Часть 8

8
…Утром в пятницу, глумясь и избивая на ходу пленников, солдаты под командованием центуриона Лонгина повели их к небольшому холму, где по решению синедриона обычно устраивалась скорая расправа с преступниками. Многочисленная и разноликая толпа, сопровождавшая процессию, запрудила улицу, оттесняя в проулки всех прохожих, погонщиков мулов, торговцев и просто зевак. Среди серой массы бродяг и нищих, нет-нет мелькали заплаканные лица женщин, бородатые лица известных горожан. Смешавшись с толпой, скрывая лица, шли братья Ионины. Симона Киринеянина, случившегося недалеко на своём поле, здоровенного и сильного крестьянина, стражники тут же у подножия холма заставили сбивать из приготовленных заранее нетёсаных брусьев кресты.
…Над землёй нависло сизое нахмуренное небо. Чуть светлое с юга оно, словно серый дым, низкими рваными облаками мрачно расползалось вширь. С запада к востоку низом медленно, словно вывороченные вдоль горизонта внутренности животного-великана, вздымались сизо-молочные валы туч, что к середине неба неподвижно застывали безмолвно гнетущим месивом. Ночной дождь чуть увлажнил землю и сейчас, срываясь вдруг, редкими крупными каплями шумно шлёпал в расквашенные вороха придорожного хлама и пыли. Холодный секущий в лица непонятно с какой стороны ветер налетал внезапно порывами и грозил подхватить собравшуюся массу людей и разметать вдоль холма. Вскоре валы верхних облаков вдоль всего неба с запада на север превратились в косые иссиня чёрные с серыми краями полосы, напоминающие гноящиеся незажившие раны, словно где-то взорвался вулкан и его гигантский выдох медленно и удручающе тяжко распространился на всю землю. Гнетущее чувство тревоги овладело толпой, ещё с час назад ликующей и улюлюкающей по дороге к месту казни. Сейчас перед самой казнью толпа смолкла, и лишь глухой перестук молотков прорывался сквозь посвист ветра. Конвой торопился завершить свои мерзкие обязанности.
- Пошевеливайся, раб…! – торопил крестьянина центурион. – Вот-вот гроза ударит. Кончать надо поскорее…
Кое-как сколоченные кресты стражники взгромоздили на спины злодеев, подгоняя их плетьми к вершине холма. Под тяжестью ноши Иешуа вскоре стал спотыкаться и падать, Тогда офицер, злясь и покрикивая, заставил подхватить крест Киринеянина.
- Кого казнить надумали…? В нём силы отродясь никакой не было, сам ни сегодня-завтра помрёт…, – ворчал громко центурион.
На холме солдаты, скользя по раскисшей земле и чертыхаясь, наскоро растащили кресты каждый к заранее выкопанному углублению. Также скоро, заламывая руки и оглушая тумаками, привязали приговорённых смертников к крестам. Солдат, забивающий гвозди в ладони Спасителя, торопился, при ударе отворачивался, то ли ему была неприятна эта обязанность, то ли оттого, что берёг лицо от брызнувшей крови. Иешуа безжизненно уронил голову к груди и застонал лишь тогда, когда солдат, вколачивая большой гвоздь в скрещённые ступни, промахнулся и ударил тяжёлым молотком по окровавленным пальцам. Разбойник слева от Иешуа кричал благим матом, проклиная своих палачей ругательствами, какие можно слышать лишь от самых отъявленных воров и безбожников. Справа же смертник лишь изредка стонал, да, скрипя зубами, нервно обращался с вопросом к центуриону:
- Глупцы! Нас вот с этим горлопаном понятно за какие грехи распинаете, а вот его-то за что смерти предаёте…? Его вина в чём?
Офицер угрюмо хмурился при этом и молчал. При повторном вопросе сплюнул под ноги и проворчал в сторону:
- Ты это теперь там спросишь…, – и, ткнув пальцем в небо, быстро отошёл в сторону.
Управившись наскоро с распятием всех троих, солдаты, разом взявшись за верёвки, по команде рывком подняли все три гнусные сооружения над землёй. Толпа разом ахнула и отшатнулась назад. Распятый слева продолжал просто вопить, перемежая проклятья стонами. Справа же казнённый, стойко перенося муки, лишь скрипел зубами и шёпотом молился. Спаситель глубоко вздохнул, медленно поднял голову и с мольбой в голосе громко проговорил:
- Отец мой небесный! Не оставь, дай силы для достойной встречи с тобой…! – затем закрыл глаза и вновь уронил голову к окровавленной груди.
Вскоре сизое небо медленно залилось чернотой. Там же, где было чуть светло, вдруг проступило кроваво где-то далеко зачавшее бурей зарево. Ветер мгновенно стих, на миг наступила мёртвая гнетущая тишина. Но уже через мгновение небо опрокинулось на землю невиданно долгой и жестокой грозой, в синих вспышках молний изливая потоки воды и громыхая оглушительным беспрестанным громом.
- Воистину по кому-то из них плачут небеса…, – тщетно прикрывая от ветра и воды лицо ладонями, ворчал Лонгин, сожалея о том, что нужно будет мокнуть до конца экзекуции.
Конвой, собравшись группой, прикрылся навесом из солдатских накидок, придерживаемых над собой руками. Большая часть толпы рассеялась и, не дожидаясь конца казни, устремилась с холма в город. Лишь группа женщин оставалась стоять под потоками воды недалеко от крестов, да малая часть братии держалась стороной, опасаясь солдат. Лица людей были обращены на кресты, возвышающиеся и пропадающие где-то в грозовом небе, словно отгороженные стеною из ветра и воды. Лишь скорбь стояла в глазах, и слёзы смешанные с дождём омывали окаменевшие лица.

…К окончанию грозы свершилась и казнь.
- Погляди что там…, – приказал одному из солдат Лонгин, кивнув в сторону распятия.
- Тот, что посередине уже мёртв, – мрачно доложил солдат. Поскользнувшись, он чуть было не растянулся в грязи.
Лонгин, прихватив копьё, сам направился к крестам. Действительно, казнённые по сторонам от Спасителя ещё изредка стонали и лица их высохли. Израненное же тело Спасителя было недвижимо, капли воды, оставшиеся в волосах, на щеках и на прикрытых веках, совсем не испарялись. Офицер, украдкой оглянувшись на женщин, словно оценивая расстояние до них, быстро вскинув копьё, ткнул им Спасителя под ребро. На железо тотчас брызнула кровь, но тело осталось без движения, а Лонгину показалось, что на миг лицо казнённого посетила улыбка. Чуть не падая на скользкой дороге, чертыхаясь, офицер поспешил к солдатам. Группа женщин с намерением приблизиться к крестам пришла в движение.
- Караулить до моего прихода и никого не подпускать! За командира остаёшься… ты! – Лонгин, ткнув пальцем в грудь одного из солдат и оставляя ему копьё, решительно повернулся в сторону города.

…Вечером Иосифа допустили к Пилату. Центурион Лонгин, следуя рядом, придержал его, жестом призывая стоять в отдалении. Старик, низко поклонившись, тихо смиренно попросил:
- Прокуратор, позволь забрать тело мученика…?
Пилат удивлённо поднял брови, глядя вопросительно не на старика, а на центуриона:
- Как, этот философ был так слаб…?
- Да, ваша милость, – поспешил ответить офицер. – Его тщедушность не выдержала и половины дня. Прикажите отдать…?
- Да, уж, избавь меня от лишних хлопот с этим беднягой...
И уже обращаясь к Иосифу, добавил:
- Помолись и за меня, старик, когда будешь поминать Его…
Затем, чуть вскинув руку, отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

…Снимать Спасителя с креста охотников нашлось мало. Иосифу помогал один солдат из центурии Лонгина, от горожан вызвался Никодим, что принёс смирну и сок алоэ. Пропитав ароматами плащаницу, осторожно завернули в неё тело. Несли Иосиф с Никодимом двоём уже в темноте. Факелом подсвечивал солдат, последним в сумраке угрюмо следовал центурион, чуть в отдалении безмолвно, как тени шли женщины.
Спасителя внесли в пещеру и без лишних задержек удалились. Приваливая к входу большой камень, Иосиф на коленях шептал:
- Прости нас грешных за муки твои…, – и, помедлив ещё, долго стоял в оцепенении, прежде чем уйти под покровом ночи в город.
Поодаль у пещеры собралось у костра несколько человек от озлобленной толпы сторонников Каиафы, желающих сторожить тело. Ирод тоже распорядился приставить для караула к гроту на день-два пару легионеров. Тут же недалеко, не зажигая костра, в сумраке ночи приютились небольшой группой женщины.

…Когда темень пред самым рассветом сгустилась над землёй, и караульщиков сморил сон, в склеп, отворив камень, бесшумной тенью пробрался… Йегуда. Всё последующее время после ареста Спасителя его никто в городе не встречал. Мало того ещё до казни, разнёсся слух, что человека похожего на него видели повешенным за городской стеной на толстом суку сухого дерева. Но Йегуда был жив. Приятели его из сикариев ушли от братии ещё до ареста Спасителя, не видя своей выгоды среди Его подвижников. Предыдущую ночь перед казнью Йегуда спал в каком-то крестьянском сарае, выглядел неопрятным грязным стариком, и лишь невыразимо жгучий взор из-под нахмуренных бровей выдавал в нём прежнего сильного человека из Кериафа.
Некоторое время ничто не нарушало тишины, но затем из пещерного зева послышались оглушительные звуки и вырвались всполохи «греческого огня»*. Дремавшие у погасшего костра добровольные и нанятые стражники вмиг переполошились и, запаниковав, в страхе тотчас разбежались. Убрались торопливо от пещеры и перепуганные женщины. Во время заварухи Йегуда перенёс Спасителя в другой грот.
Утром, когда Ироду донесли о случившемся переполохе, и было высказано предположение о намеренном устрашающем представлении, и о возможном столкновении сторонников и противников Спасителя, тетрарх приказал найти тело, выявить участников и арестовать. В этот же день под стражу взяли Иосифа…

* зажигательное средство (намек на греческий огонь греков, арабов, зажигавший и в воде, нечто вроде пороха, известного с 4 го века до Р.Х.)
Посвящаемые совершали жертвоприношения и затем вступали в храм, где в глубоком мраке ночи совершали переходы из одной части святилища в другую; по временам разливался ослепительный свет, и раздавались страшные звуки. Эти эффекты производились различного рода техническими приспособлениями, но, тем не менее, производили подавляющее впечатление. Страшные сцены сменялись светлыми, успокоительными: открывались двери, за которыми стояли статуи и жертвенники; при ярком свете факелов посвящаемым представлялись украшенные роскошными одеждами изображения богов.
(из истории культа древнеримских богов)