Часть 1

1
…К вечеру на закате после захода солнца покрепчал ветер. Лодку медленно понесло в сторону неудобного обрывистого берега, и братья заторопились, быстро выбирая пустую сеть из воды. Высокорослый мосластый Симон, ловко управляясь с нижней подборой нехитрого невода, поглядывал в насупленное небо:
- Нет сегодня удачи у нас с тобой, братуха. С самого утра не заладилось, должно после того, как с домочадцами повздорили. И что это за улов…?
Он босой ногой небрежно тронул под лавкой ещё чуть живую тиляпию.
- Да, ужин явно не рыбный нынче будет, – в тон ему усмехнулся младший брат Андрей. Полы его потрёпанной накидки были снизу мокрыми, и он попробовал заткнуть их за пояс-бечеву, но рваная ветхая ткань тут же вновь сползла вниз, и он оставил одёжку в покое, продолжая выбирать верхнюю верёвку сети с немудрёными деревянными поплавками.
Управившись с неводом, братья развернули лодку к берегу. Править сел младший, поплевав в мозолистые ладони и уверенно опустив в воду вёсла. Чуть скрипнули деревянные уключины, лодка, набирая ход, пошла домой. Симон присел на корме, упираясь ногами в мокрую сеть. Ветер трепал его клокастую небольшую бороду и пузырём вздувал на плечах хитон.
…К берегу пристали затемно. Вытащили подальше на песок лодку, привалив её шершавым боком к ещё мокрой лодке старика Заведея, вернувшегося верно с рыбалки чуть раньше.
- Тоже, как видно, не разжились рыбою, – кивнул на утлую ладью соседа Андрей, снимая вёсла с уключин.
- Как знать, – с потаённой надеждой в голосе проговорил Симон, переваливая сеть из лодки на длинный шест.
- А чего там знать – рыбой и не пахнет, это первое, а второе – с уловом всегда задержка, а Заведеи нынче раньше нас управились…
- Ладно, мудрец, хватайся-ка за шест, – старший брат взвалил на плечо поклажу.
Ступая грузно в песок, братья направились к жилью, мерцающему впереди редкими огнями. Чуть погодя ночь скрыла их, заглушая шаги ветром и шумом прибоя.
Жилище братьев приютилось на самом краю селения окнами к морю. Двор большой и просторный, по краю шумят густой листвой на ветру несколько деревьев. Сумрачные очертания гор чуть видны на фоне отгоревшего ветреным закатом неба. Во дворе у открытой двери в хижину толпился народ. У Иониных собирались в последнее время часто. До полутора десятка людей рассаживались тесным кругом прямо на полу вокруг зажжённой свечи. Приходили и могли разговаривать даже тогда, когда братья были на озере. Кто-то приносил лепёшки, у кого-то в руках был глиняный горшок с рыбной похлёбкой, тут же из рукава у кого-то появлялась изрядная луковица, иногда кто-то от щедрот приносил кувшин кислого вина, всё это выставлялось на середину и съедалось всеми медленно по крохам без суеты и обид. Старались не шуметь, потому как знали, что в коморке за занавеской уже с неделю лежит в горячке тёща Симона. Говорили о жизни, о рыбалке, о прохудившихся сетях, о болезнях, о засилье имперских налогов, о роскоши местных богачей, предававшихся в последнее время празднествам с поистине языческим размахом. Вот и сегодня заговорили о заповедях Моисея, почему-то совсем не препятствующих барству и излишествам богатых, но не оставляющих надежд бедноте.
- Если соблюдать все правила по вере, то после всех жертвоприношений в хозяйстве не остаётся и горсти муки на лепёшку, – ворчал, поправляя пламя свечи, тёзка старшего Ионина Симон, прозванный Зелотом за рвение и послушание в почитании Савоафа.
С появлением хозяев в хижине гости чуть оживились, освобождая братьям место ближе к свету. Жена Симона засуетилась было с ужином, но кто-то из гостей опередил её, предлагая братьям вина и лепёшки. Женатый Симон слыл неплохим семьянином и его почитали за грамотность, за рассудительность и ещё может быть за хитринку в поступках.
- Грешно как-то ужинать без подношения Иегове…, – оправдывался Симон, намекая на неудачную рыбалку.
- Вот и ты о том же! Есть у нас тут уже один ревнитель…, – язвит смешком кто-то из сумерек хижины. – Не велик грех оставить Яхве натощак спать. А может быть он и не просыпается вовсе, тогда стоит подумать о новом боге…
Симон что-то собирается сказать, но брат дёргает его за рукав и первым принимается за лепёшку, приправляя её луковицей.
- Люди говорят, в Вифаре взяли под стражу Иоанна…? – чей-то вопрос из темноты прозвучал так, чтобы завязался разговор.
- Это того бродягу в верблюжьей шкуре, что зовёт всех к омовению от грехов водой Иордана…? – ворчливо сквозь бороду вставил в начавшийся разговор свой ехидный вопрос старик Заведей, навещавший иногда такие коллегии молодых. – Тоже мне пророк. Вещун нищих да праздных. Велико ли дело валяться днями напролёт у воды, питаться сушёной саранчой да поджидать грядущего мессию…?
- Ты не прав, дед…, – одёргивает его Андрей. – К нему в последнее время пристаёт немало народу. Его проповеди смелы и дерзко направлены против Ирода, путающегося с женой своего брата. Так обличать царя себе и первосвященники не позволяют, а Иоанн, несмотря на острастку Каиафы, решил сам открывать всем идущим к нему слово правды…
- Знаю я, где его правда: чем больше придут, тем больше принесут, – не унимался Заведей. – Это ты, побывав у бродяги, наслушавшись его россказней, заступаешься за него. Только бывал у него ранее и я. Он, видите ли, только предтеча, предвестник того большого и настоящего, кто вот-вот объявится на берегу и научит жизни праведной и достойной…
Старик напустил в лицо деланной серьёзности и передразнил упоминаемого вифарского пророка:
- …Будьте воздержаны, в похотях не уподобляйтесь начальству, погрязшему в грехе. Я кроплю вас только водой, а идущий за мной будет осенять вас строже и выше – небом…
- Ты отстаёшь от времени, отец, – подал голос Иаков Заведеев. – Люди передают, что Иоанна извели в застенках царских, смерть мученическую он принял, а Тот, который шёл за Предтечей принял омовение у него, и ныне через учеников тоже проповедует, и народу у него больше. Андрей, скажи, я правду говорю? Ты один из наших первым встречался с ним…
- Хочу сказать вам, братие, это правда. Мало того, сегодня он должен был поспеть к нашему собранию. Вчера его уже видели в Вифсаиде. Один славный иудей из сикариев ходит с ним, и они знакомятся с братией наших коллегий. Вы увидите, что молва о молодом праведнике подлинно соответствует истине. А Иоанн действительно мученически обезглавлен Иродом. Не зря старики говаривают: язык твой – враг твой. Предтеча на самого царя хулу возвёл. За то и сгинул в темнице, от царей другого не дождёшься…
За стенами хижины раздались приглушённые голоса и вскоре, толпящиеся на входе расступились и пропустили к заметно сгоревшей свече двух незнакомцев. Оба бородаты, в лёгких тканых кетонетах до колен, сверху на плечах симлы, лица приветливы, хотя и заметна в них усталость. Когда первый заговорил, вдруг показалось, что в хижине стало светлее. Свеча колыхнулась, стрельнув искрой, и тут же разгорелась заметно ярче и сильнее.
- Мир дому вашему, братие! Да предшествует в начинаниях ваших свет и праведность…
Говорил он тихо, но внятно и проникновенно, пытливо вглядываясь открытым чистым взором в лица собравшихся. Второй, чуть моложе, явно жилистее и выносливей, так же поприветствовав расположившихся кругом людей, добавил многозначительно:
- Зовите меня Йегудой, а товарища моего Иешуа…
- Да уж наслышаны, – раздался говорок среди братии. – Слух всегда впереди…
- Верно говорят: где двое или трое собраны во имя Господне, там воистину Он среди них…, – мягко улыбнулся тот кого назвали Иешуа.
За занавеской болезненно заворочалась старуха.
- Там у меня мама…, – извиняясь перед новыми гостями, жена Симона поспешила к больной.
- Выведи её на свет. Довольно ей в постели лежать, – гость продолжал улыбаться, но было понятно, что он не шутил.
- Горячка у неё. Неделю как слегла, – серьёзно пояснил Симон.
Оба гостя переглянулись. Иешуа, откинув чуть занавеску, тронул больную за руку:
- Подай нам женщина, хоть хлеба с водою, ежели есть в доме, чем заморить червячка. С дороги мы и тому рады. Встань! Не так часто у тебя такие гости бывают…
Старуха медленно поднялась и со словами «…прав ты, свет наш, негоже пред тобою больной валяться» вышла из-за занавески к гостям. Присмиревшее в это время собрание разом восторженно выдохнуло.
- Ну, вот и ладно…, – сверкнув взором, гость повернулся к братии. – Слава Господу нашему за милость и память о чаяниях наших…
- Как это ты сделал? – кивнув на тёщу, зачаровано спросил Симон. – Значит верно люди рассказывают, что добро многим творишь, от хвори и бед спасаешь…?
- К уверовавшему в Отца нашего и сила приходит. А добро делать у каждого сила есть, нужно лишь желание и веру приложить…, – назидательно проговорил Иешуа, приготовившись умыться.
Пока гости умывали руки из рук чудом выздоровевшей женщины, все остальные тихо шушукались и поджидали продолжения беседы.
- Добром нынешнюю жизнь не осилишь, – попробовал повернуть разговор в свою сторону Заведей старший.
- Язвительный ты, надо полагать во всём, дед…, – с улыбкой откликнулся гость, назвавшийся Йегудой.
- Этого уже не переделаешь, – так же с улыбкой согласился Иешуа и серьёзно добавил: – Никто не может придти ко Мне, если то не дано ему от Отца Моего…
Принимая из рук женщины хлеб и похлёбку, гости не спеша принялись есть.
Пока длилась скромная трапеза, Андрей, на правах знакомства с гостями у самого Крестителя, представил гостям всех собравшихся по именам.
Затем как-то само собой произошло, что заговорил Иешуа:
- С самого своего начала от сотворения у человека было два пути – с миром, тренируя, упражняя и развивая дух свой, и, наоборот, против мира, «покоряя» его, извлекая выгоды, «не ожидая милости». На первом пути человеку всё было дадено – …мысли и возвышайся! Во втором же случае он обречён безжалостно грабить природу на свои неестественные всеразрастающиеся нужды. И так до сих пор. Идущих первым путём мало и потому успехи их сомнительны, но и всё остальное множество на втором пути может похвастаться лишь «успехами» в деле грабительства и разрушения мира. Не для того мы на земле рождаемся, чтобы только пить, есть да работать. Есть выше цель у Отца нашего, о которой не дано знать, но послужить тому есть всегда и место, и время. Отец призывает к возвышенному нас всех, к единой мысли о чистоте и простоте жизни. В них счастье и успокоение…
- На пустой живот не шибко счастлив, и о чистоте помыслов тогда заботы мало. Прост да голоден, что ж хорошего? Пусть уж будет сложно, зато сыто и с куском в руках…, – ворчит из сумеречного угла тот, которого все зовут Фомой.
- Тебе бы всё прежде руками пощупать, неверующий, – заговорил молчавший до того Симон. – Нет, видно, другого пути из нынешнего тупика жизни, куда завели людей корысть и стяжательство. Прав, верно, гость – спасение в отвращении к тому, что признано за благо, за богатство. Не в стяжании благо, наоборот, в противоположном, в отказе…
- Поголодуешь день-другой, не откажешься…, – язвит по-прежнему Заведей.
- Полный отказ – дело совершенных, уверовавших до конца в Отца нашего. Для всех же умеренность и воздержание – вот верный путь, противоположный стяжательству и излишествам, – заговорил страстно Иешуа. – Царства людей возвышаются на жестокости и насилии, на рабстве и непосильном труде. Все стремления переделать или улучшить что-либо заканчиваются войнами и гибелью. И это, потому что люди стремятся лишь вскарабкаться выше и выше на уже возведенное прежними поколениями здание. Им и в голову не приходит, что строение хило и безжизненно. Это основная ошибка, не позволяющая жить в мире и меж собой и с небесами. Обернуться к началам своим и идти, не признавая богатств и роскоши, устремляя силы свои в приобретение богатств духа, тех нетленных сокровищ, что невидимы, но вечны. Не стяжать и не обрастать скарбом бесчисленных ненужных вещей, не видеть в стяжательстве блага вообще, учить тому детей и язычников. Это же так просто – отказаться от излишеств…! Воспряньте любовью друг к другу и отриньте от себя ядовитый дух накопительства. Я покажу вам, как жертвовать собой ради этого, как умирать во имя такой любви в жестоком немилосердном мире, и как воскресать вновь для продолжения жизни в любви и братстве. Людям жалко расставаться с нажитым – в том их беда. Они видят лишь в приобретательстве пользу и счастье. Но единственный путь обрести истинное счастье это уйти в мир духа и возвышенной устремлённости к постижению Бога, Отца нашего. Попробуйте однажды постичь Его намерения, Его высшую цель, найдите в себе смирение и желание попросить у него прощения за всё и за всех, и Он простит и допустит на путь свой, и вы останетесь вечно на этом пути служить Его великим целям…
Гость умолк, пристально вглядываясь в глаза притихшей братии.
- Люди называют тебя царём другой жизни и Спасителем…? – прозвучал чей-то робкий вопрос.
- Пусть будет так, если вы не умеете пока видеть мир без царей вообще. Я ваше озаренье, рождённое небом. Отец небесный даёт мне умение и дерзость научить вас новой жизни. Слова, которые говорю я вам, суть сама жизнь. Небо и земля прейдут, но слова мои не прейдут…
Симон, глядя в глаза ему, спросил искренне:
- А почему ты открыто не учишь жить? Таишься? Яви себя миру…
- Была ли тайной весть о моём приходе к вам? – вопросом ответил гость и, услышав одобрительный шумок, продолжил: – Весь дьявольский мир воспротивился и ненавидит меня, потому что я свидетельствую о нём, что дела его злы. Многие и из вас не поймут и не примут меня, но те, кто примет, спасутся. Старики говорят: зерно, брошенное в землю до срока, гибнет. Познай срок, тогда и сей…
- Книжники говорят, что прийти прежде должен Иллия и устроить всё…, – подал голос Фома.
- Так был же он, а вы и не узнали его! И воссевшие на моисеевом седалище не разглядели, да и не хотели видеть в Крестителе Иллию. Так и во мне по неверию никого не увидите…
На мгновение все притихли.
- Да, ты не Предтеча, постигший куда идти, ты уже знаешь, как идти…, – среди всеобщего молчания восторженно проговорил Симон, и чуть погодя добавил:
- И к простому народу, в самое нищее нутро его неспроста обращаешься. Знаешь, что здесь желания к лучшей жизни поболее, чем у толстосумов…
- Блажен ты, Симон! Не сердцем промысел мой видишь, но умом. Кифой отныне быть тебе, камнем первым в основании церкви моей. О человеческом в тебе думки больше, чем о Божьем. Вот и послужи вере тем, что тебе ближе. А того, кто сердцем прикипит ко мне, ещё не вижу среди вас, – Иешуа обвёл собрание строгим взором, остановившись почему-то на Йегуде. – …Тому ещё не открылась участь его и предназначение умереть за веру, исполнив пророчества отцов наших.
- Не довольно ли, братие, на сегодня, свеча вот-вот догорит? Пора расходиться. Духотищу в хижине развели, как спать будем? Да и вставать завтра рано…, – напомнил о позднем часе Симон.
Тихо перешептываясь, братия быстро разошлась. Двери хижины заперли. Гостям нашлось место тут же на полу, и вскоре все спали. Во дворе воцарилось безмолвие, лишь изредка прерываемое шорохом затихающего к полуночи ветра…