач Владимир Тартаковский играл на танцах (прекрасно.)

 А с 8-го класса и до конца школы я готовился к экзаменам очень основательно, так как какие-то предметы шли в аттестат или аккумулировались (не помню), и в подготовку входили совместные с другими ребятами занятия по вечерам и на дому. Я помню - ходил к Гоге Г. и Виктору К.  После занятий вечером (около 9-10) шли гулять по Горького, по Пушкинской и Петровке.
Но мои воспоминания о школе и о том добром старом времени моей юности были бы неполными, если бы я не упомянул один эпизод, оставивший неизгладимый след в моей душе.
Как-то в первом классе, незадолго до окончания урока, учительница вдруг громко спросила меня, как зовут моего отца.  Класс замер, и при гробовой тишине, я пробормотал нечто невразумительное.  Но тут раздался «спасительный» звонок.  А дело в том, что имя моего папы было Абрам Ильич.  На перемене я, конечно, подошёл к учительнице,
дал ей номер нашего телефона и всю необходимую информацию.   Моё «замешательство» не осталось незамеченным.  Мой одноклассник Яша Эльпер  поинтересовался, что же призошло.  Я ему объяснил и спросил,  чтобы он сделал в таком случае.  «Да-а», сокрушённо произнёс семилетний друг мой.
Такое воспоминание, конечно, выпадает из общей стилистики.  Но что поделать?  Какова эпоха, какова политика – такие и воспоминания.


А.Ш. + К.Р.

Июль – Август 2009 г.