Полет в Иркутск

ГЛАВА 1


В начале мая 2003 года со мной произошло очень важное событие, с которого начался очередной, пятьдесят девятый год моей жизни. Мне довелось побывать на Родине, в городе Иркутске, там, где я прожил сорок лет и куда подумывал попасть, но расчетов не вел и планов не строил. Мой сын Александр, который живет в Москве вот уже десять лет, тоже родился в Иркутске и жил до восемнадцати.

 Первым его предложением ко мне, сделанном по телефону еще в апреле, - было посетить Париж – город мечты – и, хотя выражение “Увидеть Париж и умереть” для меня не пустая фраза, предложение я не принял.

Смущало отсутствие опыта, за границей бывшего Союза я никогда не был и меня останавливало многое: виза, путевки, здоровье, а вдруг радикулит обострится, да и мало ли что еще. Душа моя к Парижу была не готова, и в Лувре сын побывал без меня.

29-го апреля вечером на празднике в спорткомплексе “Метеор” я получил по телефону еще одно предложение от Саши - вместе побывать в Иркутске. Я согласился и тут же мысленно улетел в путешествие.

Предо мной всплывали вопросы: с какого числа и на сколько дней отрываться от работы, в чем ехать, в чем лететь, что брать с собой в сумку и в какую именно. Какие брать с собой фотографии, кого показывать и кому. На празднике спорта меня больше не было.

Были еще уточняющие звонки в Москву, согласования отгулов на работе, приобретение и обмен билетов на поезд. И вот 5-го мая, в понедельник, я выехал, перекрестившись, взяв с собой палку-трость и лекарство - страховку от радикулита.

Путешествию предстояло быть долгим и непростым. Я многие годы не летал самолетом, в Иркутске был последний раз в сентябре 1993 года. Когда-то такие перемещения были для меня работой и не казались столь серьезными.

Такого напряжения от них я не испытывал, но дорожное волнение мне было присуще всегда. Это некая смесь предвосхищения новых впечатлений, желанных встреч и опасений за то, как все сложится? Какие будут соседи в поезде? Не опоздаю ли? Не забуду ли? Застану ли? Все это отдавало предчувствием - то сладким, то страшноватым.

Итак, путешествие началось. Первый этап Днепропетровск - Москва. Соседка по купе - интеллигентная женщина средних лет. Живет в Санкт-Петербурге. Она любезно уступает мне место, обращенное в сторону движения поезда. Это для меня тоже очень важно, в поездке меня иногда укачивает. Мы хорошо и не быстро беседуем, и она даже дает свои координаты  и предлагает возможный приют в Питере хоть для всех нас троих - жены, дочери и меня. Я понимаю, что это этика попутчиков, и благодарю за приглашение.

Прибыли в Москву. Саша встретил меня вовремя, зашел в поезд, взял сумку. Все это путешествие он всегда и везде был вовремя, наверное, как обычно, но мне свойственно волноваться, особенно когда я не беру на себя инициативу и завишу от других людей, даже самых близких.

Любые перемещения по Москве в машине с сыном для меня приятны сами по себе. Мы заехали на автомойку, выпили кофе и направились домой. Какой-то своей частью Саша был еще в Париже, как всегда впечатленный от стоящих того событий и вещей, не безразличный, и не обесценивающий.

Все люди встречаются с прекрасным каждую минуту. Бывают в местах общепризнанной эстетической ценности. Но не каждый выражает свой восторг.           Многих сдерживает застенчивость, иные уподобляются циникам, некоторые люди, наверное, теряются в сложном великолепии.

Получать наслаждение от шедевров не просто, нужны знания, как говорят, нужно в этом разбираться. Еще нужно все это воспринимать с любовью, любовь поможет испытать радость, даже если нет специальных знаний. Прекрасное само найдет резонанс в открытой душе.

Юлечка, Сашина жена, встретила нас блеском убранной квартиры и прекрасным обедом. А еще особой нежной красотой, которая присуща юной женщине, готовящейся стать матерью. Мы долго обедали, мне было очень комфортно в мягкой атмосфере тепла и заботы. Отдохнув, мы поехали в гости к Юлиным родным: маме, сестре и двум её братьям.

В этом доме у меня тоже было хорошее чувство. Меня признал кот, белый, большой и умный. Должного внимания детям я не уделил, на них не хватило времени, было уже поздно, и вскоре они ушли спать.

Болтали о разном, я, наверное, даже многовато и, возможно, умничал, то есть вел себя непринужденно. Я видел, что меня переносят без раздражения. Проявлялась натура - смесь непосредственности и самолюбования.

В гостях мы задержались до двух ночи – было о чем поговорить, но встречу пришлось прервать, так как на другой день предстоял вылет в Иркутск. Мы попрощались со всеми, кто еще не спал, и поехали ночевать домой на другой конец города.

Самочувствие мое в день вылета оставляло желать лучшего, было ощущение недомогания и не было уверенности в себе. Мысли о самолете сильного беспокойства не вызывали. Пройдя регистрацию и сдав багаж, мы зашли в буфет выпить чаю или кофе, и тут Саша одним вопросом перенес меня в Иркутск. ”А ты звонил тете Рите?” - Я ответил, что нет. Оценив это как несерьезность, Саша позвонил, а я, подумал о том, что эту ночь спать они будут вряд ли.

Мы летели не просто на Родину, мы летели в гости к моей сестре, у которой девятого мая был день рождения. Жить этот краткий период тоже предстояло у них в доме. Они были настолько своими людьми, что можно было прибыть без звонка, сюрпризом. Но сюрприз был неуместен. Саша был прав.

Объявили посадку, и вот мы в самолете. Взлетели. В полете предстояло быть пять с половиной часов. Расчетное время прибытия - шесть часов утра местного иркутского времени. Самолет набрал высоту, и нам принесли ужин – я почувствовал себя полноценным пассажиром. Самочувствие улучшилось. Я начал шутить, прогулялся по салону, потом, слушая музыку, стал подумывать, кого из иркутян нужно будет увидеть и где побывать. Я даже записал это прямо на бумажной салфетке.

К концу четвертого часа полета стало комфортно, я уже получал удовлетворение от всего, что со мной происходило. Я летел на родину со взрослым сыном, я в годах, но еще не старый, не богатый, но обеспеченный, летел вместе с возможностью лететь, даже, может быть, поумневший и явно повзрослевший. Без иллюзий относительно своей персоны. Понимая, что Иркутск своими успехами мне не удивить и своим видом не восхитить. Здесь меня знают. И если что-то настоящее во мне есть, то заметят, а не заметят – значит, я все тот же и это еще важнее. Значит, сохранился, и остаюсь или становлюсь самим собой.

Ночью в самолете очень красиво. Сквозь узорчатые ажурные просветы, напоминающие по форме не то птичек, не то маленькие самолетики или елочки, пробивается спокойный и надежный свет. Пассажиры спят. Изредка прогуляется кто-нибудь или быстро пройдет стюардесса с серьезной улыбкой.

Кто-то отсыпается за прошедшие дни, а кто-то спит впрок. Такие непохожие люди здесь в самолете, даже в салонах разного класса, объединены этой машиной, пилотами и судьбой. Я видел салон умиротворенным. В креслах как-будто сидели дети, которые наконец-то угомонились.

А вот и пробуждение. Знакомый, совсем не изменившийся за эти годы, чуть хрипловатый электронный голос, ставший родным в прошлых моих частых перелетах, объявил о посадке. Загорелось табло «Пристегнуть ремни», все оживилось и приготовилось к встрече с земной реальностью.

Посадка произведена. Трап подан. Вещи в салоне не забыты. И вот мы стоим на родной земле.

Иркутское утро встречает нас прохладой, температура плюс два градуса. Саша сдал плащ в багаж и мы быстро переходим в здание аэровокзала. Получаем вещи, садимся в машину. Встреча с иркутскими улицами началась. Я смотрел по сторонам из машины и уже чувствовал магию атмосферы.

Это были даже не воспоминания, я смотрел так напряженно, будто в лицо мне дул сильный ветер, и видел все вокруг через стеклянную призму времени толщиной в десять лет. Было жутко, интересно и страшновато. Природу этой сложности восприятия я понял гораздо позже.

Подъезжаем к гостинице “Интурист”, расположенной на берегу Ангары. Саша устраивается в номере на восьмом этаже с видом на Ангару, оставляет свои вещи, мы спускаемся вниз и едем к по назначению.

Едем по Иркутску, по Набережной, по которой гуляли и дышали всегда чистым, прохладным воздухом. Едем мимо спортзала “Динамо”, в котором Саша и многие его товарищи когда-то вместе тренировались. Выезжаем на Коммунистическую, просим водителя проехать через двор, в котором мы жили на пороге 70-х годов. Знакомых не видим, но дом, с которым так много связано, на месте и двор все тот же.

Едем по улице Байкальской, поворачиваем направо и, проехав по плотине Иркутской ГЭС, попадаем на левый берег Ангары. Въезжаем в поселок энергетиков, который украшает дом оригинальной архитектуры. Останавливаемся у входа в подъезд. Созваниваемся снизу по телефону, и нам называют код замка и номер квартиры. Мы входим в подъезд.

А вот и хозяева. Первой вижу Риту. Видимо, она открывала нам двери с непростыми замками. Момент встречи осознать не удалось. Запомнился Леня, совсем седой, с тем же открытым взглядом голубых глаз и спокойным доброжелательным голосом, приглашающим быть в его доме. Говорящем, что ты принят, и это обеспечивает тебе все виды довольствия, в том числе и психологическое. Что ты имеешь защиту и опеку этого дома и этого сильного человека.

С той самой минуты, когда он пришел в наш дом и стал мужем моей сестры, в нашей семье все знали, что есть Леня, всегда на него рассчитывали – и когда болели, и когда отдыхали. Это не было «скорой помощью» или возможностью поплакаться в жилетку, для меня самым важным тогда была его доступность. В самое трудные для меня времена он не брезговал мною, не отдалялся, чтобы не морочить себе голову, а помогал.

По-мужски и очень корректно подвел меня к их уважаемой соседке и, впечатленный ее ученым авторитетом, я пошел сперва на хирургическую операцию, а потом и к специалисту по решению самой актуальной для меня проблемы. Леня был старшим, он как бы за все в семье отвечал. Для меня тогда он был то кумиром, то лидером и всегда – авторитетом.

Я не считал, что он мне должен, просто с благодарностью пользовался тем, что предоставлялось. Для меня  самым защищенным местом на земле всегда был дом Карпинских. В те годы я очень хотел, чтобы Лёня был самым-самым во всем. Он очень много читал, причем одновременно три, четыре книги, держал близко под рукой. Великолепная память, логика, последовательность и неторопливость в суждениях и поступках делали любую встречу, любой разговор с Леней интересным и полезным.

Опыт, который я получал в этом общении, помогает мне всегда. Он помогает не ввергаться в суету, дождаться осмысления происходящего, понять, как нужно действовать и даже воздержаться от комментариев, может быть, достаточно уместных. В этом есть что-то от восточной мудрости, созерцания и невмешательства. Не праздного бездействия, а активной работы мысли и интуиции.

В этой новой квартире они жили вдвоем и вдвоем нас с Сашей встретили. Рита, заботливая хозяйка, обрадованная встречей, что-то спрашивала и рассказывала. Рядом с ними я перемещался в новый, еще не осознаваемый статус, и что-то происходило со временем и с пространством. Это не было смертельно опасным, но происходило как-то непривычно и незнакомо.

Видимо, из-за того, что такого большого отрыва в десять лет от самых близких людей и мест в моей жизни не было никогда. А тут еще их новое жилье, новая мебель и новые масштабы. Масштабы были подходящие и наконец-то соответствовали хозяйке и хозяину. Я попытался представить Риту и Леню в их прежней квартире, в которой они прожили более тридцати лет, в которой я тоже когда-то жил, и мне стало тесно.

У них было хорошо. Просторно и заполнено. Легко было быть всем вместе, не было закрытых дверей, и даже в ванной их закрывать не хотелось, чтобы не отделяться. Хотелось общения, и оно было, но после перелета и резкой смены часового пояса не было сил, глаза хотели спать, а я хотел слушать и говорить.

Пищей для эмоций было все, что я видел и слышал, все родное до боли и радости. Почти мистический романтизм охватывал душу. Все казалось волшебным или было им на самом деле. Десять лет разлуки с родиной нагнали пьянящий аппетит для предвосхищения всего, с чем предстояло соприкоснуться.

Нас покормили, как это делалось всегда; Рита все приготовила и все подала. Весь этот отпуск, все четыре дня я завтракал, обедал и ужинал с солеными огурцами их собственного приготовления. Традиционные котлетки, торты, чай, заваренный в заварном чайнике. Кухня просторная, все удобно, сытно, качественно и комфортно. Все для меня настоящее и родное. Бывают в других местах блюда оригинальнее, но я даже не могу написать, что вкуснее, потому что предпочел бы то, что у Карпинских.

Я проспал пару часов, встал, оделся и направился на встречу с самым новым и самым известным городом, который так долго жил без меня. Саша ждал меня в итальянском ресторане, в здании, где раньше был кинотеатр “Гигант”. Мы зашли на Киевскую, пообщались  с бывшими соседями и вскоре разошлись. Я прошелся по Набережной Ангары и отправился в гости.

На другой день, 9 мая, сестра отмечала свой день рождения. Пришли наша двоюродная сестра Ольга и ее сын Валера. Были бы, наверное, их друзья - те, с кем мы провели в этом доме много застолий, красивых и дружных. Они знали победу не понаслышке. И я в такой день иногда примерял пиджак одного ветерана войны с боевыми орденами и медалями. Пиджак другого был мне маловат, и хотя на нем было два ордена Славы, надеть его у меня не получалось. Все эти люди умерли. Вечная им Память.

В этот раз мы праздновали день рождения Риты. Саша прибыл раньше меня и привез подарки. Я не видел момента вручения, но дело не в эффекте. Подарки были нужными и красивыми, а главное - от души. Саша всегда отдает и дарит то, что решил, без помпы и с удовольствием. Карпинские - люди благодарные, рады были искренне, так что все было здорово.

Мы приступили к торжественному застолью. Первый тост говорил Леня. Я тоже говорил. Как мог, я выразил свою благодарность Рите за то, что благодаря ей в нашу семью пришел Леня, а Лене – за его участие в моей жизни и в жизни моего сына, поздравил сестру и пожелал ей здоровья и счастья. Выпили за Победу, пожелали друг другу мира и чистого неба.

Болтали, фотографировались, спорили, смотрели в сторону телевизора, мешали и помогали друг другу. Вели себя свободно и очень живо.

Я вел себя немудро, как будто и не было двенадцати лет работы над собой, связанных с моей психологической практикой. Родные мне люди принимали нас радушно, общались просто и естественно. Было принято решение одиннадцатого утром, в последний день нашего визита, всем вместе поехать на кладбище.

В день прилета нам не удалось встретиться с Ниночкой - моей племянницей и ее дочерью Катюшей. Мы лишь пообщались по телефону. Так что в день рождения Риты мы наконец-то встретились.

Ниночка все та же – женская красота не увядает, ее признаки остаются и всегда готовы к цветению, они могут блекнуть, но в красивых условиях обязательно вспыхнуть новыми яркими красками. Мы не успели посмеяться над всем, над чем можно, как это делали раньше. Катюша с подругой  отправилась на набережную Ангары смотреть салют в честь праздника Дня Победы. А мы втроем ходили в магазин и гуляли возле их дома - Рита, Ниночка и я. Хорошо поговорили и даже видели издалека яркие разноцветные фонтаны вспышек в вечернем небе.

Грустно слышать от сестры и от племянницы о том, что они - мои любимые люди - не имеют доступа к самому необходимому, что у них нет на многое средств. Они ни в коем случае не жалуются, ощущение какого-то достояния внутри себя у них есть, и оно натурально. В моменты общения с ними во мне оживилось чувство семьи, которое было очень сильным, когда были живы мои родители и все мы проживали в одном городе: и старшие, и младшие.

К полуночи вернулась Катя и долго-долго раскладывала диван, готовясь ко сну. Ее все журили, но она в итоге справилась. Катя вполне взрослая девушка, статная русская красавица, может, быть ей немножко не достает дворцового антуража, ну, например, кареты или достойного принца рядом, но взгляд и интонации Катюши явно царственны.

Вот с этой царевной и нужно было мне более всего пообщаться. Но и на это времени у меня не хватило. Надеюсь, что когда-нибудь мы встретимся на Украине и наговоримся, мне будет приятно, а ей, может быть интересно.

Я сфотографировал Катю перед сном на этом диване в пижаме, она совсем девчонка, как и все они в двадцать лет. Независимо от опыта и даже от отношений с противоположным полом, и даже если выходят замуж и рожают детей. Не зря говорят: ”Для девочки первый ребенок – последняя кукла”. Матерями и женами они становятся позже.

Так прошел день рождения Риты, ей исполнилось шестьдесят семь. Дай ей Бог еще много лет счастливой жизни с ее мужем Леней - прекрасным человеком. Эта поездка вернула меня к нему и его ко мне. У меня был долгий период самоизоляции, мы не виделись годами и давно не общались, и без такой встречи восстановить все лучшие чувства было бы невозможно. Наше общение стало естественным, легким, но времени для этого оставалось мало.


ГЛАВА 2


Наш поход на Киевскую – улицу, на которой мы жили до переезда в Днепропетровск, состоялся в первый же день визита, 8 мая. Встретившись с Сашей в ресторане на улице Карла Маркса, мы вместе отправились к родному дому. Погода была великолепной, было, что называют, «под вечер» – часов шесть.

Киевская приняла нас во всем великолепии своей неизменной и неиссякаемой родственности. Здесь начиналась наша жизнь. Именно отсюда мы сделали свои первые шаги в мир. Предполагаю, что души всех тех людей, рядом с которыми я прожил на Киевской сорок лет, которых уже даже нет в живых, глянули на нас с сыном и отметили что-то хорошее,  для нас приятное. За этими душами были лица, имена и судьбы.

Во двор нашего дома можно попасть по проулку, который не любила моя мама, и мы идем дальше, обходим его справа. Обычный четырехэтажный панельный дом хрущевских времен, его давно не ремонтировали, хорошо было бы покрасить его снаружи и в подъезде.

Самая первая бывшая наша квартира смотрит во двор новыми окнами из стеклопластика. После долгого неблагополучия в оставленное нами жилище вселился кто-то приличный. Хотелось бы застать дома Галю из пятой квартиры, которая работала на заводе вместе с нами, у которой выросла дочь Юля, есть брат Гриша. Была мама, которая приехала с Севера и жила отдельно от них. Потом она трагически погибла. Помню, что она играла на гитаре и очень выразительно пела песню “По Муромской дороге”.

Галя жила тогда вместе с отцом, Михаилом Григорьевичем. Мне приходилось сиживать с ним за одним столом, отмечая многие праздники. Он был по профессии бухгалтером, а мне - добрым соседом. Теперь Галя переехала куда-то в другой микрорайон. На Киевской она больше не жила. Так нам сказали в квартире номер три, в дверях которой нас встретили бывшая соседка и её дочь.

Валя была такой же домашней и захлопоченной. Наташа, крепкая характером, с четко звучащим голосом, немного категоричная и всегда отзывчивая на просьбы. Когда ей было лет семь, её отец мечтал сделать из дочери олимпийскую чемпионку, но она стала детским врачом. Я спросил про папу - он умер два года назад. Грустно, он был сильным человеком и, видимо, даже слишком.

Поднимаемся к соседям в квартиру номер восемь. Люся встречает нас приветливо и растерянно, рассказывает о себе, о дочери, о двух братьях и о соседях. Всё услышанное для меня интересно и важно. В моих воспоминаниях восьмая квартира осталась домом любителей книг и обителью людей высокой культуры. Хозяева давали книги для чтения соседским детям и требовали от них записать то, что взял, в тетрадочку, которая лежала тут же возле большого, занимавшего две стены стеллажа, по-моему, не застеклённого. Наша семья тоже пользовалась их библиотекой.

Родители Люси, Пётр Иванович и Ольга Викторовна, любили друг друга уважительно и заботливо. Они умерли в один год. Смерть Ольги Викторовны не смогла разлучить их надолго. Общение с ними было всегда приятным и высоко этичным. Прощаемся с Люсей, долго у неё не задерживаясь.

Выходим из подъезда и сразу во дворе встречаем Ирочку, дочь Ершовых, очень приятную молодую женщину. И вновь вопросы и ответы: кто и где, и когда? Разговор идёт в той благоприятной тональности, в которой проходило всё наше путешествие, не то в прошлое, не то в будущее. С грустью и несогласием узнаю, что нет в живых Беллы Лонцих.

Когда-то давно, в семьдесят четвёртом году, я встретил её совершенно случайно в Ленинграде, в сквере возле театра имени Пушкина. До этого мы с ней никогда долго не общались. Она была младше лет на десять. Разговорились, и я узнал в соседской девочке интересную собеседницу и приятного человека. Так часто бывает, когда встречаются земляки в чужих краях и вдруг как-то заново узнают друг друга.

Потом, уже в Иркутске, в нашем общем дворе мы часто беседовали. Она тогда гуляла с маленьким ребенком, который лежал в коляске. Этот ребёнок, уже, конечно, повзрослевший, остался без мамы. Я был очень огорчен этим и ещё тем, что Беллу я не увидел. Разговор с Ирой продолжался, и вскоре к нам подошла Кира Арбузова, бывшая Сашина одноклассница. Конечно, все девочки, ровесницы моего сына, за эти десять лет сильно изменились.

Кира пообщалась с нами и даже сказала о наших прическах, отметив, что в них нет буквально ничего лишнего. То ли в её словах было что-то не любезное, то ли я уже давно не язвил, но я её немножко обидел. Виноват, но не нужно было ей самой с нами задираться. Подошла мама Якушина, самого близкого друга Сашиного детства. Мы опять перешли в тон полного приятия.

Всё было прекрасно. И стояли мы под нашими бывшими окнами. Может быть, когда-то в семидесятых, именно такая встреча с соседями виделась мне желанной. Я очень хотел тогда, чтобы таким добрым, уважительным и радушным было их отношение к моей семье. И ещё я был очень рад узнать, что Валентина Ивановна из тридцать третьей квартиры прожила очень долго. Она знала мою маму ещё с довоенных времен.

В родном дворе я побывал ещё раз на другой день с Борисом Николаевичем Солянниковым, другом детства и товарищем по музыкальному творчеству и обслуживанию свадеб и банкетов музыкой. Девятого мая, утром, до торжественного обеда у Риты у меня было свободное время. Я созвонился с Борей и поехал к ним в гости.

“Ты пиво пьёшь?” - спросил Борис, и не получив  поддержку старого друга, как-то с удовольствием сказал: ”А я выпью.”. Нина, Борина жена, всегда относилась ко мне очень тепло, ей нравилось, как мы вдвоём пели. У нас получился хороший завтрак с зеленью и красными помидорами, с копчёной колбасой и вкусным чаем.

Прием закончился, и Боря пошёл меня провожать. Он предложил вместе пройтись по городу, и я согласился с тем, что это лучший вариант. Мы перемещались в пространстве и были вне времени. Шли в ту же сторону, что сорок лет назад, по тем же улицам и без умолку болтали теми же голосами. Пришли на Киевскую, снова туда же, где я был вчера с сыном, в наш двор.

Фотографировались часто, еще посмотрели на молодых ребят, собравшихся у скамейки в середине двора. Они, казалось, были совсем не такими, как мы в их годы. Мы могли поговорить о многом, пережитом когда-то в этом дворе вместе и порознь. Но мы были в настоящем времени, и то, о чем говорили, даже не запомнилось. Посмотрели по сторонам, не обнаружили ничего существенно нового и в разговорах о событиях последних лет нашей жизни пошли дальше.

Сейчас, вспоминая этот момент, в памяти всплывает очень многое из того , что мы могли бы вспомнить и о чём поговорить. Здесь, на этом самом месте, где мы с Борисом остановились, когда-то начинался последний путь моих родителей в день их похорон. Здесь, в этом дворе жил Толька Кобак - наш общий друг и Борин одноклассник.

В этом доме под музыку Бориного аккордеона мы справляли мои проводы в армию. В соседней с нами квартире жила Татьяна Ивановна Блажева и её муж Виталий Николаевич. У них было две дочери. Младшая, Алёнка, которую я иногда водил в садик, недавно умерла, не дожив и до сорока.

Борис часто бывал у моих соседей и я, даже когда уже давно была пора спать, вслушивался в фортепианную музыку всегда узнаваемых его исполнений и аккомпанементов многоголосью Блажевских гостей, голоса которых различал на слух.

Ещё мне вспомнилось, как Первого мая и Седьмого ноября утром выходили люди из подъездов нашего и соседних домов. Красивые и нарядные женщины и мужчины в белоснежных рубашках. Все были в приподнятом настроении и направлялись на демонстрацию.

Выходили с детьми, тоже очень красивыми и дисциплинированными. Часто в такой день люди надевали новую одежду и даже обувь, рискуя в долгом праздничном шествии с весельем и усложнённым маршрутом, навредить своим ногам.

На улицах и площадях гремела музыка оркестров и звучали песни, исполняемые лучшими голосами страны, или тут же на демонстрации образовавшимися большими и малыми хоровыми коллективами. Город был помыт и причёсан. Алым цветом вспыхивали флаги на домах и автомашинах, алели пионерские галстуки, и детские надувные шарики радовали веселым многоцветием.

Встречаясь во дворе и на улице, и по всему пути следования колонн, люди приветствовали друг друга улыбками и поздравлениями с праздником, которые произносили официально и торжественно. Так делали все, и я очень любил произносить это приветствие, подкреплённое великолепным настроением.

Всё это я видел в этом дворе и в этом городе, в котором сейчас живут другие люди со своими радостями и печалями.

Постояв, мы пошли дальше во двор, напротив, через улицу, к Наташе. Она была дома. Мы не пили чай. Посмотрели на двух сибирячек - её дочерей школьного возраста, обменялись улыбками. Я ходил по квартире и вспоминал. Всплывали сцены из прошлого, дни и вечера, проведённые в этом доме.

Зоя Борисовна - мать Наташи, а вот и пианино, на котором она собиралась за год научиться играть лучше, чем Боря. Боря вспомнил, как они с Наташиным братом, летели с лестницы. Может быть, упали. Лестница заднего входа на второй этаж этой квартиры была более крутой, чем в парадном ходе, как его называла хозяйка, да и ребята в те годы могли быть навеселе.

Прощались внизу на крыльце. Поговорили о Женьке Румянцеве, который погиб в конце две тысячи второго года. Пожелали друг другу всего, чего смогли. Я обещал Наташе поздравлять ее с днем рождения каждый год тридцатого сентября. Уходили, не оглядываясь.

Шли дальше по улице Тимирязева, мимо бывшего приёмного пункта стеклопосуды, в котором я когда-то подрабатывал грузчиком вместе с дядей Колей - Бориным отцом. Фронтовиком. Человеком сильным и телом, и духом. Светлая ему Память.

И в этой прогулке по дороге, которая привела меня когда-то в первый класс, я снова испытал необычное чувство астронавта, вернувшегося из космического путешествия. Приходилось в одно мгновение проживать и осмысливать все то, что произошло с Иркутском и иркутянами, родственниками и знакомыми за десять лет.

На улицах иногда я принимал тех, кого видел, за знакомых людей, но, проведя подсчеты и понимая как они должны были бы измениться, разочаровывался в своих открытиях и снова пытался узнать в окружающих прежних земляков, а многих, кого действительно знал, наверно, не узнавал.

Мы сфотографировались на фоне церкви, в которой крестили меня и моего сына Александра. И расстались. В день вылета Боря приехал проводить нас в аэропорт, несмотря на ранний рейс. Пообщался с Сашей и со мной; общались недолго. Борис Николаевич - такой же сильный, как и его отец, крепкий и обаятельный. Уверен, что с ним мы встретимся.


ГЛАВА 3


Когда-то давно, в 1963 году, летом, как обычно в пляжный день, мы с кем-то из «киевских» ребят загорали и купались на озерах поселка Кузьмиха. Это было популярным местом у любителей поплавать. Искусственные водоемы образовались, когда строили первую гидростанцию на Ангаре. Для плотины нужен был грунт, его выбирали со дна мелких проток и заводей и вывозили для строительных нужд. Выбранное пространство заполнялось чистой ангарской водой, которая прогревалась до двадцати градусов, и для сибиряков становилась прекрасным плавательным бассейном.

Здесь же формировалась скупая курортная инфраструктура с выездной торговлей «с машины». В ней продавали газировку и кефир в стеклянных бутылках, папиросы «Беломорканал», сигареты «Памир» и «Дукат», вафли, конфеты, печенье «Наша Марка» и «Шахматное» и даже мороженое.

Мне повезло, я пользовался этими озерами всю юность. Там я плавал в ластах, блистал загаром и был счастлив. Все это было со мной, и тогда я в большей степени чувствовал себя важным, умеющим, привлекательным и даже желанным для общения всем, и сверстникам, и взрослым, чем сейчас. Но не намного, особых разочарований в себе я не испытал, просто стал сдержаннее и все же часто замечаю, что меня многовато.

В этот солнечный день я заплыл на маленький, величиной с хоккейную коробку, островок, лег, закрыл глаза и предался, наверное, мечтаниям о прелестях погружения с аквалангом в прозрачную лазурь теплого Красного моря с золотыми рыбками и морскими звездами. И вдруг я услышал хруст и шуршание мелкой ангарской гальки под ногами у кого-то совсем рядом с собой. Открыл глаза.

Мимо меня прошла и села где-то неподалеку красивая, я это как-то сразу решил, еще не  видя лица, высокая загорелая девушка с каштановыми волосами до плеч в синем купальнике. Не в голубом, и не в темно-синем, и не цвета морской волны.

Я встал, подошел к ней и сел рядом, сказал, что она наверняка приезжая, что не знать такую красивую девушку в Иркутске я бы не мог. В ответ она назвала меня по имени и сказала из какой я школы. Так весь романтический сюжет был превращен в беседу сверстников об их общих знакомых, которых оказалось немало.

Мы учились в соседних школах, и вообще, Иркутск – город маленький. Мы познакомились и стали дружить. Ее звали Нина Юдина, у нее были свои родственники и знакомые. Помню ее маму и сестру. У них было пианино, Нина закончила музыкальное училище и учила детей музыке. Еще у них был немудреный проигрыватель и прекрасные пластинки классической музыки: второй фортепианный концерт Рахманинова и концерт Мендельсона для скрипки с оркестром.

Обе эти вещи я уже слышал в мелодраме «Рапсодия» с Элизабет Тейлор и рад был услышать вновь. Мендельсоновский концерт был страстным, в нем  была роскошь чувств, любви и страданий, мощная энергия богатого сердца композитора. У Нины мы познакомились с Ирой, мне тогда было 18, а ей 16 лет. И мы тоже слушали этот концерт, и по-моему, не один раз.

Это были шестидесятые годы – маленькая Эпоха Возрождения. Годы классики и романтизма, пьянящего воздуха  свободы. Мы, тогда совсем молодые, воспринимали эту свободу, этот дух воли и мысли, мысли творческой, изящной и прозревшей, восторгаясь и вдумываясь. Постигая образы и абстракции, гордились пониманием сложного и прекрасного.

Это было не модно и престижно, а современно и благородно, обновленная наполненная яркими красками жизнь  становилась частью культуры общества, ее жемчугом и смыслом. Счастье продлилось недолго, пошлость не умерла, и лет через пять начала возвращаться, подгримировавшись простотой или заумностью. Но нам повезло, мы вызревали в благословенное время.

С Ириной и ее подругами мы снимали фильм по анекдотическому сюжету. Девчонки сами это придумали, у них была редкость для тех времен – миниатюрная кинокамера. Они обратились ко мне, и я стал кинозвездой. Окончание съемок было отмечено бутылкой шампанского, которую открывали, проткнув пластмассовую пробку гвоздем. По-другому я не умел.

В 64-м году я ушел в армию, Ирина вышла замуж, родила, развелась, у нее росла дочь Машенька. Нина по-прежнему преподавала в детской музыкальной школе. Мы не переписывались, наши отношения не требовали этого. После армии я снова с ними встретился, мы изредка вместе проводили время.

Я бывал в гостях у еще одной их подруги, Нины Бессоновой, это тоже был благопристойный дом. Хозяйка, Августа Спиридоновна, была приветливой, доброй, очень серьезной, воспитанной женщиной, научным руководителем крупного проектного института, а ее муж был доктором наук. Бывать у них для меня было большой честью.

У всех этих  девочек были свои друзья. У Нины в доме появился молодой сотрудник этого же маминого института Гена.  Ирина дружила с геологами, ее отец был заведующим кафедрой общей геологии в Иркутском политехническом.

У меня была семья, жена, сын, своя жизнь и своя работа на электростанции, далеко не научная. Еще я играл на вечерах отдыха, в ресторанах и на свадьбах в небольшом ансамбле. Нина Бессонова помогла мне решить одну из тупиковых ситуаций: освоить самый минимум знаний в высшей математике, за что я ей очень благодарен и что позволило мне успешно сдать экзамены в институте.

Она вышла замуж за Гену, у них родилась дочь Татьяна, которая сейчас живет  в Москве, а Гена три года назад умер. Умер, и ничего тут не поделаешь. Конечно, встречи с этими людьми, близкими мне по идеалам, ценностям, культуре и истории жизни вошли в план моих иркутских посещений.

В первый день своего визита, восьмого мая, вечером я направился к Бессоновой. Позвонил, она встретила меня на улице, стояла с неизменной сигаретой на углу возле своего дома и заметно хорошо выглядела даже издалека.

Прошли в дом. Большая квартира, в которой жить да жить, и в ней она одна. В одной из комнат, в той, в которой мы ужинали, на столике, справа от двери – компьютер с выходом в мир. Говорили обо всем не торопясь, проживали встречу и все, что произошло за  эти годы. У нее был свой, только ей известный мир людей и событий.

У меня – гигантский Днепропетровск с моим миром близких людей, разнообразием отношений, работой, домом, диваном и т.д. Часть этих своих миров мы показали друг другу. Встреча закончилась, и я поехал ночевать к Карпинским. Просто сел в такси возле Художественного музея и вскоре прибыл к сестре.

Десятого приезжала Ирина с дачи, и впереди был визит  к ней. Решили поехать вместе с сыном, и к трем часам дня мы подъехали на улицу Игошина, в центр студгородка политехнического института, в котором я так долго учился, видимо, очень он мне был дорог.

Проезжали мимо едва видневшейся вдали электрокотельной, на которой я работал в 70-м году, и где мы вместе с Людмилой, моей первой женой, встретились с настоящим несчастьем и потеряли товарища. Он получил смертельные ожоги восьмого января, в свой день рождения, на высоковольтном оборудовании в мою смену, и мы вместе с женой его тушили, но спасти не смогли.

Институт выглядел серым бастионом науки, попадать внутрь мне не хотелось и не было времени. Я попытался заглянуть под арку и увидел ступеньки возле загадочного входа, который мне часто снится, но мы проехали, и досматривать архитектурные подробности института моей молодости, видимо, предстояло в сновидениях.

В подъезде у Ирины – цветы и фотографии. Подъезд обычный, дом малометражный, из красного кирпича. Поднимаемся по лестнице, звоним в дверь, заходим. Ирина в первое мгновение показалась мне помолодевшей, посвежевшей и очень живой. Относительно кого она помолодела, я так и не понял, но не думаю, что относительно меня. Обстановка та же, что и много лет назад. Мебель, предметы быта, портреты, фотографии, картины как будто там же. Из кухни доносится запах жареной курицы и даже слышны звуки, сопровождающие ее обжаривание на сковороде.

Садимся за стол, аппетита пока нет, мы приехали прямо с обеда все в том же итальянском ресторане в бывшем кинотеатре. Обед в ресторане был сытным, а главное, там была возможность смотреть в окно на прохожих. Напротив, через дорогу был магазин, теперь уже ничего для меня не значащий, а раньше в нем работала тетя Катя Перова, наша соседка.

Мы пили у нее шипучую газировку с сиропом из двух стеклянных цилиндров на выбор. Мандариновый был всегда и яблочный, обычно, тоже. Вода с этими сиропами стоила три копейки, а без сиропа – одну. Иногда приходилось брать и ее, но она все равно была в радость, даже если не хотелось пить.

Малиновый сироп, крем-сода и вишневый были реже и стоили четыре копейки. А еще рядом с этим окном достаточно приличного даже по современным меркам ресторана раньше, годах в 50-60-х, продавали пирожки с ливером и печенкой, они тоже, как и газировка, были в разной цене. Отец иногда их покупал, обжаривал на сливочном масле и предлагал мне разделить с ним это чисто мужское блюдо.

Конечно, я бы и сейчас съел такой пирожок, но найти его можно только в воспоминаниях. Да, эта тележка-термос стояла именно в этом месте. Трудно найти на Карла Маркса точку, где бы когда-то кто-то или что-то не находилось или чего- то не совершалось. Стоило только назвать самому себе вспомнившееся место, и показ видео эпопеи включался с полной яркостью чувств и образов.

Итак, мы у Ирины в гостях. Звонит Бессонова, она возвращается с дачи и вскоре присоединяется к нам. Саша показывает парижские фотографии, сопровождая показ интересными комментариями; Нина, часто обращаясь к Ирине, и кивая в мою сторону, говорит о Саше: «Ну точно Мишута!», находя то одно, то другое сходство сына с отцом и выражая симпатию ко всему, что отмечает.

А еще, наверно, к тем временам и к себе, такой, которой она была в давние годы нашего общения. Кто из них первым назвал меня Мишутой? Скорей всего, кто-то из мам этих давних подруг. Имя за мной закрепилось, и в этой компании меня иначе не называли. Больше ни от кого и никогда такого упоминания о себе или обращения я не слышал.

Заговорили о музыке, о своих любимых старых пластинках, классике, вспомнили о концерте Мендельсона и Саша, полушутя, сказал: «А ты напиши рассказ об этой встрече и так его и назови». Вся поездка была созвучна этой музыке, и притягивать название, наверное бы, не пришлось, но все же главным в ней были полет души и магия восприятия.

Пообедав, мы поехали в центр города, Саша ушел по своим делам, у него в Иркутске много друзей и все они помогают друг другу в бизнесе и в отдыхе. Приехали к Бессоновой, посидели у нее втроем, послушали старые песни, которые любил Гена – «Бригантину», «На Большом Каретном» и другие. Сфотографировались на память и разошлись. С Ниной попрощались на пороге, а с Ирой – в маршрутке.

К Карпинским я прибыл вовремя, купив по дороге в киоске бутылку воды «Аква минерал». Меня встретили, и два часа до отбоя можно было общаться. Был ужин – котлеты, огурцы, чай из заварника, с вопросом: «Тебе через ситечко наливать?».

По поводу обязательного применения ситечка в момент чайной процедуры в приличных домах, лет тридцать назад, был, помню, разговор Нины – нашей старшей сестры с Ритой, который носил этико-назидательный характер, и оставил какую-то мелкую обиду. Этот эпизод запомнился мне потому, что был забавным, как все несуразное.

Красота и непохожесть объединяли двух моих сестер. Нина - рослая, стройная, созданная для танца, яркая шатенка, с красивыми темными глазами, очень выразительная, взявшая от нашего отца сдержанную страсть натуры; и Рита – нежная блондинка с правильными чертами лица, очень гармоничной фигурой, обаяние и привлекательность которой броскими не были, а располагали к ней всех, кто ее знал, и вызывали уважение и даже восхищение, возрастающее по мере знакомства и общения с ней.

Когда сестры были рядом, их сочетание было великолепным, и это хорошо видно на старых фотографиях, сделанных в Петергофе и Омске. Я очень горжусь тем, что мои сестры - именно они. У них очень много общего: это их отношение к семье, я думаю, унаследованное от нашей мамы, и их порядочность гражданская и супружеская. А для меня главное – это их любовь ко мне.

Я знаю, что для них я - самый лучший и всегда желанный для встречи и общения брат, и поэтому я полетел в Иркутск, и ездил в октябре 2002 года в Питер, на день рождения Нины. Все это я делал, чтобы дать возможность сестрам увидеть себя, любимого, и почувствовать, какой я стал, еще более успешный, чем был и чему научился. Все как в детстве. И только с ними, и больше ни с кем, я могу по-прежнему быть ребенком.

Единство этих двух семей сомнения не вызывало. Карпинские тогда были у Разинкиных в гостях в Орле. Александр Саввич – муж Нины -  был академичным и увлеченным творчеством человеком, а Леня – спортивным и актуальным, без аристократических излишеств.

Дружба этих двух таких разных людей, режиссера и инженера, была мне очень симпатична. Я хорошо помню, как они пели о двух друзьях, которые служили в нашем полку. Я тоже тогда им подпевал.

Разинкин был человеком талантливым, о театре мечтал смолоду, и в знаменитый ГИТИС поступил на тридцать пятом году своей жизни, оставив службу в Армии в звании майора. Добиться увольнения со службы было не просто, но жить без театра он не мог.

Он учился у великих мастеров сценического искусства, работал главным режиссером Иркутского областного драматического театра, вел актерский курс в театральном училище, работал в театрах Костромы, Кургана, Омска, Уфы и Орла, преподавал в Санкт-Петербурге. Человеком он был скромным и застенчивым, несмотря на весь колорит своей внешности – высокий рост, высокий лоб, всегда прямую спину и гордую осанку.

Возвышенность и культура исходили от него, даже когда он в милитаризованном костюме, со многими карманами, застегнутом на все пуговицы, с удочками, шел на рыбалку или с обычными кошелками ходил за кефиром, которым по утрам любил угощать всех нас, гостей и своих домочадцев.

Он даже смотрел сериалы, и это меня поразило – как человек, который ставил спектакли по пьесе Бертольда Брехта и Михаила Булгакова в 60-х годах, мог смотреть то, что считалось у облагороженных обывателей примитивом и плохим тоном?

Он не был артистом в жизни, был естественным, настоящим. В этом было их главное сходство с Леней Карпинским, и на этом сошлись их личности.

Фотография Саши Разинкина и его акварель, изображающая нашу родную церковь, занимают в кабинете Карпинского достойное место.


ГЛАВА 4


Одиннадцатого мая, в последний день нашего визита, утром мы собрались ехать на кладбище. Все, кто был на праздновании дня рождения, должны были встретиться в одиннадцать часов возле дома Карпинских. Саша прибыл на микроавтобусе, очень удобном и просторном. Мы стояли возле машины: Леня, одетый по-спортивному, в вязанной шапочке, Рита с сумкой, в которой, я точно это знал, было все необходимое, чтобы помянуть родителей.

Рита – самая заботливая, и она всегда обо всем побеспокоится и ничего не забудет. Не впервой мы ехали вместе на кладбище. В прежние годы обычно мы ездили с Леней на машине, иногда с друзьями нашей семьи Марецкими: Галиной Васильевной и Виктором Васильевичем, сын которых, Сергей, похоронен рядом с моими родителями.

Мы ждали Ольгу и Валеру, в летнее время они жили на даче, откуда и должны были прибыть для этой поездки.

В день рождения Риты мы с Ольгой общались мало, я быстро уставал от избытка информации и впечатлений, и, конечно, от недосыпания, сказывалась разница во времени на целых шесть часов, а Ольга предлагала смотреть фотографии, которые требовали пристального внимания.

Ольга еще была под впечатлением поездки во Псков – родину своей мамы, Елены Николаевны, и моих родителей. На снимках были церкви и храмы, которые строил наш общий дед, Николай Васильевич Симонов, а также его портрет и портрет нашей бабушки.

Ольга сделала себя сама, она выросла с очень доброй и больной матерью, которую любила, и, будучи ребенком, вместе с ней, выстрадала все ужасы ее заболевания. Она – моя сестра – как-то незаметно для всех нас сама себя выучила, нашла путь в жизни, с ней никто не нянчился и не панькался. Она всегда была и остается высоко требовательной к себе, своему сыну Валере и была настойчивой в отношениях с мужем Костей. Она работала заместителем директора по кадрам.

Я был у них в Управлении и видел, что сотрудники воспринимают ее всерьез. Она молодец и все сделала сама. Ее есть за что уважать – за ее деловой стиль в жизни. Думаю, что и в бизнесе она была бы успешной.

Она по прежнему не дает себе послаблений, много работает на даче и приступила к освоению псковской территории – Земли наших предков: показ экскурсий и погружение в историю нашего рода. Я ее очень ценю и люблю по той же причине, что и родных сестер, - за любовь и заботу ко мне, а ее было очень много.

Муж Ольги и отец Валеры, Константин Аркадьевич, умер, и с тех пор они живут вдвоём.

Костя, глава их семьи, был человеком достойным и занимал своё место в нашей семейной епархии. Он не был интеллигентом и эстетом, но многие признаки этих понятий в нем проявлялись. Он был воспитан, вежлив, опрятен и не любил грубых слов. Имел свою позицию в вопросах политики, литературы и повседневной жизни, с удовольствием их обсуждал и мог поспорить.

Обладал гордостью, которую не выпячивал, и все же она порой его переполняла. У него была сестра, которую тоже звали Ольга, как и его жену. Она преподавала в ВУЗе и была доцентом, а муж сестры, Дмитрий Иванович Оглоблин, был профессором, и это родство, и частое общение с ними придавало Костиному стилю какую-то обстоятельность.

Иногда он сам был как-будто сотрудником кафедры, не то экономики, не то философии. Он имел сложный характер порядочного человека. Моя мама его любила и говорила: ”Костя-моряк”, с интонацией, отмечающей его особый статус. Он служил на Балтике. Помню, в детстве он подарил мне свой значок ”За дальний поход”. Не пожалел. Я этим значком гордился, так как всегда имел романтическую тягу к морю.

Откуда оно появилось, это моё отношение к морю? Может быть, от популярной тогда Утёсовской песни про одессита Мишку, а, может быть, от фильмов о море и книг. Возможно, от Шурика, моего двоюродного брата из Пскова, который служил на Тихом океане и останавливался в Иркутске у нас в доме, в пятьдесят первом году, по пути из отпуска, который почему-то проводил в Алма-Ате.

Он угощал нас несравненными яблоками сорта апорт, аромат и вкус которых не забыть. Шурик был в морской форме, носил тельняшку и бескозырку.

Костя всю свою жизнь трудился, был аккуратным в работе и себя не щадил, был работягой на службе и в семье. Он строил дачу, и это тогда могли себе позволить немногие, как в мастеровом смысле, так и в финансовом. Он построил дом, вырастил сына и посадил не одно дерево. А ещё у него был тенорок - он пел очень душевно и аккуратно, несильным высоким голосом песни о море, про матросские ночи и про синие очи далёких подруг.

С Валерой общение совсем не получилось, потому что они засветло уехали на дачу. Я даже не спросил по-человечески, как его дела. Не сообразил. Нам нашлось бы о чём поговорить. Когда в конце восьмидесятых я прилетал в Иркутск в командировки, то останавливался у них.

Ольга тогда была на дежурствах, а мы с Валерой болтали до утра и ели щи, которые так вкусно умеют готовить только в их семье. Я успел отметить, что Валера - зрелый приличный мужчина в свои сорок три года, выглядит хорошо, спокойный, и жаль, что мы не пообщались. Мобильности в тот день мне явно не хватало. Я только очень внимательно на все смотрел и пытался всё запомнить, чтобы пережить потом, когда появятся силы.

Мои воспоминания и размышления оборвались, как только я увидел издали Ольгу, она была одна. Валера остался на даче, и с ним мы больше не виделись. Наши ожидания закончились, и мы выехали; по пути возле дома, в котором сейчас живут Ниночка и Катя, мы остановились и пригласили их в машину, купили гвоздики и проследовали по городу.

В Иркутске для меня памятен почти любой уголок. Здесь я работал, а вот в этой столовой играл на свадьбе. С одними местами были связаны мечты и надежды тех лет, а с другими - разочарования. События были прожиты рядом со многими прекрасными и очень интересными людьми, и всюду, где останавливался мой взгляд, эмоции рвались из глубины души.

Спасибо папе и маме за то, что они зародили во мне эту чувственность, способность любить очень многое, дорожить подробностями жизни и иметь сердце. Прочувствовать, проезжая по городу, пришлось многое, и для меня это были минуты какого-то грустного счастья.

Едем по улице Радищева. Налево - переулок, в нём когда-то жила одна очень хорошая девушка. Вглядываюсь и пытаюсь ее там увидеть.

Перекресток, поворот налево, и мы въезжаем на территорию кладбища. Могилы Ваньки Шестопалова, друга моего детства, у поворота дороги под берёзкой я не заметил. Нас много и останавливаться везде не будешь.

Проезжая по дороге между могилами, я вспомнил похороны своего отца, буксующие в высоком снегу машины и очень много мужчин в меховых куртках, которые помогали водителям выбираться на расчищенное место. Все они были нашими друзьями, отца уважали, и проститься с ним на кладбище приехали многие.

 Был очень холодный день, в самом конце января тысяча девятьсот семьдесят четвертого. У машины, которая везла отца к последней обители, несколько раз глох двигатель, и даже в похоронной процессии проявлялся его сильный характер, который нам всем еще раз довелось прочувствовать.

Мама умерла в ноябре семьдесят пятого года. Она умерла очень тихо. Мы с Людмилой были в это время с ней вместе в квартире на Киевской. Умерла она утром. После смерти отца мама часто говорила, что без Володи, ее мужа, ей жить не хочется.

Еще я вспомнил, как в семьдесят шестом году мы с покойной тётей Галей Марецкой договорились поехать на кладбище. Она - к сыну Сергею, а я - к родителям. Я опоздал на встречу, приехал поздно, один. Был сильный ветер и дождь. Я очень долго сидел и рыдал на родной могиле.

Это был тяжёлый период в моей жизни, я часто выпивал и в этот день трезвым не был. Материнская могила примет человека любым. Она не прогонит и не осудит, а кладбище примет нас всех, но туда тоже нужно прийти с чем-то, и поэтому, пока жизнь не прожита, оставаться на кладбище рано.

Мои родители: Владимир Михайлович и Екатерина Николаевна лежали рядом, фотографии хорошо сохранились, и я впервые заметил, что на них мои родители как будто помолодели, или просто я стал еще на десять лет старше.

Мы положили цветы, постояли, посмотрели с грустью и доброй памятью на обелиски с родными именами. Ольга напомнила, что нужно проехать к могиле Елены Николаевны - её мамы и моей тёти. Все пошли к машине. Рита взглядом предложила мне остаться и побыть с родителями одному.

Я остался ненадолго, зарыдал, как тогда в тот дождливый день, но быстро убрал слёзы, попрощался с родителями, сел в машину, и мы поехали к тёте Лене. Ее могила была неподалеку и тоже была приведена в порядок после зимы. На фотографии я сразу узнал свою Лену, которая меня любила и маленького кормила кашей. Пробыли недолго. Положили цветы и попрощались.

Остановились ещё раз возле участка, на котором похоронены молодые ребята, попавшие в мясорубку перестройки, в роли, может быть, далеко не благородной. Они погибли на войне не за своё счастье, в войне, не ими затеянной; молодые ребята, спортсмены, бывшие чемпионы. Пусть земля им будет пухом.

Они были товарищами моему сыну, он тренировался рядом с ними, рос как спортсмен, чему-то у них учился и чем-то они ему помогали. Я их тоже знал, видел их победы на ринге и смотрел на них с уважением.

Всё. Выезжаем с кладбища. Нужно жить дальше. Едем всей сегодняшней семьёй, все вместе в одной машине. У каждого из нас свой маршрут мыслей и переживаний. Приехали к Карпинским, вымыли руки, сели за стол и помянули самых близких нам людей.

Но оставались ещё дела, и я поехал выполнять последнее техническое задание родственников. Нужно было проявить плёнку и напечатать бесценные для этого момента фотографии. А также снять копию с моих маленьких рассказов, чтобы оставить всё в Иркутске. Это была просьба Ниночки - мой племянницы, и я очень хотел её выполнить.

Времени до вылета в Москву оставалось всего шестнадцать часов, и я воспринимал это как данность.


ГЛАВА 5


Последнюю экскурсию по местам былых событий провожу вместе с Ириной. По старой доброй традиции, мы встретились с ней у памятника Ленину и направились в полет над городом. Мы вместе нашли единственный работавший в эти праздничные дни пункт фото услуг и там же сделали копию моих рассказов.

 Проехали трамваем по Тимирязева, мимо родной тринадцатой школы. Трамвай был таким же, как и в Днепропетровске на маршруте №5. Вышли на бульвар Гагарина, к дому №8, в котором когда-то жила Нина Иванова. Помню, впервые я увидел ее среди многочисленных пассажиров речного трамвая, выследил и познакомился.

Она тоже училась в восьмом классе, но в другой школе. Помню, что на свиданиях с ней я никогда не знал, о чем говорить, и страшно мучился. Затянувшееся молчание тяготит меня всегда, и хотя человек я коммуникабельный, виновным за это всегда чувствую себя. Это были первые свидания в моей жизни, и я очень гордился тем, что встречался с девочкой. Мы не обнимались и не целовались, наши встречи проходили на пионерском расстоянии.

Ирина тоже вверглась в волну воспоминаний. Здесь же рядом был когда-то дом, в котором она прожила более двадцати лет. Наши воспоминания протекали автономно. Каждый думал о своем. Мы перешли на противоположную сторону улицы,  и присели на низкий, достаточно широкий парапет, отделяющий асфальтированную дорожку парка от берега Ангары.

Ангара, непослушная, строптивая дочь седого Байкала, сбежавшая к богатырю-Енисею от старика-отца, с тех пор не раз подвергалась вмешательству человека в свое течение. Люди придумали обуздать ее страсть гидроэлектростанциями и облагородить берега бетонными плитами.

На правом берегу реки, в центральной части Иркутска, в те годы, когда я был маленьким Мишей, работал «Сад им. Парижской Коммуны», в нем были аттракционы, рестораны, бильярдная, танцплощадка, продавали пиво и мороженое. Мороженое формовалось между двумя вафельными пластинками специальным выжимным приспособлением, в которое его накладывали большой ложкой. И пока мороженица это делала, люди в очереди предвосхищали необыкновенный вкус ароматной сладкой прохлады.

Город менял свой облик. Набережную назвали бульваром им. Гагарина, а бывший сад стал частью этого прибрежного парка-бульвара с газонами и разноликими лиственными и хвойными деревьями, кустарниками, разнотравьем и красивыми клумбами.

Был последний день Майских праздников, вокруг нас было много гуляющих. На площадках, выложенных плиткой, было несколько островков застолья: шатры-шапито, столики под яркими цветными зонтами. Очень молодые ребята, люди постарше и пенсионеры с внучатами угощались все тем же пивом, мороженым и сладостями. Торговый антураж  за эти годы стал значительно интереснее, сверкали этикетки и обертки, пестрели рекламные надписи и фирменные знаки.

Отовсюду звучала музыка. Вместо одного-двух оркестров, когда-то звучавших по разным сторонам бывшего сада бравурными маршами, старинными вальсами, веселыми польками и экстравагантными фокстротами «Рио-Рита» и «Брызги шампанского», из многочисленной электронной техники неслись новые мелодии и популярные ритмы, голоса «Отпетых» и «Не отпетых мошенников», героев хит-парадов, обладателей «Золотых граммофонов» и звезд блатного шансона.

Здесь же можно было услышать музыку фронтовой тематики. Ветераны Отечественной встречались очень редко, с каждым годом их становилось все меньше и меньше. В 70-х участников войны чествовали особо торжественно, и они, чувствуя истинное внимание, надевали награды, а мы гордились людьми, спасшими мир от фашистской чумы.

Песня Тухманова - «День Победы» звучала в такой день как-то особенно торжественно, как гимн героическому народу. С тех пор прошло много лет, но окончательная победа над врагом так и не наступила. А сегодня иркутяне отдыхали у себя на Набережной, в своем городе, у своей Ангары. Мне хотелось сказать им, что все это мое, но пришлось бы добавлять слово «тоже».

На этом парапете, глядя то на строки, то на парк, на гуляющих людей и на реку, я прочитал Ирине свои небольшие рассказики. Она выслушала все с симпатией и похвалила мои начинания. Многое в этих строках было ей знакомым и близким. Ей понравилось, а я остался доволен своей презентацией.

Мы пошли на остановку, где должны были расстаться. Я поблагодарил ее за все, был очень сдержан, старался не наделять все происходящее чувствами, воспринимать улицы и дома, прекрасную погоду и родной воздух и всех близких людей как видеокамера или турист.

Иначе было невозможно совладать с самим собой, то слезы воспоминаний рвались наружу, а то грусть предстоящего буквально завтра расставания с частью собственной жизни сжимала горло. Меня спрашивали друзья  в Днепре и в Иркутске – почему так мало, всего четыре дня, я говорил, что больше нельзя и они, кажется, меня понимали.

Более этого мне подошел бы другой вариант – месяц; может, когда-нибудь он и осуществится. Мы поцеловались на ходу, как родственники, и я сел в маршрутку. Глубоким вечером я позвонил Ирине, как и обещал.

Мой последний визит был к Лахману, мы предварительно созвонились, и они меня ждали. Хозяин дома Леня и его жена Лариса – люди, с которыми я знаком не намного меньше, чем всю свою жизнь. Мы вместе работали, он мой друг, и помогал мне всегда, когда я в этом нуждался.

Он научил меня работать в снабжении, более всего своей терпимостью к моей долгой некомпетентности и еще добротой. Мой отец, Владимир Михайлович, когда-то тоже работал под знаменами Лахмана, только Григория Нухимовича. В те годы нечасто можно было встретить руководителя – еврея по национальности и еще, отец Лёни был инвалидом войны и ходил с помощью протеза. Он обладал обаятельной улыбкой, которая от него или от не менее обаятельной его жены, Симы Яковлевны, передалась и Лене.

Мне не раз доводилось после разговора с Леонидом Григорьевичем улетать в командировки, и этот визит к нему придавал моему отъезду некую обыденность, был хорошим настроем в дорогу. Трудно определить, где я был в командировке – в Иркутске, в котором прожил сорок лет, или в Днепропетровске, в котором живу восемнадцать. В каком-то смысле вся человеческая жизнь – командировка, только никто не знает, откуда он прибыл. Тут уж у каждого своя метафизика.

Они с удовольствием показали мне кассету с записью Лешиной свадьбы. Я застал молодую пару, когда пришел в гости, было приятно познакомиться с очень молодой четой. На пленке для меня особо интересным был фрагмент, когда Леня поздравлял молодых песней «Неповторимая». Раньше он пел ее на всех вечеринках и всегда, когда было возможно, тянулся к микрофону. Здесь, на свадьбе своего сына, он пел очень проникновенно, как всегда немножко перепутал слова, но это ничего не испортило.

В этом месте просмотра я радовался до подпрыгивания и восторженных выкриков. Они выпили водочки с популярным названием, и мы хорошо поужинали. Сфотографировались и попрощались без надрыва. Леня меня проводил и рассказал, что умер Гена Кадесников – красавец, силач и любимец женщин. А после – о том, что у Клима Павловича, действительного начальника транспортного цеха, справившего свое семидесятилетие, родился сын.

Новость придала мне еще большую уверенность, что грустить не надо, и предстоящее расставание с Родиной не будет разлукой. Вот и маршрутка. Обнялись по-мужски, неуклюже, и снова к сестре.

Ниночка, племянница моя, которую я очень любил, уже пришла и ждала меня, и я с удовольствием вручил ей всю заказанную ею продукцию – отпечатанные три экземпляра фотографий и копию своих бесценных рукописей.

 Она принесла мне свое фото, которое выбрала, я попросил ее подписать, и она выполнила мою просьбу с некоторым смущением и присущим ей тактом. Ниночке уже не восемнадцать, но это самое ценное для женщины качество – нежность – у нее в полной сохранности.

Был ночной ужин, за которым Рита рассказала о том, как я в детстве очень тяжело заболел и какие у меня были приступы, как они с мамой всю ночь переживали и молились за меня. Отец ходил ночью к врачу, тот дал лекарство, и сказал, что если я усну, то выживу, и болезнь отступит.

Я выжил, и кризис миновал, болезнь отступила. Меня очень любили, и умереть я не мог. Наверное, человек живет, пока его любят и пока любит он, любит людей, жизнь, любит и благодарит Бога.

В три ночи я лег спать, в шесть мы встали. Я съел завтрак, вызвал такси. Мы попрощались с Леней рукопожатием и открытым взглядом в глаза,  о котором, сколько ни говори, а полноты его смысла и глубины чувств передать не возможно.

 Поцеловались с Ниночкой, она поблагодарила меня за все: за то, что мы с Сашей приехали и побыли с ними вместе и за что-то еще, только ей известное, за возможность пережить то, что происходило, что вспомнилось, и что еще долго будет вспоминаться и останется с нами, как память о прекрасной встрече с радостью и грустью.

Рита перекрестила меня много раз, поцеловала, я взял сумку, вышел из квартиры, спустился по лестнице, сел в машину и поехал в аэропорт.

До свидания, Иркутск, но не прощай, надеюсь, что мы еще встретимся!



Мы ехали по Москве, из Шереметьево, в машине с  сыном. Возвращались на большой скорости по внутреннему ряду, было хорошо, комфортно, и мы весь путь беседовали. Путешествие завершалось. Дома нас встретила Юля все той же чистотой, порядком и прекрасным завтраком.

Исходившее от нее спокойствие и неторопливость дополняли уют, а бархатный негромкий голос великолепно сочетался с чистотой и не подавляющей силой темных глаз. Вечером мы все втроем поехали ужинать в ресторан «Труффальдино», в котором была очень вкусная пицца. Заезжали в магазины, я чаще всего не выходил из машины, смотрел по сторонам и крутил в голове обрывки Иркутского кино.

Потом мы остановились на смотровой площадке посмотреть с Воробьевых гор на сияющую вечерними огнями Москву, прошлись среди многочисленных байкеров и возле припаркованных обычных и очень оригинальных автомобилей.

Публика была самой разнообразной и по возрасту и по виду. Среди «Харлеев» и «БМВ», «Порше», «Ягуаров» и спортивных моделей других машин и мотоциклов стояли хозяева этой экстравагантной техники в соответствующем и не очень виде.

Ребята в ярких комбинезонах, куртках с молниями, шлемах космического вида. Здесь же стояла девушка в вечернем платье, проходили люди зрелого возраста в костюмах и даже рубашках с галстуками.

Все это собрание вызывало чувство предстоящего старта, когда вдруг все должно было загреметь, затрещать, завизжать шинами. Выпустить кубометры дыма и гари, дать присутствующим возможность соприкоснуться с миром скоростей и риска. Но старта так и не было, его никто и не обещал, и мы вернулись домой и быстро легли спать.

Утром Саша поехал на работу, а я прошел по традиционным местам, по Красной Площади, по Тверской, что-то купил из мелочей и прибыл в срок, как обещал Юле. Мы часик поговорили вдвоем о семье и семейных отношениях как таковых, ничего не выясняя, просто приятно пообщались. Вернулся Саша, мы собрались и поехали на вокзал.

К поезду подошли мои днепропетровские знакомые, Лена и Игорь, которые уже как пару лет переехали в Москву. У них были свои вопросы к проводникам и это они приурочили к встрече со мной и проводам. Мы попрощались с ребятами и с Юлей на перроне, а Саша проводил меня в вагон и поставил сумку под полку. Я сказал ему все свои спасибо, он их принял, как всегда в таких случаях, не фиксируясь на этом моменте, но и не отвергая благодарности.

Здорово, что мы побывали на нашей Родине с сыном, лучше и не придумаешь! Я получил то, чего хотел, и о чем мечтал все последние годы.

2004