Часть 7

7
…Утром разъярённая гурьба под предводительством первосвященников, улюлюкая и глумясь над пленником, направилась к дворцу римского наместника. Остановившись у подножия лестницы, толпа, горланя, потребовала разрешения на казнь. Пилат, широко расставив ноги, сверху, молча, оглядел галдящую массу народа и угрюмо опустил голову.
- Приведите Его сюда…! Я хочу поговорить с ним…, – приказал он, направляясь во дворец.
Центурион с солдатом повели Спасителя вверх по ступеням, подталкивая с боков и поторапливая. Пока поднимались, пленник машинально в уме считал мраморные ступени. Когда остановились в небольшом зале в нескольких шагах от прокуратора, сидящего в большом кресле, Иешуа улыбался, припоминая из детства в материнских украшениях золотые пластинки, и размышлял над случайным совпадением их численности с количеством ступеней каменной лестницы.
Легионеры отошли назад и безмолвно застыли. Пилату не нужно было долго думать и присматриваться, чтобы за худобой и тканым хитоном разглядеть в избитом арестанте умного и бывалого человека. Невольно сама собой в голове вертелась мысль: «Как опостылела мне эта дыра с этим своенравным народом. Прожорливому Риму подавай мастеровитых приличных рабов, а эти… вообще ни к чему не пригодны. Вот этого… толпа называет Спасителем!». Ещё подумалось, что этот бродяга с пронзительными глазами должно быть много побродил по свету, несмотря на свою молодость. Может быть, поэтому прокуратор сразу неожиданно спросил:
- Ты бывал в Риме?
- Искушение роскошью и богатством возможно везде, – неопределённо ответил Иешуа, взглядом обведя убранство холла. – Там же, где сборище людей излишне велико, и того проще ничего не делать и преуспевать в излишествах. Не скопищу и его идолам служить надо. Господу Богу нашему поклоняйся…
Такая назидательность простолюдина не понравилась прокуратору, но скрывая нервозность, он спокойно поинтересовался:
- Но волей или неволей и ты желаешь власти над людьми, если за собой их ведёшь…? Просто не можешь не желать. А без стяжания материального такая власть слаба. Мало того, не будь стяжания, они не пойдут за тобой…
Спаситель, утерев кровь с губы, улыбнулся и спокойно заговорил:
- Я веду в царство мира волей Отца, как ты заметил, без помощи злата, и царствую исключительно миром, но не войной. И вообще вожделение владеть Миром – есть искушение дьявола. Всегда гони его от себя. У Адама даже малое искушение, чуть похожее на такое желание, обернулось наказанием всему человечеству. Истина в том чтобы служить простоте…
Последние слова почему-то чуть обозлили Пилата и он, не тая этого, с иронией грубо оборвал Спасителя:
- Я наслышан о твоём умении назидать…
Иешуа благосклонно умолк, а Пилат продолжил грубо, не скрывая возбуждения:
- О какой истине ты твердишь в фанатичном запале? Не о той ли, что ныне всяк на свой лад долдонят ваши… да и наши цари, приспосабливая к своей алчности? Или может быть о той, что нужна не менее жадным священникам, думающим ею возвеличить и обособить твой народ? Это они за твою истину тащат тебя на казнь? Или за свою…? Или, может быть, ты печёшься о той правде, которую после тебя многие и многие будут примерять каждый на свой росток…? Об истине толпы безликой и жестокой? Ей ты нужен…? Да толпа и имя твоё уже затёрла в велеречивости прозвища Спаситель, придуманного ею же волею своих тщетных и вечных надежд и случайности, но… недурственно кормящего её вождей и предводителей. Пойми, так было уже… много раз. Ты не первый, да и не последний, я думаю. Молчишь? Ха! Тебе просто нечего сказать в ответ на мою истину…
- Почему же, о единственности Божьей истины можно было бы много сказать, но только мы не поймём друг друга…, – Иешуа грустно смотрел в глаза Пилату.
- Это почему же? Ты так высокомерен, что приписываешь мне неумение размышлять о высоком…? А тут и размышлять много не надо, чтобы понимать, как тебя угораздило попасть меж трёх смертей. С одной стороны фанатики, жаждущие чуда воскресения и перемен в вашей вере, потащат тебя, не раздумывая и торжествуя, на казнь, о которой ты сам упрямо твердишь в проповедях своим ученикам. А с другой стороны радетели неприкосновенности старых устоев веры также оголтело и упрямо будут добиваться твоей смерти. Но более всего ты наверно неугоден Ироду, трясущемуся за своё местечко тетрарха на престоле Давидовом. Так кому ты больше хочешь кровушкой послужить, какой толпе, какой истине…?
- Ты очень умный человек, но беда в том, что в людях различаешь лишь толпу. Для меня же в них всё – сердце моё, кровь моя, душа и счастье…
- И погибель…! – с сарказмом вставил Пилат.
- И воскресение, – убеждённо и решительно завершил мысль Иешуа.
Вдруг Пилат успокоился и, словно вспомнив о прямом назначении допроса, угрюмо спросил:
- Говорят, ты подбиваешь рыбаков не платить кесарю налоги? Ты знаешь, чем это грозит тебе?
Спаситель слегка пожал плечами и простодушно ответил:
- Тебе неправильно донесли на меня…, – и, глянув прямо на Пилата, добавил: – Я лишь утверждаю, что деньги совсем не лучшая придумка людей, и потому нужно по достоинству рассчитываться и с царём, и с Богом. Когда я спросил у рыбаков, где они берут царские деньги на уплату налога, рыбаки сказали, что ловят и продают рыбу…
- Значит, вы немало трудитесь? – опять спросил я рыбаков.
- Ещё как…, – ответили они и поблагодарили Бога за силу, что дана им для труда на море. Тогда я спросил их ещё:
- А рыба чья?
- Божья, наверно, – был ответ.
- То-то же, – сказал я тогда рыбакам. – Вы задолжали кесарю его деньги, так верните их, но не забывайте, что дважды вы задолжали Богу – за здоровье и за рыбу…
Пилат молча угрюмо слушал и размышлял:
- «Такой способностью говорить притчами эти «мудрецы» вынашивают планы одурачить империю и, сплотив свой народ идеей исключительности, освободиться от влияния Рима. Используют любое средство. Надумали вот организовать мистерию с казнью этого бродяги, возомнившего себя сыном небес. Священники вдолбили в сознание нищеты мысль об обязательном явлении мессии, якобы способного сплотить и спасти народ. От кого или от чего спасти? От Рима? Или от жизни…? Фанатики! Нагородили вокруг этой идеи тайн и заговоров, а скажи им об этом прямо в глаза, сочтут за кощунство, за насилие над их особым сознанием. Тупицы! Смеяться над мифами великого Рима – можно, а вот их религиозные сказки не тронь. Святое…! Бездельники! Что за времена пошли…?».
Так ругался в сердцах про себя Пилат, не находя правильного решения. Жена его была на сносях, ходила тяжко, и сейчас он был более обеспокоен её положением, чем какими-то беспорядками в городе и судьбой нищего проповедника новой веры. Но, поглядывая на избитого с окровавленным лицом Иешуа, ещё раз серьёзно подумал: «Риму всё больше и больше нужны рабы, а эти… научились противиться, и даже мыслят иначе. Как знать, не отсюда ли приходит ожидаемое обновление империи, предрекаемое философами Стои…?».
- Поколотите бродягу и отведите к Антипатру! – приказал прокуратор страже. – Я не вижу оснований для казни, пусть священники придумают что-нибудь важнее.

…Его били немилосердно с особой жестокостью, словно ожидая тотчас чуда Его сверхъестественного освобождения, чуда той справедливости, о которой Он упрямо предрекал. Многим из легионеров и самому центуриону было жаль Его, но именно ожидание такого чудесного избавления от мук для солдат оказывалось важнее и желаннее милосердия. Но чуда не происходило, и солдаты вскоре оставили Его, устав от истязаний сами.

…Дюжий араб-наёмник, громыхая длинным мечом о каменный пол, оставил арестованного и, повинуясь взмаху руки сидящего на возвышении Антипы, пятясь, удалился. Мельком из-под некрасивого морщинистого лба оглядев пленника, тетрарх заговорил сразу о том, о чём думалось ему в последние дни. «В городе неспокойно…, надо бы уговорить Пилата, выпросить у столицы дополнительно солдат. Эту толпу фанатиков любым способом нужно усмирять…».
- Послушай, ты ведь не глупый человек. За тобой идут люди, они верят и учатся у тебя. Твоё место среди учителей веры. Будь одним из них, священники примут с честью тебя. Уйми гордыню и не возносись. Мир устроен без нас, и нам надлежит лишь покорно служить в нём по мере сил и умения...
Он неприкрыто лицемерил, но втайне надеялся каким-то образом затронуть чувства пленника и вынудить говорить его об истинных помыслах и намерениях. «Пилату выгодно держать меня в страхе пред явлением законных наследников престола, поэтому на праздники он в угоду традициям помилует этого голодранца. Но в пользу казни, а значит и в мою пользу, складывается сила вдвойне. Толпе хочется чуда…» – так думалось Антипе и непременно желалось самому тоже видеть любое чудо, что якобы творит этот проповедник равенства в нищете и непритязательности. Тетрарху был совершенно непонятен этот отпрыск рода Давидова, претендующий на какой-то небесный престол.
- Хочешь, я соберу священников и укажу им…, как надлежит принимать тебя?
Казалось, Спаситель не слушал Ирода. Еле удерживаясь на избитых ногах, он дрожал, обессилев, но взгляд его из-под рассечённой брови был глубок и страстен. И все-таки, словно вежливо вопрошая, он ответил:
- Ты предлагаешь мне маленькое местечко на земле тогда, когда мне принадлежит Небо…
- Что ж ты, сын Бога, а пришёл к людям смущать и верховодить ими? Творил бы своё великое дело в одиночку, как когда-то… Яхве, создавая мир...?
- Многим пример важен, – тихо ответил Иешуа. – Вину искупить всем надо, только тогда святость возвращается. Отец лишь покаявшихся примет…
После такой невозмутимости арестанта Ирод вспылил:
- Гордец! Тебе будет предоставлена такая возможность оказаться на небесах вскоре… и навсегда. Тебя оденут в белую тогу, как соискателя высшей общественной должности. Для одних это будет насмешкой, издёвкой, но, поверь, мне хотелось бы действительно видеть тебя кандидатом на подобающее для тебя место философа…
- Ты лукавишь, тетрарх, – закашлявшись, хрипло заговорил Спаситель. – Лукавишь, как и твой отец, надумавший когда-то заигрывать с религиозным чувством моего народа, прибавив к десятку своих жён женщину из дома Давидова, да взявшись за строительство храма, в то же самое время заводивший гнусные римские игры и пиры с дьявольскими увеселениями, насаждавший обычаи, которые, отличались таким язычеством и непотребством, что могли внушать лишь чувство ужаса и отвращения…
- Укроти свой длинный язык! – зловеще сверкнул взором Ирод. – Оглянись, кому ты это сейчас говоришь? Кто слышит тебя, бродяга…?
- Отец мой Небесный всё слышит, – сипел Иешуа, многозначительно указывая вверх. – К Нему слова мои, Ему моё признание в слабости, что не сдержался, попусту от обиды великой слово своё бросил на голые бесплодные камни твоей чёрной совести…
- Довольно! – окриком прервал его Антипа, словно боясь услышать всё, что касалось грехов отца, и в свой адрес. – Ты будешь казнён с двумя разбойниками, ничем не отличаясь от них. После чего, я думаю, воскреснуть тебе не получится, даже при твоих, как поговаривают, способностях творить чудеса…
Усмехаясь, он приказал принести белую тогу и одеть её на Спасителя. Когда наёмник уводил пленника, тетрарх подумал: «А ведь я действительно боюсь этого бродяги. За ним видятся толпы фанатиков, воздвигающих его на царство…». А где-то в самых потаённых потёмках сознания мелькнула противно отдающая страхом мысль о действительно возможном чуде явления мессии.
Тут же, вызвав центуриона Лонгина, Ирод, чуть вскинув руку, кратко и отрывисто приказал:
- Он должен умереть…! Добейтесь у Пилата распоряжения на казнь! – страх и противное чувство неуверенности ушли из его сознания, только на лбу кривые морщины стали ещё глубже и некрасивее.
Офицер, молча, низко кивнул, затем, немедля, удалился.

…Еще раз за день галдящая ватага солдат, священников, ремесленников, оставивших свою работу, и просто бездельников подступила к дому прокуратора. Пилат со ступеней дворца окинул презрительным взглядом возбуждённую толпу, задерживаясь на озлобленных лицах предводителей, невольно содрогнулся, увидев окровавленное лицо Спасителя, и увёл виновато глаза вниз к своим ногам. Толпа неистовствовала, горланя безумно:
- Распни его! Распни…!
Прокуратор долго молчал, глядя на ремни своих сандалий, потом медленно поднял руку. Толпа смолкла. Пилат властно и громко заговорил:
- Вы думаете, что верна ваша идея одного значительного искупления на веки вечные…? Отдали одного хорошего человека на заклание, поплевали на него, поколотили до смерти, приколотили к кресту и всё…!? Вы все скопом думаете, что этого достаточно, чтобы прекратить свару земную, грызню, страсти и бойню смертную…!?
Он помолчал некоторое время, озирая вновь загудевшую толпу, потом, оглянувшись на слуг, потребовал сосуд с водой и, показывая неприкрытое презрение к людям, с ожесточением долго мыл руки. Затем поднял их, показывая толпе, и безразлично крикнул:
- Безумцы! Вы надоели мне! Делайте своё чёрное дело без меня…
Он подал знак страже, и солдаты, усердствуя, с копьями наперевес кинулись оттеснять толпу от дворца.