Одушевляя оружие

глава из книги-travelog "На твоём языке"

"Она знала: он так долго молчит перед тем, как ответить, чтобы никогда не произносить неправды. По его мнению, все несчастья мира происходят из-за лжи, намеренной или нет, которая возникает из-за спешки или неточности." 
Михаэль Эндэ «Момо»

Названия на выбор:
Одушевляя оружие
Вакцина хронической страсти
Kurz alle Menschen, die ich gern habe, sind irgendwo meine Idole.

Невыбираемая география происходящего:
Лес и озеро. Кочевая артистическая деревня где-то в Финляндии.
Гамбург зимой.

Словарик героев:
Kurz alle Menschen, die ich gern habe, sind irgendwo meine Idole.  - Все люди, с которыми я рад общаться, в какой-то степени мои идеалы.
Flieger - лётчик
Alta (alter) – старик (обращение к другу)
Danach [данах] - после
Barfuss - босиком
Mann - мужчина
Alles klar – всё ясно
Das Problem ist doch bei uns M;nner: Gott gab uns ein Gehirn und ein Penis aber nur genug Blut um eins zu betreiben. (немецкая шутка) – Проблема у нас, мужчин, в том, что Бог дал нам мозг и пенис. Но крови достаточно лишь для того, чтобы работало что-то одно.
Ab und zu – время от времени
Pieder [пидэр] – хлеб с овощами, наподобие пиццы
Риппербан – район «красных фонарей» в Гамбурге
Auf jeden – по-любому (нем. cленг, образовано от auf jeden Fall – в любом случае)
gute Nacht – спокойной ночи
S-bahn - метро
Prall – равнозначно, безразлично (сленг)
Hengst   - конь, жеребец (похотливый мужик – сленг)
hey Mensch – эй, чувак
auf den Stuhl (дословно «на стул») здесь в значении «ну-ка все, в туалет»
Heilpraktik – традиционная медицина, включающая народные средства, фитотерапию, массажи, целительство
Mach los! - перестань
Geil – круто/клёво/супер/вау (самое распространённое немецкое сленгловое словцо)
Dacascos WUN HOP KUEN DO (WHKD) – боевое искусство, одно из новых направлений кунг-фу,  практика оздоровления, координации и боя, построенного на принципах уважения, чести и верности
Thorgal – (любимый персонаж героя этого рассказа) популярный герой бельгийских комиксов. Капитан космического корабля, направляющегося на землю за источниками энергии. Отважный воин и прекрасный лучник, он стремится найти спокойное место для гармоничной жизни со своей любимой семьёй, но судьба вечно подвергает его опасностям и сверхъестественным силам.

Вопрос к читателю:
В каких обстоятельствах Вам удавалось прочувствовать вкус архитипического мужчины или архитипической женщины?

Саудтрэк:
Nein Mann - Laserkraft 3D

В каждом единоборстве важен момент философии. Победит тот, кто усвоит его перед боем. В кунг-фу любой боец должен пройти три этапа. Воин берёт оружие. Воин и оружие сливаются в одно. И наконец - оружие одушевляется. Теперь оба готовы к бою.
Плавные движения сменялись то резкими ударами, то замирающими позами. С голым тренированным торсом, босиком на траве, сжимая в руке длинный железный меч, он двигался в своём собственном танце, будто в замедленной съёмке, в красивой реальности, побеждая невидимых демонов с жадными зубами и порочным дыханием. Фигура то приближалась, то отдалялась, то сливалась с землёй. Воин – решила я и сдалась во власть древнейших инстинктов. В это время садилось солнце. Я садилась на жёлтые дикорастущие повсюду цветы в позу близкую к лотосу,  напряжённо выпрямляя позвоночник, будто из самого его основания у поверхности кожи выходил тот самый железный меч и подступал к горлу. Я садилась на траву и смотрела фильм о мечте, поглощённая его схваткой. В фильмах за сценой битвы обычно следует сцена в шатре, куда лесная дева или дочь вождя в кожаных сандалиях приходит с кремами и травами излечить его раны…  Вчера  солнце так же садилось, мы сидели рядом на тех же самых цветах и я спросила: «Что такое кунг-фу?»
Он молча встал и пошёл прочь. Я смотрела ему вслед, не двигаясь с места. Мне хотелось нажать перемотку назад, но пульта не было под рукой. Вдруг он остановился, медленно подвёл руки к небу, сдвигая ладонями плотный воздух, и стал рассекать пространство целенаправленными ударами, перемежая их с упругими плавными линиями, прочерченными в пустоте. Казалось, он разрубал вокруг себя невидимые опутавшие его липкие нити. Закончив, прижал кулаки к бёдрам, выдохнул, опустил голову и вернулся ко мне: «Вот это кунг-фу». Я растянулась на цветах, опёршись локтем о землю, и стала наблюдать, как он пьёт воду из обмотанной берестой фляги. Он лёг рядом, прикоснулся разгорячённой широкой ладонью к моей щиколотке и сосредоточенно провёл плотную тёплую полосу по всему телу к плечу, завершив контакт пронзительным взглядом в глаза. Я успела заметить, как из его глаз выскользнули два тонких заряда и вонзились мне в центр зрачка, от чего по всему телу пробежала взрывная волна. Лёжа на боку, я придвинулась ближе и попыталась просунуть ногу меж его колен, чтобы сгладить углы и всем телом ощутить порыв его ещё не остывшей схватки. Он не пошевельнулся, не пустив меня в своё пространство, будто превратился в бездыханно изящное изваяние Родена. Посмотрел в землю или сквозь неё, или внутрь себя, поправляя тренировочные шерстяные полоски на широких запястьях. В тишине перемирья мы долго глубоко дышали, лёжа в траве совсем рядом.
В тот день мы выяснили о существовании друг друга, до того, как садилось солнце. И о том, что в масштабе вселенной мы находимся в пространстве одного атома. На берегу озера мастер йоги проводил семинар по парной акробатике. Я оглядела круг собравшихся и заострила взгляд на человеке, неясной мне национальности, похожем разве что на слово «контраст». Ярко чёрные штаны, чёрные длиннющие ресницы и брови окаймляли в его фигуре ещё не загорелые предплечья и его густую русую лохматую причёску, напоминавшую  взбалмошного страуса.  Светлая широкая улыбка сочилась сквозь большие сосредоточенные глаза и губы, сужающиеся в момент серьёзности в буковку W. Я улыбнулась в ответ и  мы стали работать в паре, начав с незатейливой позы «Flieger», которую вы не найдёте ни в одном издании Камасутры. Один ложится на спину, поднимая ноги вверх под углом 90 градусов, другой опускается низом живота ему на стопы, вытягивая тело стрелой, и парит в воздухе параллельно земле и своему партнёру, чьи глаза вопрошают: ты готова? Сможешь подняться чуть выше, если я выпрямлю колени? Раз, два, три, осторожно… Весьма эротично.
После занятия мы познакомились и пошли окунуть обострённое напряжение мышц в озёрную воду.
Мой новый знакомый, Патрик или Пат, приехал сюда из Германии.
- Kommst du von Berlin?   - встрепенувшись, выпендрилась я знанием языка.
- Nein, bin von Hamburg . – с улыбкой ответил он, поселив во мне раз и навсегда неравнодушие к Гамбургу.
Холодная вода проводила нараставшую между нами вибрацию, будто электричество. Когда он приблизился, я врасплох надавила руками ему на голову и плечо, так что мы оба скрылись с поверхности, взглянув друг на друга через заслонку воздушных пузырьков. Он ответил повторным трюком, отчего я захлебнулась и поплыла прочь перевести дух. 
Мы выползли на берег и лежали на соседних камнях, раскалённых под ускользающим солнцем. Наблюдали неспешный акварельный закат. Потом направились в лес и через него вышли на поляну, откуда солнце было всё ещё видно, намекая нам, что закат не окончен. Я спросила: «Что такое кунг-фу», и он пошёл прочь…   
Он оказался франко-немцем, изучающим Heilpraktik в частной школе. А в спорт его завёл случай.
- Один приятель рассказывал, как его укусила бешеная собака. Он сам высосал заразу, перетянул ногу, и через неделю был здоров, без всяких уколов. Как тебе удалось, Alta? - Я занимаюсь кунг-фу, - ответил тот. После этого разговора я впервые пришёл на тренировку.

Мама Патрика родом из французской Бретани, поэтому он говорит на моих любимых языках и ещё по-испански. Само слово Бретань для меня как тёплый душ на макушку: воспоминания о задумчивых прогулках за сотни метров по песчаному дну вдоль ракушек и водорослей, когда отлив приподнимает шелестящую юбку моря, обнажая её богатство – такое кропотливое занятие любовью в масштабах вселенной.
- И на каком языке мы теперь будем говорить? – скокетничала я.
- На каком? На всех. – без тени сомнения утвердил он.

Пат и я досматривали сериал о закате. Подушечками пальцев он размельчал до крупных песчинок коричневый комок, напоминающий глину. Затем смешивал с табаком, с таким трепетом, с каким кондитер запекает в булочки изюм. Начинённая раста-пиротехикой бумажная трубочка поджигалась, и мы по очереди заставляли ртом тонкую струйку воздуха проделывать путь сквозь туннель песчинок к нам внутрь. Пат вглядывался в несуществующую точку на другом конце поля. Я вглядывалась в Пата. Его светлые волосы были теперь аккуратно собраны вокруг головы.
Пат рассказывал что-то про Южную Америку, куда уехал заканчивать школу.  В итоге вместо учёбы сбежал путешествовать по горам и долинам.
Какой у тебя план на эту жизнь, милый? Из моей нижней чакры, вместо энергии кундалини, поднимались ненужные мысли. В разговоре с ним постоянно всплывало слово danach. Русские приятели, рассуждая о вербальной психологии, убеждали, что слово «данах» может означать не иначе, как… может, и правда, да…нах...?       
 - Was willst du, Mensch, in deinem Leben machen?  – обратилась я к своему новому богу.
Он задумчиво, широко улыбнулся, как зевающий лев.
- Хочу отправиться в большое путешествие. Und noch Kinder haben… Also… Das Leben ist eine Reise, ich mag das, aber nicht immer reisen, verstehst du?
Откуда-то с неба налетели комары. Я была barfuss в лёгком сарафане в цветочек, с мокрыми волосами, и в один момент ощутила холод. Пат лежал на земле, выстроив вверх треугольники из колен. Я присела около его бёдер и укрыла его своей грудью и животом, а сверху накинула куртку. Одной рукой он гладил мой позвоночник, другой – отгонял комаров. Но они, как и холод, налетали с невиданной силой. Мы пролежали так неопределённый отрывок времени. Напоследок я наклонилась поцеловать его, но в последний момент, слегка стукнула лбом о его лоб, пропев «буууум». Он засмеялся и ответил: «Бум бум». Чукчи, например, вообще вместо поцелуев трутся носами. Хотя их можно понять: такой холод, языки склеятся, потом не отдерёшь. Такие национальные особенности.

Весь следующий день Пата не было видно. К полуночи я решила, что не судьба и, очевидно, «данах», и решила предаться удовольствиям в одиночку – отправилась в деревянную баню, построенную жителями антрепризной деревни в форме лодки на берегу озера. Оставив одежду на ближайшем дереве, я проскользнула через низенькую дверцу из резинового листа во мрак. Под ногами была вязкая тёплая грязь. Чей-то голос помог мне сквозь пар определить направление сколоченных из брёвен скамеек. Баня, как ни одна книжка по медитации, учит концентрироваться на процессе вдох – выдох. С первыми капельками пота глаза начинают различать в темноте лица, которые сейчас меня не очень интересуют. Хочется побыть одной, выпарить из себя мысли о Пате. Или пусть лучше Космос займётся этим вопросом. Несколько человек, сидящих по углам, подают друг другу сигнал идти нырять в озеро. Я ещё далека от кондиции и остаюсь на своём скользком брёвнышке. Все выходят, оставив со мной одного, внушительного аборигена мужского пола. Я выдыхаю весь воздух из грудной клетки и распахиваю глаза навстречу жаре. Удар ниже пояса. Нокаут. Я здесь на правах Евы. Адамом оказывается Пат. Он на другом конце бани вдруг замечает, что я – это я. Темнота и пар, но всё же. В деревне около тысячи человек. Баня одна. Процент вероятности оказаться с ним наедине здесь после полуночи, сами понимаете… Космос… Пат поднимает руки, вцепляясь пальцами в промежности досок невысокой крыши, и, подняв ноги под идеальным прямым углом, подтягивается несколько раз. Затем кидает взгляд в мою сторону с хрипотцой: «Хочешь массаж?»
В жизни женщины важно сказать «да», пока мужчина не передумал. «Я», - отвечаю я по-немецки. Он садится на лавку чуть выше, позади меня, так что мои плечи оказываются на уровне его колен. Разминает слегка дымящиеся ладони и вставляет пальцы в розетку – в моих плечах сейчас явно не меньше двухста двадцадти. Он ввинчивает пальцы, ловко и с нажимом попадая в ямочки рёбер и поясницы, представляющихся мне теперь от нехватки воздуха подводной решёткой для ловли малюсков. Лёгкие требуют большего потока кислорода, пульсируя в груди шапочкой медузы. Спина превращается в липучий пластилин, поддаваясь формам, предлагаемым  воителем. Пат прожимает подушечками пальцев мне плечи и шею и склоняется ниже, нависая сверху. Его ладони спускаются круговыми нажатиями от плеч к бёдрам, раздвигают их и ползут дальше к коленям, обхватив ноги кольцом из пальцев. Пальцы выдыхают в ноги. Это предел нашей акробатической позы. Грудью он лежит уже у меня на плече. Я слышу всем телом, его сердце работает, как швейная машинка, а дыхание сбито, точно это уже финальный момент секса. Я вминаю пальцы ему в череп и, натягивая волосы обеими ладонями, запрокидываю его голову назад. Его руки начинают отступать, как прилив бретонского моря, унося с собой все признаки жизни, оставляя лишь цепочки ракушечных нервов, бьющихся в эйфории. Руки проплывают по животу, совершая вокруг груди два витка к центральной магистрали, и мчатся наверх. Моя голова помещается в одной ладони Пата, он сжимает её и оттягивает  волосы так, что наши лица встречаются лоб к подбородку. Глядя в глаза, я вышёптываю только одно, космически подходящее по звучанию в такие моменты немецкое слово: Mannnnnnnnn……
Поворачиваю под его натяжением голову набок, впиваясь губами в ближайшую часть его тела – плечо из горячего мрамора. Мы всё ещё дышим? Странно. Мы изводим друг друга. Доводим до полусмерти медленным натяжением. За дверью слышится копошение людей с озера. Мы встаём с лавок. Аборигены вселенной возвращаются, внося в наш грот запах мокрого холода. Как они смеют существовать в такой момент? Разница между нами и ними в том, что мы сейчас прекрасно видим и ориентируемся в темноте. Я окутываю Пата взглядом с ног до головы и вопрошаю у Космоса: Почему ты всегда помогаешь мне, как никому другому, но только на 99 процентов? Что я делаю не так? Пат берёт жестяной ковш и выплёскивает воду на раскалённые камни, взывая к ответу бога огня: пшшшшшш… Я проскальзываю на воздух и бросаю обезумевшее тело в воду чёрного озера, отчаливая от земного мужчины русалкой. Мне не хочется больше вдыхать, под водой я машу плавниками, окутанная фиолетовым светом, чувствую космос и плыву целую жизнь, не слыша, постукивает ли всё ещё сердце. Нет силы всасывать воздух, но мозг сообщает, что время кончается. Пора возвращаться. И я выныриваю далеко от берега. Вглядываясь, когда же появится Пат. Но его нет. Я плыву в сторону маленького острова в ледяной воде, внутреннее тепло служит мне топливом. В детстве мне казалось, что по ночам в озёрах заводятся аллигаторы. И сейчас этот психоделический страх внезапно прорезается вновь. Я меняю ракурс и подвижно гребу к берегу, лёжа на спине. Если представить, что вода, как Пат, тянет меня за волосы назад, можно увидеть раздвоенность мира. Запрокинуть голову через небо к озеру, и реальность разделится на шершавую поверхность с лёгкими волнами и трёхмерную природу с танцующими вниз головой деревьями. У берега я замечаю, что Пат тоже в воде, возвращается из далёкого плавания. Замедляю движения и чинно восстаю из озёрных недр, будто царевна зыбучего дна. Человек на берегу вглядывается в ночь. За спиной слышу приглушённый смех Пата и его разговор с человеком по-испански. Холод начинает пробираться внутрь, но я робко стою и жду Пата на берегу. Он привстаёт на мели, но, похоже, не собирается выходить. Я жду. Издали различаю, что он всё ещё возбуждён. После заплыва. Похоже, испанская шутка об этом. Поздно стесняться того, что твой член сменил направление трассы ровно на 180 градусов и теперь ластится к твоему клетчатому животу, когда в каких-то десяти метрах девушка цепенеет от не меньшей жажды взаимопроникновения. Стесняться лохматой продрогшей русалки, готовой унестись хоть сейчас к звёздам и понадкусывать каждый миллиметр твоего тела, сглаживая свой путь бальным танцем гибкого скользящего языка с воздушно сверлящим дыханием?
Ночной холод довёл меня до озноба. Я плюнула на всё и спряталась в баню. Я долго ждала, но он не вернулся. Я повторно совершила весь ритуал, оделась в полосатый свитер, красную пуховую жилетку и широкие хаки-штаны. И направилась к дому, то есть к палатке, через центральную поляну. С часу на час собирался свершиться рассвет, но у большого костра ещё толпились неугомонные люди. Вокруг кто-то лежал в спальниках, сидел в обнимку, курил или брёл в сторону деревянной общественной кухни под открытым небом в поисках ночных сладостей. Метрах в десяти от собравшихся я остановилась. Пат веско опирался на землю, широко расставив ноги и задрав голову, разглядывал небесную карту созвездий. Космос дал мне ещё один шанс. Я всматривалась в него, не решаясь подойти ближе. Вдруг ко мне обернулся стоявший рядом с ним Алекс, бельгийский арфист. Алекс заулыбался и направился в мою сторону. Заговорил, как ни в чём не бывало, вынуждая меня отвечать на какие-то вопросы. В это время Пат развернулся и пошёл к своему лагерю мимо нас. Не поднял взгляда, не сказал ни слова, прошёл мимо. Алекс, буйно жестикулируя, воодушевлённо рассказывал о том, каким прекрасным был сегодняшний день, не понимая, что только что загубил мою последнюю тлеющую надежду на дар этого дня стать безвозвратно прекрасным…

Пат исчез и не подавал признаков жизни. Меня колотило. Внезапное чувство промывало мне мысли холодной водой, будто настойчивый золотоискатель, трясущий с судорожной надеждой деревянный лоток, стоя по колено в леденящей реке. Обои мира свернулись в рулон. Смысл жизни сузился до одного существа, ставшего моим временным богом. Вдруг объявившимся и внезапно пропавшим. Чтобы не сойти с ума, а заодно избавиться от одной, раздиравшей меня экзистенциальной проблемы (нешуточной диареи, выносящей всё из безнадёжно борющегося с собой организма), мне пришлось разыскать мальчишку и припереть его к стенке. «Всё или ничего» казалось на тот момент лучшим, чем «может быть, всё, а, может, и ничего». Знать, чтобы умереть, знать, чтобы жить. Я выбралась на стоянку, где он в окружении отца и братьев, развалившись на траве, читал книгу по йоге. Я поинтересовалась делами, книгой и последовала совету друзей – предложить сделать вместе что-нибудь интересное.
- Там, на берегу озера, лежит лодка кого-то из местных. Я тут думала разыскать хозяина, наверняка, он разрешит прокатиться к дальнему острову – посмотреть, живёт ли там кто-то. Хочешь составить компанию? Одна я не выгребу…
Пат проглотил это, пристально посмотрел мне в глаза и честно признался:
- Я сегодня хотел побыть здесь в тишине, с семьёй. Мы редко все вместе. Это мило с твоей стороны и любопытно… Но… Я не думаю, что куда-то пойду.
- Alles klar. – коротко отрезала я и улыбнулась одними губами на фоне гипсового лица. – Чао.  И быстро пошла прочь.
- Хорошего тебе дня! – крикнул он мне вдогонку.
Вот и хорошо, что всё прояснилось. Я проскочила метров 30, глядя под ноги. Упала в траву и зарыдала. По-честному, истерично, но ненадолго. Как говорит живущий напротив мудрый австрийский доктор Йорг: «Люди выдумывают себе истории. А потом страдают из-за того, что эти истории не происходят.»  В моей цветастой индийской сумке была тетрадь с ручкой. Я села и написала примерно всё это. И стало значительно легче.
 Бороться с диареей силой мысли мне надоело. Я нашла две пачки таблеток у добрых соседей, не вдаваясь в подробности, и к вечеру уже была в состоянии съесть скромный ужин.

Через пару дней я снова могла реагировать на окружающий мир, болтать с друзьями об искусстве и экологии, заниматься акробатикой под патронажем по-братски родного мне немца Марко. Со своей испанской подругой он вытворял стойки «Будды вверх тормашками» или подъём партнёрши за плечи ногами в небо. Такие позы привычнее было наблюдать, стоя вниз головой, поменяв  для себя местами небо и землю. Когда кровь отливала от запряжённого мыслью сознания, я вспомнила грубую немецкую шутку: Das Problem ist doch bei uns M;nner: Gott gab uns ein Gehirn und ein Penis aber nur genug Blut um eins zu betreiben.
Вечером я почти умиротворённо брела к большому костру, пляшущему меж огромных камней, чтобы немного согреться в сумерках и уйти в транс под музыку барабанщиков.
Кто-то окликнул меня, я обернулась и увидела Патрика.
 - Что тебе?
- Привет, мы можем поговорить? – приблизился он.
- Говори, я слушаю, – протараторила я, стоя в пол оборота, всё ещё не решаясь пойти, куда шла.
- Как ты вообще?.. Мне показалось, ты расстроилась, что я тогда не поехал с тобой…
- Так это моя проблема. Ты-то что от меня хочешь?
- Послушай… Я до этого съел LSD и тренировался весь день с мечом. Мне это важно для боя. А после мне надо было отойти от всего, побыть с отцом, братьями. Мы ведь редко все вместе.  Но ты… Ты мне тоже нравишься.
- Что? Ты же игнорируешь меня.
- Что?
- Разве нет?
- Нет, это не правда.
- Выглядит именно так. Как знаешь…
Я всё ещё не шла к костру. Мы стояли, опять был вечер. Он заговорил о людях вокруг, я поведала об открытии клубничной фермы в соседней деревне, где провела на ягодном сборе всё утро. Он сообщил, что через день уезжает. Вот, в общем-то, всё. Простимся по-хорошему? Тут подошёл пожелать спокойной ночи немецкий друг Роберт, с которым мы снова обсудили клубнику и течение времени.  Роберт ушёл. Патрик всё стоял рядом.
Он вдруг провёл ладонью от моего плеча к локтю, затем вверх, затем ещё и ещё раз. Нахмурив брови, я подняла голову и наткнулась на его по-детски радостную, эротично-смешную виноватую улыбку.
Было два варианта: бежать, не раздумывая, или… Я крепко обхватила его, прижавшись всем телом, едва доставая макушкой ему до подбородка. Хотелось кричать. Безумно. Его пальцы проникли под мою плотную пуховую жилетку, начав танцевать поспешный массаж, прижимавший меня ещё плотнее к его стройной фигуре. Я крепко держала его спину, мои руки отвердели и не могли сдвинуться с места. Я потянулась носом кверху, как можно выше, и приткнулась к его мягкой небритой щеке. Мы проскользнули друг по другу дыханием, на секунду встретились губами, не размыкая их, и я прижалась ртом к его шее, оказавшейся на удобной высоте. Мы стояли так несколько минут. Начинался дождь. Шум барабанов, доносящийся от костра, отдалялся от нас потоком холодного ветра.
- Холодно… сказал Пат в пустоту, продолжая гладить меня под жилеткой.
- Можно пойти в шатёр, где музыка.
- Там уже много народу.
- Мне тоже холодно… - прошептала я.
Я не хотела ничего говорить. Ни предпринимать. Но заговорил Фрейд. Быстрее, чем я сообразила, чьи это проделки.
- У меня же есть непромокаемая куртка из Бретани. Та, что носят рыбаки и матросы, и продают за 2 евро во французских портах. Хочешь её, чтобы согреться?
Пат кивнул, обрадовавшись моей находке.
- Она у тебя в палатке?
Ну, разумеется. И мы, молча, под дождём и почти в темноте, побрели в обнимку по кочкам в берёзовый лес, куда я обычно возвращалась одна и ближе к утру.
 Дождь был уже серьёзным, Пат снял ботинки и лёг в палатке у стенки. Я нашла эту чудесную куртку и показала ему. Если он пришёл за ней, пусть берёт и выметается вон. Но он не двинулся с места.
Я проскользнула к нему на грудь, как это, по моим наблюдениям, выделывают гибкие тонкие мыши, и вдохнула ему в губы пульсацию, снова колотившую мой мозг, шею и солнечное сплетение. Чтобы взорвать наконец ко всем чертям плавно тонущий мир. Эту ночь, этот лес, оставив только островок сухой травы, прикрываемой от грозы спрятавшей нас палаткой. Вокруг выл по-прежнему холод. Я стянула с него свитер и футболку, чтобы стало совсем горячо. Мне захотелось погладить рифленые квадратики и выступы мышц на его теле, чего нельзя, например, делать с искусными телами статуй в парижском музее Родена. Здесь это было проще простого. В ответ он ликвидировал мою кофту, прижавшись губами к ямочке шеи. Его спортивные штаны без пуговиц поползли прочь, будто двуглавая змея-гигант, окрутившая ему ноги. От лесной жизни я стремительно исхудала, так что ему не пришлось даже расстёгивать молнию на моих брезентовых шароварах. Он прижался точечно колким дыханием к коже чуть ниже бёдер, поцеловал и скакнул выше. Скользнул губами и снова выше, сдержанно миновав долину гейзеров. Я закрыла глаза, и весь мир представился мне гигантским измученным телом, по которому снуем мы, люди, мельчайшие блохи вселенной. Как дикий лохматый зверёныш, раскрывающий зев в слепом поиске материнской груди, он вцепился в маленькие округлости совратительницы, казавшейся на его фоне мифической девочкой, уменьшающейся в размере от каждого поцелуя. В мире за тряпочными стенами шёл дождь. Далеко и не с нами. Мы постарались забраться в мой фиолетовый спальник. Будто в игре: если в нём застегнёмся, провалимся в огромную тёплую комнату с мягкой кроватью.
- Ich hab Kontrazeption… Irgendwo hier…  - шепнула я ему в знак, что на этот раз отвертеться не выйдет. У меня был презерватив, но не было фонарика. Презерватив напоминал историю с яйцом в утке, которая в зайце, который в  лисице где-то на дереве в сундуке в кощеевом царстве. В доме, который построил Джек.
- Kannst du nochmal suchen?  – шепнул в ответ Пат.
Где–то на дне косметички, зарытой в одежду, я, включив геометрическое мышление, нащупала окружность, вписанную в квадрат. Вроде, оно. Теперь требовалось мышление парашютиста, чтобы не глядя выдернуть кольцо. Мы постарались его надеть, может, не той стороной. Мастер-класс по скоростной эксплуатации мне один раз в жизни проводил мой лучший друг во время учёбы во Франции, парижанин с Монмартра. Сейчас он был бы мною разочарован. Кольцо не хотело фиксироваться и по крепко стоящему мужскому грибу с приподнятой шляпкой из мира Алисы скатывалось обратно. Помехи на фабрике презервативов приводят к не менее летальному исходу, чем хлопушки, выпущенные по недосмотру на заводе тампонов. Парашют не раскрывался. Что делать? Тянуть запаску, пока ещё летишь. А если и запаска застряла? Третьего шанса не будет. Поджимать ноги и читать мантры? Я попробовала наобум, сразу утроив скорость падения. Что за ху…ня, честное слово! Я выскребла чёртов презерватив и швырнула его в конец палатки. Не судьба. Пат лежал на спине не пошелохнувшимся Гулливером в стране лилипутов. Я уместилась у него в промежности от колен до груди. Он лежал, закрыв глаза, и молчал. В страшной яви мне представлялось его скрученное сознание – огромный корабль с одиноким пиратом, попавшим в нехилую бурю. Их почти уже накрыло волной, но безумец с одурманенными глазами тянет штурвал в запредельную сторону в надежде всё ещё увернуться. Море тащит судёнышко в другом направлении. И в итоге корабль медленно и безмолвно погрязает в пучине. Эта галлюцинация вонзила мне в горло острую мачту, и я стала нежно нараспев целовать закрытые глаза и лицо утопленника, как русалка в попытках оживить найденного на дне моряка. Он не реагировал. Я нащупала в спальнике его полу раскрывшийся готовый к падению парашют. Он не реагировал, но был всё ещё возбуждён. Мы молча лежали в брюхе пуховой распоротой гусеницы.               
Через какое-то время он хрипло проговорил, что пойдёт к себе.
- Кто ты? – почему-то прошептала я, ощутив щемящую распирающую боль в груди и левом плече.
- Кто я? – повторил он через минуту, сел и начал искать в темноте носки.
- Почему ты так делаешь, Пат? Что происходит?.. Почему ты молчишь? Ты странный...
Он не отвечал.
У тебя есть твоя подруга в Гамбурге, это тебе мешает? Да?
-  Нет, у меня нет подруги.
- Тогда почему так? Тогда ты ещё более странный… Эй…
Он молча стал одеваться.
Какого чёрта ты, вообще, издеваешься надо мной?! Как это по-немецки, мать твою… А по-французски… По-английски… По-испански… Шайсе , я не знаю, как сказать «издеваешься» ни на одном доступном тебе языке!
Я села и, молча, заплакала, сжимая зудящий комок в горле и стараясь глубже дышать, чтобы он не заметил. Напряглась и произнесла хрипло, но на тональность выше обычного, вспомнив из наиболее близких по смыслу слов «боль»:
- Du machst mir weh, wenn du so bist.
Что скорее можно перевести как «ты делаешь мне боль, когда ты такой». Боль употребляют с другим глаголом – «тун». Можно было сказать по-человечески «Du tuest mir weh», уж после десяти-то лет немецкой школы и стажировки в Берлине. Но тут уже было не до сантиментов.
Он замер, а потом посмотрел на меня в темноте.
- Mir tut es auch weh…   Для меня это неоднозначно, понимаешь? С одной стороны, я хочу быть с тобой, с другой… не хочу заходить так далеко...
И больше ни слова.
Я расстегнула палатку, сидя голой на краю спальника, и протянула ему носок, найденный за бортом. Будто в немом кино, я смотрела, как он завязывает шнурки.
- Я уезжаю завтра в город… Может, мы больше не увидимся… Может, оставишь свой адрес?.. – ухватилась я за последнюю нить, ползущую из пупка младенца под раздел острых ножниц.
- Да, конечно.
Он черкнул что-то в моей подмокшей от тёмных капель тетради.
Встал под дождь, потом наклонился и невинно поцеловал меня в щёку, будто мы только что обсудили немецкие диалекты и сдружились на этой почве:
- Доброго путешествия.
- Доброй ночи, - хмыкнула я, схватив его за затылок и, притянув, чмокнула в губы. Затем ещё раз. И ещё раз. Как можно так не уважать себя – думала я в свой адрес? И где после этого в себе раскапывать женщину… После третьего раза он резко встал и пошёл прочь в тёмный дождь. Больше я его не видела.
Через неделю я уехала из деревушки с новыми друзьями израильтянами на машине на самый север Норвегии. На фьорды, где не растут деревья, зато бегают толпы белых оленей. Из-за одного мы даже съехали в кювет, уж очень настырно его фотографировали. Глядя на ускользающую за окном дорогу, я не могла отлепить свои пластилиновые мысли от Пата и завалить попадавшимися на дороге камнями новые вулканические позывы страсти.   
Проделки Космоса, что поделать? Шао Линь, воины, мечи…
Его сила струится живым родником, пока он один, одушевляет оружие. Об меня эта сила разламывается и стекает дымящимися волнами. Смывает его в испарении страсти с дышащих плеч и запивается пустотой. Может быть, бывшая девушка, детство, гашиш, аскетизм, интимофобия, да мало ли что. Но если прорваться сквозь эту броню… какой будет мужчина.
Прошёл месяц. Два. Я посмотрела фильм «В диких условиях» и написала ему: «Я часто думаю о тебе, брат, посмотри этот фильм.»
На следующий день получила ответ: «Я тоже думаю о тебе. Фильм мне не нравится. Будешь в Гамбурге, не сомневайся навестить меня в моём скромном доме.»
Я что-то ответила, он - больше нет. Мне осточертела Москва. Как у меня только не началась от неё диарея? Через месяц я прекратила искать работу и села медитировать. В тот же день он написал. Сам. «Когда я гляжу на тебя через расстояние, ты кажешься мне такой милой и нежной. И я удивляюсь, почему не хотел быть с тобой. My mind is a crazy place, I tell you.» Прошло полгода.
ЗИМА. Я в Гамбурге. 
Я решила спуститься к нему на гребне волны. Как была, не отдышавшись. В кульбите выброситься на берег. Расцвести, просочиться. Закружить в потоке, согреть улыбкой, обволочь пониманием. Вытащить его из пещеры. Такой бесхитростный план. На подъезде к мечте, переплывая на пароме-гиганте прогалинку моря из Дании в Любек, я уже настолько тонула в оцепенении, что зареклась снять с себя всякую ответственность. Я не помнила его очертаний, но хранила склад ощущений. Тело обладает не меньшей памятью на прикосновения страстно желаемого мужчины, чем рецепторы языка – на вкус зелёного перца.
Он перехватил меня у станции метро. Начался обратный отсчёт времени, отвоёванного мной у безвыходно припёртой к стенке вселенной. Несколько дней из вечности. Чтобы узнать что-то про мир одного из шести миллиардов, про его жизнь, про него самого. Увидеть мир его глазами, оказаться вдруг на его месте. И возможно, понять хоть немного… Пока пульс бьётся в попытках побить рекорд по прыжкам в высоту. Пропитанный судоходным испарением с Эльбы.
Мы обняли друг друга через толстые зимние куртки и пошли к дому. Молча. Он не взял у меня мой здоровенный рюкзак. Мы просто пошли. В Дании, откуда я только что приехала из своего путешествия, ещё лежали твёрдые комья засохшего снега. В Гамбурге асфальт был уже обнажён, веяло влажным теплом и городские птицы надрывали безжалостно глотки. 

Пат только что переехал жить к другу в маленькую квартирку на первом этаже. В его комнате стопочкой у стены громоздились книги. Йога - первая книга, которую он всерьёз прочёл по-французски. Тесты к экзамену по целительной медицине, «Женщина-волк» о женских архетипах в древних сказаниях. Эротически комиксы в твёрдом формате А3 – подарок французского дедушки на Рождество. Толстая красная свечка застыла в узорчато-гибкой позе на деревянной подставочке на полу, напоминая походный алтарь, с маленькой бронзовой фигуркой то ли Будды, то ли Шивы. Он сам не мог разобрать.   
Пиявки – это деталь или подробность? Наверное, если они живут в розовой воде, всё же деталь. Круглый стеклянный сосуд, вжавшийся между окном и спальным матрасом, напоминал котёл ведьмы. Я заглянула в их «вип-пансионат», как выражался в адрес этого мутного логова Пат, и поморщилась, представив, как они вонзаются в кожу предмета моей страсти, когда хотят есть. Пожалуй, даже пиявкам в этом мире позволено больше, чем мне.
- Что-то они совсем плохи, - прокомментировал Пат. На прошлой неделе я их кормил. Им надо есть раз в шесть месяцев.
- Сколько они уже у тебя?
- Ещё с первого курса. В школе с ними проводят опыты, потом их выкидывают. А наша группа разобрала себе по домам. У однокурсников они, правда, все уже померли.
С оконной рамы свисала медаль за третье место в немецком чемпионате по Dacascos WUN HOP KUEN DO.
Время остановилась. Я ждала этой встречи полгода, и теперь спешить было некуда. Я рассматривала его скромную, ещё не обжитую комнату, пока он готовил мне своё скромное открытие в кулинарной реальности – мизо-суп. Я села на мохнатую шкурку непонятного зверя, валявшуюся на полу. Мизо-суп вплыл в комнату в круглой пиале, зажатой меж ладоней хозяина.
Мизо-суп – это такая странная коричневая жижа. Еда космонавта. Мечта одиноких мужчин. Тех, что любят погорячее и на скорую руку. Из пластикового пакета с надписью «био-продукт»  извлекаешь кусочек коричневой массы с чёрными шариками и разминаешь её в кипятке. По желанию можно добавить овощи, но это требует времени. Благодаря создателям мизо-супа Пат всегда имел под рукой завтрак и оригинальный совет наведывавшимся на дом друзьям. 
Пока я пила этот кисловатый компот, в гости зашёл его друг со вздувшимся на руке ожогом. Ожидая, что «господин доктор» посоветует волшебное средство. Пат спокойно осмотрел приятеля и постановил: «Пустяк, само пройдёт». Но, смекнув, выдал ему панацею - порцию мизо-супа.
С приятелем я сразу нашла общий язык. Он рассказывал, как ездил на конференцию в Амстердам делать исследование голландских сквотов , как ему прострелили шапку в спальном квартале Парижа за то, что он громко играл на диджириду , как он готовил ужин для Фолькс-китчен и облил руку кипящим маслом. Он стал расспрашивать Пата про кунг-фу. Мне казалось, он делает это для меня. Именно то, что я хотела спросить, но не могла сформулировать. В любом случае, он зашёл очень вовремя, разрядив обстановку. Находиться в обществе Пата для меня означало лавировать на одноколёсном велосипеде. С виду всё кажется изящно и утончённо. Но если быть честным, самому жуть как неудобно. Колесо выпрыгивает из-под точки опоры и в каждый момент задиристо норовит сбросить и пуститься вскачь без наездниц .
Я боялась Пата, я не знала, что говорить, я путала немецкие слова, ошибалась в грамматике, которую прекрасно знала со школы. На троих мы раскурили добропорядочный джойнт, ловко скрученный его пальцами без участия взгляда. Пат гордился раздобытыми пластмассовыми фильтрами с тремя дырочками, напоминающими майянский флаг.
Пат любил курить на ночь, чтобы расслабиться после тренировки. Уплывать в далёкий туманный мир. Другие курили, но были люди как люди. Один он вечно сползал с края поверхности. Куда-то, откуда его потом невозможно, казалось бы, выудить. 
Закурив мизо-суп, мы отправились ещё и заесть его чем-то гамбургским, именуемым «пидэром», в безлюдную забегаловку на углу Риппербана. Похоже, юго-восточные экспаты разделяются в Германии на торговцев «пидэрами» и продавцов «дённеров», последние из которых явно теряют позиции в виду популярности первых.
На немецких светофорах Пат экспрессивно проявлял свою французскую сторону – беспардонно перебегал улицы на красный свет, если тот всё ещё раздумывал, гаснуть ли, когда мы достигали линии переходов.
Соблюсти верность порядку он сподобился лишь на углу улицы «Маленькая свобода». Очевидно, задумавшись о происхождении этого неоднозначного названия. Табличка «Большая свобода» высилась в завершение Риппербана. Именно здесь, в Гамбурге, впервые завоевали широкую известность ещё безвестные Beatles.
Через пару улиц Пат обратил моё внимание на невысокое здание городской бани. Летом попарившиеся посетители голышом выползают освежиться на крышу, почти в центре города.
- Sind sie dort alle zusammen, Maenner und Frauen?   – ухватилась я за новую тему.
- Это некорректное выражение, - возразил Пат. Я, в общем-то, понимаю, что ты имеешь в виду. Но zusammen (вместе) неподходящее слово. И мужчины, и женщины выходят на одну крышу, но это ещё не значит, что они там zusammen, понимаешь? Пространство одно, но каждый сам по себе. В словах должна быть точность, надо чётко формулировать мысль.   
Редкостное ощущения своей полной бездарности и беспомощности плавно запеленало меня. И я просто брела по дороге, чуть позади Пата.   
По крайней мере, я смогла чётко сформулировать своё предложение пойти гулять в порт.
Порт ночью - огромный светящийся монстр. Влажная не застывающая теплота талой зимы. Внутреннее состояние порыва, равнозначное моменту до прыжка с гигантской тарзанки. Отступать некуда, когда семенишь по кривым бугоркам, задремавшим вдоль берега. Разнокалиберные корабли, приткнутые в ряд по обеим сторонам Эльбы, образуют раскрытую пасть. Широкий водянистый язык пропускает через себя волокнистую рябь, возбуждаемую крадущимися впотьмах судёнышками поменьше.
На Эльбе есть целый Хафен-сити  с новостройками для миллионеров, оперой для миллионеров, ресторанами для миллионеров и яхтами русских олигархов. Там хорошо гулять днём и глазеть на очень странную жизнь или просторные безлюдные набережные. Мы смотрели на порт с другой стороны суток, с другой стороны реки,  с берега, где пришвартована советская подводная лодка, в которой развернули музей. 
- Я давно уже не ходил просто так гулять, - заметил Пат, - тем более в порт. А ведь хорошо перед сном. 
- А где в городе ты обычно бываешь?
- Моя жизнь – это учёба, тренировки, встречи с друзьями. Всё. Клубы, вечеринки, концерты – это не про меня, verstehst du? Ну, может, пару раз в год. Там народ в основном пьёт… Сейчас у меня появился новый круг общения, который я очень ценю. Мы созваниваемся и собираемся все вместе ab und zu. Кстати завтра у них домашняя вечеринка на корабле, хочешь присоединиться?
- Auf jeden, - вставила я украденное мной любимое выражение Пата, пришедшееся очень к месту.
Широкими шагами мы тихо двинулись в сторону дома.


- Где я могу спать, Пат? – спросила я после чашки вечернего чая.
- Мы будем спать здесь, beide - кивнул он в сторону своего матраса, - оба здесь, у меня есть два одеяла.
Так вот что он имел ввиду… Поперёк горла мне встал образ летней гамбургской бани  и нежащихся на крыше нудистов. Я зафиксировала такую языковую тонкость, которую не преподают в России даже в немецких спецшколах. Мы будем спать beide hier. Beide, но не zusammen . Вот она, немецкая точность.
Изначально этот матрас с метр в ширину подавал мне большие надежды. Но разлёгшись каждый под своим одеялом, мы загадочным образом поделили территорию вполне равноправно. Не вмещался только мой локоть. Мне пришлось разместить его поверх горячей руки Пата, опустившего одеяло чуть ниже груди. Мы лежали, и никто не произносил первым «gute Nacht». Даже «тихие часы» в детском саду проходят куда оживлённей. Оценив обстановку, я согласилась, что в физическом плане я остаюсь явно за гранью весовой категории Пата. В голове у меня прокручивался мгновенный видеоролик: я тяну одеяло, обхватываю его тело, он скручивает мне руки, застреливает взглядом и выталкивает из дома, изгоняя из чистилища, ибо рай был ещё бесконечно далёк. Рискнуть я не решалась, как и обрубить момент фразой «спокойной ночи». К тому же, я была здесь на правах гостя. К тому же – на правах женщины. Сердце отбивало походный марш, я не особо различала – чьё. Через какое-то время оно переместилось в не умещавшуюся на матрасе руку и стало бодро отстукивать в ней. Мне казалось, наши два сердца сговорились зловеще играть в пинг-понг, избрав столом поединка точку соприкосновения нашей кожи.
«Маньяк», - окончательно убедилась я, повернулась к нему спиной и заставила себя спрятаться в сон.       

Я проснулась посреди ночи и в забытьи улыбнулась его спящей мордашке. Мы спали нос к носу. Хотя бы со стороны это выглядело романтичным. В том кругу, где мы познакомились с Патом, друзья, если приходилось ночевать рядом, обычно засыпали в обнимку. Это не считалось намёком на близость, скорее - на братский позыв поделиться друг с другом теплом и уютом. С Патом всё выглядело иначе. С Патом мы олицетворяли два магнита, у которых есть свой минус и плюс. Но стоило нам сонастроить противоположенные заряды, как один обязательно вставал в позу, отбрасывая другого куда подальше из зоны контакта.   
Проснувшись наутро, я увидела его сидящим в одних джинсах перед мизо-супом.
Так нахально и так наивно я вторглась в его жизнь. Приехала из далёкой страны и теперь наблюдала, как он сидит, как он ест, как он спит. Голос свыше не сообщал мне, как себя вести, поэтому я в основном наблюдала, проявляя робкий интерес к его тайной стороне жизни. Пожалуй, это был самый подходящий вариант на данный момент.

Его младший брат вернулся из Уганды, где гостил у своей подруги, и сегодня их ждал семейный обед с пирогами. Пат размышлял вслух, взять ли меня с собой. Вопреки моим собственным ожиданиям, я не проявила инициативы, и, в конце концов, он решил, что быть 24 часа вместе нам пока что не стоит. Мы условились встретиться позже и пойти на корабль – домашнюю вечеринку на Эльбе. Он нарисовал в моём блокноте карту с ближайшими парками, Альстером и станциями метро. И посоветовал разыскать какой-то странный музей - «Dialog im Dunkeln» (диалог в темноте).

Когда он ушёл, меня, будто впервые обдали не кипятком, а приятным тёплым душем и дали расслабиться. Передышка была просто необходима.

Гамбург оказался довольно маленьким (преимущество москвичей – считать все другие города мира маленькими и уютными), спокойным и приятным со своими старыми кирпичными домами, возвышающимися над тёмной гладью каналов. Каналы украшены тяжёлыми массивными, но всё же, маленькими мостами. В одной из таких водных улочек и располагался «Диалог в темноте». Посетители этого музея оказываются на месте слепого. Попасть туда можно только в составе группы из восьми человек. Администратор сначала копошился в заявках, но вскоре поздравил меня с тем, что через пять минут стартует группа с одним свободным местом – как раз для меня. Немцы практически все говорят друг с другом на «Ты». Это, похоже, новая тенденция. Раньше «dutzen» считалось признаком фамильярности и все обращались на «Sie», а теперь – пожалуйста «дутцайте». Американизмы. Или просто мода такая.
Оказавшись в кромешной тьме музея, мы на полтора часа попадаем во власть невидимой Синди - женщины с ангельски звонким и бодрым голосом. Знакомимся и пересчитываемся, чтобы не растеряться в слепом путешествии. Каждый называет имя и город, откуда приехал. В группе оказывается пара из Баварии, парень из Берлина, девушка из Ганновера – остальные – местные. Причём четверо уже проходили экскурсию по несколько раз. Наш путь лежит через ряд комнат без малейшего лучика света. Каждая из них наполнена звуками, запахами и предметами. Каждый из нас держит в руках трость для ощупывания пространства, чтобы ненароком не провалиться в ручей или не врезаться в светофор. Синди расспрашивает, где же мы оказались. Одна женщина, ощупывая что-то холодное металлическое, восклицает: «О, это жёлтый почтовый ящик!»  Представляете, жёлтый… Жёлтый ящик. Что могут поведать они слепцу, эти жёлтые почтовые ящики зрячей Германии.  Мы привыкли считать темноту чёрной. Но это наше воображение. Темнота сродни пустоте. В ней могут возникать любые картинки. Когда мы не видим в упор, остаётся выдумывать образы. Только как найти человека со схожим образом и представлением о реальности? Чтобы уверенно чувствовать себя, идя рядом по одной дорожке, а не наступать друг другу на размотанные шнурки. Остаётся прислушиваться. Даже, когда вокруг ни одной привычной картинки. Вместо неё мрак. Тем более, когда мрак.
Мы гуляем по парку, по рыночной площади, поднимаемся на корабль и отплываем. В лицо дует ветер, лодка покачивается под ногами, по сторонам кричат чайки.
- А здесь настоящая лодка и вода? – обращается восторженный голос к Синди. – Или это эффекты?
Та звонко смеётся.
- Киноэффекты? Да нет, здесь всё настоящее.
После водной прогулки нас уводят в комнату релаксации. Звучит свежая утрене медитативная музыка, превращающая помещение в подобие современных эко-теплиц, где растениям для благоприятного роста включают приятные мелодии.
- Здесь вы можете прислониться к стене. Присесть или лечь, - отпускает команду Синди.
Я нахожу свободный островок на полу и представляю себя лежащей на пляже. Расслабиться в полную силу всё же не удаётся. Из опасения – вдруг кто пойдёт гулять и наступит.
После мы направляемся в бар пить холодный какао, расплачиваясь наугад, тоже в темноте. Темнота творит свои игры. Спросите меня, сколько прошло времени с момента нашего отправления, и я, не усомнившись, отвечу: 15 минут. Какие там полтора часа? В темноте даже время летит по-другому.
Наша сплотившаяся за время путешествия команда садится за столик и начинает гадать, как же выглядит Синди, которая вынуждена с нами проститься, так и не показавшись при свете дня.
- Мне кажется, Синди – высокая стройная дама с длинными светлыми волосами и белоснежной улыбкой, - предполагает басом разговорчивый Мориц. Остальные единодушно одобряют догадку.
Сама Синди всё же видит, хотя довольно слабо. Но большинство экскурсоводов в музее абсолютно слепы. Они здесь как дома. А вот мы гости и чувствуем себя слегка неловко и неуверенно. Но дайте нам время услышать ваш мир. Приобщиться к нему. Безоценочно, по Эксюпери, увидеть своим зорким сердцем.
Мы прощаемся с Синди, как добрые друзья до следующих выходных. Забывая, что навсегда.
Как говорит Пат, есть две вещи, которые каждому следовало бы сделать. По крайней мере, в Гамбурге. Это заниматься кунг-фу и посетить «Диалог в темноте».

Выйти на станции метро Vedel, проскочить под мостом S-bahna, пробраться через лазейку в чёрном железном заборе и долго идти вдоль Эльбы, отражающей пляшущие огоньки вечера, по береговому холму, пока не увидишь старый накренившийся корабль со светом в окошке каюты. Приблизиться к краю пирса и перекинуть на борт край узкой деревянной доски – импровизированный трап. Перейти на носочках, не глядя в воду. Не забыть убрать за собой перешеек, оставив у берега балку, приметную только для посвящённых гостей. Спуститься в широкое брюхо корабля. Наткнуться во тьме на свисающие качели из сети, нащупать деревянные винтовые ступеньки. Снова подняться, опираясь на руки, как четырёхлапый зверёныш.
Распахнуть дверь в комнату и обнять Дэниса – худого высоко парня с русыми дредами, собранными в гигантский пучок.
Дэнис арендует корабль и живёт в нём. Зимой жилую комнату удаётся хорошо протопить потрескивающими в камине  дровами, отчего становится уютно и совсем по-домашнему. В туалет? Ухватиться за железную перекладину на корме и вперёд фонтаном в Эльбу с борта. Весьма романтично зимой под звёздами. Дэнис берёт в свои руки тяжёлую худенькую гитару на металлических струнах, усаживается в разрастающийся с приходом новых гостей дружеский круг, и дом-призрак наполняется звенящими мантрами. Сама суть мантр при таком раскладе состоит в том, чтобы петь всем вместе, и вовсе не важно - что. После двух повторений единственного куплета слова оседают в памяти,  каждый подключается к мини-оркестру в вольной импровизации, орудуя голосом, найденными на корабле инструментами или посудой. Минута – и мы все звучим запредельной всепоглощающей радиоволной. Сидя на подушках вокруг импровизированной скатерти-самобранки с домашними супами и пирогами, друзья перешёптываются изгибами тела, каждой мышцей вытанцовывая проходящую через них эмоцию. С закрытыми глазами и навострённым слухом. Любопытство не даёт мне зажмуриться, и я погружаюсь в изучение занятнейших путешествий, происходящих на лицах собравшихся. Пат путешествует где-то по Амазонке, сидя у двери на грохочущем барабане-пирОге. Его брат Гаральд пролетает на ковре-самолёте над знойной пустыней, постукивая себя по коленкам, как хозяин просторов. Иза в маленькой юбочке поверх джинсов, девушка с остреньким носиком, заметной грудью и улыбкой котёнка, мчится в широкой карете, робко прижавшись к окошку. Все они далеко, и в тот же миг здесь. Запечатлев картину, я с чистой совестью отправляюсь за ними, подхватывая:   
Шакти джей джей джей, Шакти джей джей джей, Шакти джей джей джей, Шакти джей... Ом нама шивая-я, ом нама ши-ва-я, ом нама шивая-я….
Замечаю, глядя в окно, как наш корабль плывёт. И довольно долго. Безумное ночное путешествие по миру на звенящем в унисон ночи ковчеге. Когда мне удаётся пробудиться от музыки Дэниса, он уверяет, что мы вышли в море. Похоже на правду. Через какое-то время огоньки и черта набережной за окном навязчиво намекают, что корабль идёт в обратную сторону. Кто наш загадочный капитан? Корабль пришвартован, как сторожевой пёс под вывеской «злая собака», но ведь он проделал, казалось, целую милю. Впрочем… В жизни есть нечто, чем стоит просто наслаждаться, бросив мучительные попытки понять. Нечто, как уплывающий в море, сквозь ночь, пришвартованный к пирсу Эльбы корабль. Как внезапные чувства. Как энергетика мантр. Как Пат.
Герой вечера – толстый слоёный пирог, который Пат приготовил по рождественской французской традиции. В пирог запечён маленький сюрприз – железная рыбка. Кто обнаружит её у себя во рту.., сломает зуб… а в награду станет королём или королевой сегодняшней вечеринки. Пирог разрезается на куски. Для почётной миссии – распределять между гостями слоёные ломтики - разыгрывать карму – необходимо выбрать самого молодого. Все смотрят на Гаральда, Пат – на меня:
- Стойте, кто из вас младше?
Побеждает брат. Брат – точная противоположность и в то же время абсолютная копия Пата. С чёрной кудрявой копной, торчащей из-под шапки, большущими тёмными глазами, лёгкой щетиной и их семейной пиратской улыбкой. Простой, радостный, подрастающий мачо с колкими шутками от души. Чтобы запомнить имена друг друга перед распределением пирога, мы играем в языколомку: каждый называет своё имя и животное, начинающееся с первой буквы имени. Патрик-Павиан, Клер-Какаду, Дэнис-Дельфин… Каждый следующий повторяет имена и животных всех предыдущих. Гаральд, замыкающий круг из 16 человек, с  серьёзной деловитостью представляется: Harald, Hengst. Все дружно сгибаются со смеху, отмечая детальное сходство.
Гаральд и Пат, два родных брата. 
Пат с русой лохматой шевелюрой, торчащей колосьями в разные стороны.  Самоуглублённый и странный, с бесконечно сосредоточенным взглядом и манерой говорить, слегка сдавленным глубинным голосом, будто его не вовремя разбудили, ещё до рассвета. Пат, уступающий брату в изяществе, излучает в мир то, что происходит в его безумном сознании, и повергает в безумие таких безнадёжно ведущихся на лабиринты эстетов, как я.
Мне в руки попадает гитара. Когда я впервые оказалась сидящей на полу в комнате Пата, первое, что он спросил, было: «Ты знаешь Заз?» Стоит отдать должное этой хриповатой задорной певице с Монмартра, чьи тексты хочется выкрикивать в лицо французским прохожим.
Последние пару недель с щекочущей болью в горле я хриплю не хуже, чем Заз. Я обнимаю гитару, как робкую надежду, и наступаю… Слова действительно хороши:
je veux d'l'amour, d'la joie, de la bonne humeur
ce n'est pas votre argent qui f'ra mon bonheur
moi j'veux crever la main sur le coeur
allons ensemble d;couvrir ma libert;
oubliez donc, tous vos clich;s
bienvenue dans ma r;alit;
Все подхватывают слова, подстукивая ритм. Я поглядываю на Пата - он упирает свой взгляд в пол, не скрывая довольной улыбки. Заз плавно превращается в мантру, с добавлением барабана и бесконечным повтором припева. В момент падения заключительного аккорда все в этой комнате светятся песней. Для француженки Клер я повторяю речитативом припев. По завершению я заслуженно отправляю в рот последний кусочек рождественского пирога и… В нём не оказывается рыбки. Рыбки нет. Все молча переглядываются.
- Ты уверен, что ты её запекал? - окликает Клер Пата.
- Ну, разумеется. У кого рыбка? Ну-ка все, auf den Stuhl!      
Впервые в Гамбурге я чувствую себя дома. Чувствую дозволенность быть собой. Мне приятно от души улыбаться, шутить, хлопать кого-то дружески по плечу, бросая подслушанное где-то в Берлине «hey Mensch», видеть искреннее расположение собеседника. Я словно вытаскиваю из-под футболки комочки репейника, не дававшие прежде свободно дышать.
Встретив полночь, мы собираемся отчаливать с корабля, рассчитав время, чтобы успеть на последний s-bahn. В Германии метро ходит реже, чем раз в три минуты, зато по расписанию. По узенькой кромке, прислонившись спиной к туше корабля, мы семеним к корме. В пути я успеваю удивиться мистическим происшествиям. Вода в Эльбе ушла на два метра. И теперь, чтобы вернуться на берег, нам придётся взбираться по железной лесенке, спускающейся от пирса к воде. Мистика кроется в том, что где-то внизу по течению подняли шлюз. Что ж, в Петербурге на ночь разводят мосты, а в городе побратиме спускают воду из Эльбы.
Первые пару человек успевают зацепиться за лестницу, после чего корабль незамедлительно от неё отплывает. Дэнис протягивает деревянную балку людям по ту сторону большой земли. Ребята тянут её на себя, и корабль недовольно, но послушно возвращается к пирсу. Парни помогают переправиться девушкам. Я обращаю внимание на огромный барабан, обмотанный шкурой, как в следующий миг он срывается с кромки и ныряет в воду, выдавая звонкий «бултых».  Гаральд в чёрной расстёгнутой куртке бросается к лестнице, с неё перепрыгивает на железный штырь, ложится на него животом и в позе брейк-данса свешивается вниз, не доставая до барабана каких-то полметра. Тот шаловливо покачивается на волне, расходящейся от корабля. Возникнув откуда-то сзади, через меня перепрыгивает Пат, бросается к брату, зацепившись одной рукой за лестницу, хватает его за ноги, тот сползает чуть ниже, уже почти касаясь воды. Всё это происходит в считанные секунды. Последние оставшиеся на корабле, Иза и я, заворожено наблюдают семейный блокбастер. Гаральд резко соскальзывает на последние десять сантиметров в бездну и обхватывает руками незаконного беглеца. Переворачивает барабан, выливая из него несколько литров Эльбы. Все аплодируют и свистят. Пат перебрасывает на сушу меня и Изу, и все наперегонки несутся к метро.      
Поезда в Гамбурге пребывают вовремя, но чуть погодя, чтобы ожидающие успели разыграть на перроне свой последний спектакль. Иза отрывается от нашей толпы и хватает Пата за талию. Тот тоже приобнимает её, и они картинно проходятся дальше. Останавливаются и начинают толкаться на самом краю платформы, слов не расслышать. Сразу же третий акт – грохочущий поезд появляется из пещеры. Пат направляется к нам. Иза преграждает ему путь, хватает за лицо шустрыми пальцами в обрезанных красных перчатках и пытается поцеловать в губы. Весьма неудачно, так как ростом она ещё ниже меня. Пат не напрягает себя нагнуться навстречу, включая по знакомой традиции свою лукаво-невинную чеширскую улыбку. Все набиваются в вагон, Изе – в другую сторону. Занавес.
Я сажусь подальше от Пата. Свои ребята напротив заботливо осведомляются:
- Тебе куда ехать? Ты знаешь?
- Знаю.
- До какой станции?
- …не помню.
- А где ты живёшь?
- M.. bei Patrick. – бурчу я сконфуженно и опускаю глаза. Снова тонкости языка. В детстве раз и навсегда меня приучили к предлогу «mit», означающем «с». В моём случае я живу скорее «у», чем «с» - то есть «bei». То есть скажи я другим людям «mit Patrick», он бы мог счесть это вызовом. А так «бай» и бай. Та же песня, что «байдэ» с «цузаммэн».
Ребята выходят, остаются трое: Пат, Гаральд и я. Я благодарю своего монстра за то, что позвал на эту вечеринку. Было чудесно. Гаральд болтает со мной о секретах.
- А чем ты занимаешься в Москве?
- Учусь в университете и временами работаю.
- Кем?
- Пишу в журнал и перевожу немцев на конференциях. Но скоро всё это закончится. Через полгода диплом.
- А что думаешь потом? Будешь журналистом в Москве?
- In Moskau bleibe ich… auf keinen Fall  – добавляю я, секунду подумав. Гаральд бросает лукавый взгляд в сторону брата. Тот сидит, глядя в колени.
- Сколько ты будешь в Гамбурге?
- Не знаю… - опять этот каверзный вопрос повис в воздухе.
- Мы ведь ещё увидимся? Ну, пару дней ты ещё точно здесь будешь? До скорого, – чмокает меня в щёку Гаральд и выходит на остановке.
Как? Они все оставили меня с ним. Наедине. Вот негодяи. 
Мы смотрим друг другу в глаза. Пат улыбается, я - нет.   
С одной стороны, мне было сегодня легче, с другой – колотило в горячке. Кто-то должен нынче сломаться.
Дома мы поставили чайник и опять покурили. Он лёг на пол, закрыв глаза. Я сидела у его ног спиной к батарее, на которой сегодня утром развесила пару изящных трусов - жутко неудобно, но сушить больше их было негде. Я принесла вскипевший чайник и решила спросить: «Будешь чай?» А вместо этого вдруг схватила его щиколотку в шерстяном белом носке и сжала её. Моя рука сомкнулась вокруг неё плотным кольцом ещё несколько раз чуть ниже. Он резко привстал, бросив на меня укоряющий взгляд.
- Хочешь чай? Он вскипел, – протораторила я, загладив конфуз.
- А, чай. Да, можно. - И снова лёг на пол.
Меня колотило. Я пыталась начать разговор, но звуки глушились, лишь зародившись где-то внутри. Я сидела так молча пару минут перед стынущим чаем. И ощущала себя сорокалетней женщиной с хищным взглядом перед невинным подростком.   
- Патрик, - вдруг серьёзно произнесла я, - я хочу поговорить на тему…
Он подпёр голову локтем и повернулся ко мне.
- Мне сложно. Чертовски сложно. Я тебя как будто боюсь. Я никого больше не боюсь. И мне кажется, если я скажу, мне будет чуточку легче. Можно я скажу?
Он кивнул, настроив внимание. Я почувствовала подступающую лёгкость. Говорить оказалось гораздо легче, чем пытаться сказать.
- Честно скажу, я приехала в Гамбург из-за тебя. К тебе. Посмотреть, как ты живёшь. Я много думала о тебе. Я влюбилась в тебя. Летом. Ужасно влюбилась. Ты сам написал мне. А потом… Опять написал...
Он широко улыбался, сверкая глазами и слушая внимательно, как никогда прежде.
- Конечно… я напридумывала кучу иллюзий… Сейчас я приезжаю и вижу тебя настоящим. Как будто в первый раз вижу.
- Это всё?
- И я… я не понимаю тебя. Абсолютно не понимаю. Понимаешь? Как будто у нас отсутствует какой-то контакт… Будто стена. И препятствие… У меня ни с кем такого больше нет. Ты это чувствуешь?
- Да, есть немного, – сказал он и задумался.
Следующие две минуты мы снова молчали.
- А ты? Что думаешь ты? У тебя есть какая-та подруга? – разбудила я вновь тишину. - Или эта тема вообще тебя не волнует… по жизни… - разошлась я, вконец, обнаглев.
- Ну, эта, с вечеринки… Ты же видела.
- Иза? Она тебе нравится?.. То есть всё хорошо? - постаралась я по-сестрински улыбнуться сквозь зубы. Хотя сцена в метро в моём воспоминании выглядела не очень-то романтичной.
- Ну, мы как-то внезапно сошлись ещё перед рождеством. А потом я уехал. Три недели мы не общались. Сегодня встретились случайно, в первый раз. И ты видела. Sie hat Bock. Ich habe auch Bock… Aber… Nicht heute. Heute schlafen. Und jetzt… bist du hier. Bei mir bleibt nicht jeder, weisst du? Ich hab dich eingeladet. Und dann… Bist du hier. Aber du bist hier zum Besuch, fuer mich ist es so… 
С минуту он помолчал и добавил:
- Ich will schlafen. Morgen muss man zur Schule. 
Достал из угла какой-то совсем тоненький ушлый матрас и бросил посреди комнаты:
- Heute schlafe ich hier. Dort ist fuer mich zu eng. 
Намылил в туалете зубы зелёной пастой, выключил воду и ушёл, как делают все европейцы, экономично на кухню.

Наутро мы, не покупая билетов в метро, отправляемся в школу традиционной медицины, где принято учиться три года.       
 «Профессор Штеффин (основатель школы со светлой бородкой и глазами священника) напоминает мне старого доброго капитана, объехавшего мир и теперь рассказывающего студентам о своих открытиях», - пишу я на вырванном из блокнота листке в клетку и передаю Пату. Тот тихо смеётся с нашей, далёкой от процесса образования, задней парты. 
Пату и мне давно пара бы постричься. Я настолько вжилась в роль, что беру с него пример в разлохмачивании обеими руками копны волос, иллюзорно сокращая длину причёски. Хорошая парочка с виду - два заспанных раздолбая.
Профессор внушительно обозначает тему урока – Herdlehre.
- Что это значит? - шепчу я Пату в плечо.
- Сам не знаю, - отвечает двоечник, начиная вслушиваться в урок, отчасти благодаря мне. Минут через  десять легонько толкает в локоть и объясняет на пальцах.
- В общем, это учение о болевом эпицентре, о появлении болевого сигнала и распространении болевого синдрома …
Господин профессор перебивает каким-то риторическим вопросом. Все, кроме коротко стриженой женщины в жёлтом свитере, поднимают руки. Профессор обращается к ней, вызывая на неясные объяснения. Затем бросает вопросительный взгляд на меня.
- Почему Вы не подняли руку?
Я молчу, заметно смутившись.
- Простите, я не совсем поняла вопрос. 
Я спросил, - повторяет профессор, - у кого из студентов есть обе миндалины? Доре одну удалили. Вам тоже?
- А… нет. У меня все на месте, - спохватываюсь я, виновато улыбнувшись. Тут уже смущается Пат. Причём тут были миндалины? Самую суть мы упустили. Ну что же…
В перерыве я вызываю Штеффина на дуэль – бриф-интервью о профессии. Вопросы я написала заранее, Пат их одобрил, похвалив за грамматику. Его школа считается одной из самых консервативных. Зачастую между студентами и профессорами происходят споры на тему работы с энергиями и прочими эзотерическими инновациями. Оскара, спросившего лектора по фитотерапии, практикует ли тот рейки, чуть ли ни повели на костёр. Эта тема в интервью с основателем школы была ключевой для меня и для Пата. Вопрос звучал так: можно ли исцелять себя самому с помощью внутренних ресурсов организма, работать с медитациями, энергией? Штеффин задумчиво уставился в диктофон.
- Несомненно, что-то в этом есть, - задумался профессор, вытянувшись у кафедры. - Я не отрицаю всех этих энергий, но и не рассказываю об этом студентам. Каждый должен прийти к этому сам. Одно точно, хорошему врачу мало обладать знаниями. Настоящий врач должен оказывать положительное воздействие на пациента. А это дано не каждому.
- Ну что я говорила, наш человек, - вернулась я с победным подтверждением к Пату. Мне, вообще, кажется, большинство болезней начинается от наших неправильных мыслей, эмоций и страхов… психических блоков. И в лечении надо начинать с их проработки… Ты считаешь всё это бредом?
- Нет, почему… Я тоже с этим согласен. Это работает.
В коридоре я разговорилась с однокурсником Паулем. Он тоже поддержал учение об энергиях и силе мысли. Нас было уже немало. Школа начинала мне нравиться. Пауль вспомнил о практике в клинике, заметив, что больше всего пациентов было у Патрика. 
Пат много курит траву. Поэтому я как-то спросила: имеешь ли ты право лечить людей после этого? Он ответил: «Я считаю вообще абсурдной идею говорить людям, что они должны делать со своими болезнями. Я не собираюсь быть доктором. А в школу пошёл, чтобы лучше разобраться в себе, понять, что как устроено.»
Лекция продолжилась. Я открыла новый способ общения, вовлекший Пата в процесс, - через переписку.
- Господин доктор, у меня приватный вопрос. Я простудилась и мне больно писать. (Это не было шуткой. После общения с Патом меня традиционно накрывали чрезвычайно экзистенциальные проблемы.) Может, есть какой-то специальный чай или…?
- Вообще, это серьёзно. Но надо обследоваться, чтобы принимать какие-то меры. Меня не спрашивай, я без понятия.
Тут меня озарил ещё более странный вопрос. Мне захотелось вытащить этого пещерного человека на свет и поговорить о сакральном.
- У тебя есть идеал мужчины, например, Torghal, oder so? А идеал женщины?
Он забрал тайный листок и долго на нём что-то строчил. Протянул его мне, сам вернувшись к событиям лекции.
- Я думаю, это всегда аспекты людей, которым я удивляюсь. Мой идеал – это я сам. Ich bin super.  Aber muss man noch ein bisschen reifen.   А если конкретно: Гаральд, мама, папа, бабушка, дедушка, Штеффин, мастер по кунг-фу, другие учителя, друзья (все!), ты, Иза, Брюс Ли, Делай Лама… Все люди, которые меня окружают и которые мне нравятся, в каком-то смысле мои идеалы. Ах да, кончено, Торгаль! 
После лекции Пат рассказал мне про своего пациента. На приём пришёл молодой парень с мужскими проблемами из-за перенесённой в детстве операции. Плохо работали яичники (что я могу с натягом разобрать в медицинской теме по-немецки).
- Мы долго с ним разговаривали, я проводил анализы и обследование, назначил ему курс лечения. Через какое-то время мы встретились, он сказал «спасибо, брат». Его состояние сильно улучшилось. Я пришёл домой в шоке и закричал: Yessss!

В тот день мне оставалось пройти последний из кругов жизни Пата, чтобы сказать: «Да, я знаю про него всё, чего он не попытался от меня скрыть.» Я знаю его жизнь, я пробовала на вкус. Я испробовала все средства, чтобы стать ему ближе. И если он не изменит своему мумиобразному поведению в нашем взаимодействии, по крайней мере, мне будет значительно легче забыть его навсегда. Вечером я отправилась на тренировку по кунг-фу. Два раза в неделю в школе Dacascos занималась группа новичков. Каждый смертный имел право на бесплатное пробное занятие в их составе.
- Спортивная одежда, главное – не чёрная футболка, - предупредил Пат, - чёрная только для тех, у кого чёрный пояс. Меня один раз за неё выгнали с тренировки. 
В раздевалке я познакомилась с ещё одной новенькой девушкой, скорее боксёрской комплекции, и за 5 минут разговора чудом не выдала в себе иностранку. Мы просочились в коридор и застенчиво стали наблюдать разминающихся мужчин с жёлтыми поясами. Наконец, дверь распахнулась, из зала повалили разгорячённые вспотевшие войны, пробивающие одухотворёнными взглядами невидимую стену. В их рядах я с трудом распознала взлохмаченного тяжело дышащего Пата с прозрачной пластиной в зубах, как на ринге - сегодня у старшей группы был бокс. Пат обрадовался мне и поцеловал в щёку, безуспешно пытаясь дышать ровнее.
- Ты найдёшь дорогу домой? Помнишь, как ехать? Звони, если заблудишься. Viel Spass bei dem Training!
Занятия у новичков вёл не сам мастер Зифу, а его ученик – человек в чёрной футболке. 20 бойцов в обществе трёх девушек, из которых двое были новичками, рассредоточились по зеркальному залу. Тренер выставил вперёд левый кулак и накрыл его правой ладонью – поздоровался. Первую часть занятия он гонял нас на износ. Мы прыгали, бегали, отжимались, отрабатывали удары, выполняя каждое упражнение по принципу: выжми всё, что можешь. И потом – немного ещё. Вторая часть, когда мы все уже плясали по уши в собственном поту, началась более концептуально и лирично. Один за другим шли приёмы заламывания рук в момент нападения противника. Со стороны зрелище вдохновляло. Тренер производил мельчайшее движение уголком губ, а ассистент-доброволец уже корчился на полу. Постичь философию заломов можно лишь поборов страх боевого ранения, что у меня никак не выходило. Я отдёргивала руку раньше, чем противник успевал приступить к залому. Собственно, так общался со мной Пат – всё время отдёргивал руку. Правда, в спортивных заломах он мастер.   
    
После боя я столкнулась в коридоре  с бритым на лысо, ласково улыбающимся мастером Пата и начальником школы - Зифу. Он проявил любопытство, прониклась ли я единоборством и откуда узнала про его школу. 
- Ein… mein Freund treibt hier, исковеркала я немецкий под русскую кальку (Один мой друг занимается здесь). Ein – неопределённый артикль. Mein – заменяет определённый. Но если сказать ein Freund , непонятно - чей друг, если сказать mein Freund, это будет расценено как бойфренд.
- Кто именно? – заинтересовался мастер, прищурив глаза.
- Патрик, - смущённо призналась я.
- Ага… - добавил Зифу. – Dann bist du ganz gut informiert. 
Возвращаясь домой, я не помнила номера квартиры. Поэтому запрыгнула на раму припаркованного велосипеда и постучалась в окно. Выглянув сквозь стекло, Пат просиял и пошёл к двери. Первым делом я поздоровалась с Патом, накрыв левый кулак правой ладонью. Он ответил. Заварил чай и разрешил потренировать заломы на своих огромных сильных ладонях. Я заметила на матрасе очертания длинного меча в чёрном чехле, так впечатлившего меня летом. Обнажила его и попросила Пата показать удары. Шао Линь в комнате 5 на 3 метра напоминал обветшалую киностудию, которая на монтаже преобразится в божественные просторы природы. Чётко, мужественно и воинственно «мальчик с саблей» разгонял мурашки по моему телу. Вырубал в воздухе чувства, проникающие мне под одежду и вцепляющиеся в душу. Рисовал сосредоточенным взглядом устав древних воинов, передавая мне знание о крепких корнях, прорастающих сквозь камни ради своей страсти к свету. К живительной влаге и соприкосновению с миром первозданной тишины. Боя и точности. 
Я зажала в ладонях тяжёлый неподдающийся меч. Казалось, он управлял мной, а не я – им. Пробуя повторить движения Пата, я вросла в его глаза, улавливая танцующие огни и прочерчивая восьмёрки в разделявшей нас физической плоскости. Он направлял рукоятку меча – пик моей страсти, лившейся из оружия.  Возводя перешейки, разрубая стену между двумя душами – домами огня, я отчётливо сдавалась глазам учителя. Это было круче, чем секс.
В эту ночь нам долго не удавалось заснуть. Каждый молча вертелся на своём матрасе.
Я протянула голую руку, схватила его пальцы и сжала ладонью. Он не отнял руки. Это была победа. И последняя мысль перед сном.
 
Наутро он принёс свежевыжатый сок и мизо-суп мне в постель. День мы пробыли в школе. Вечером я собрала рюкзак и долго ждала, пока он докурит в соседней комнате с другом. Я вторглась в его жизнь жаждущим гостем и поняла, что больше мне в ней делать нечего.
- А я жду тебя, - ответила я на вопрошающий взгляд входящего в комнату, снова укрывшегося глубоко в себе Пата и, уверенно глядя ему в глаза, подошла сбоку, едва касаясь его серого свитера.
- Ну… я поехала… Благодаря тебе я узнала много интересных мест в городе: школу, музей слепых, ещё одну школу, корабль на Эльбе. Спасибо, Патрик… И… счастливо тебе. Удачи тебе во всех твоих делах.
Он крепко обнял меня, уткнувшись подбородком в макушку. Мир рухнул. Мы долго стояли так, слыша затылком шаги друга, пробирающегося мимо нас к кухне. Мы стояли и в завершение синхронно набрали в животы большой шар свежего воздуха, после чего он разжал руки.
Я долго надевала кеды в прихожей, он стоял и смотрел. Оторвавшись от земли, я добавила:
- И передай от меня привет Изе. Она, правда, очень милая девушка, как мне пока...
Не дослушав, он поцеловал меня в край подбородка. Помог надеть рюкзак.
Я грустно улыбнулась ему с мыслью «ну что ж, встретился и такой человек в моей жизни». Здравствуй и прощай. Вот и всё.  Пат не улыбнулся, а сказал серьёзно мне вслед:
- Может, мы ещё когда-то увидимся?

2012