Введение в тему

               

          Человек в полосатой пижаме сидел у окна и внимательно читал газету «Жизнь». Каждая из прочитанных им статей зримо отражалась на его круглом румяном лице выражениями удивления, недоверия или негодования. Окончив ежедневное изучение последних сплетней из жизни доморощенных знаменитостей, он торопливо сложил газету и бросил её на подоконник. Висевшие в простенке между окнами большие настенные часы отбили два протяжных звонких удара. В комнату вошёл высокий костистый человек с аккуратной «шкиперской» бородкой. Одет он был в чёрные форменные брюки и китель. На его ногах сверкали начищенные узконосые туфли. В его руках был большой расписной деревянный поднос. Человек в пижаме проворно выкатился из кресла и помог вошедшему освободить поднос от посуды. На круглый, застеленный накрахмаленной скатертью, стол переместились небольшая стопка, тарелки, бокалы и электрический чайник. Только после того как сервировка стола была завершена, человек в кителе впервые посмотрел в лицо человека в пижаме. Затем он, излишне громко, словно тот находился не рядом, а метрах в пятидесяти, почти прокричал: «Доброе утро, Антон Павлович! Как Вам спалось?» «Спасибо, Григорий Васильевич! Недурно». – Поморщившись от этого крика и оживлённо размахивая руками, ответил человек в пижаме. После этого они уселись за стол и приступили к завтраку.
          Антон Павлович кушал овсяную, щедро политую вишнёвым, без косточек, вареньем, кашу. Кушал он её очень быстро и торопливо. Подпрыгивая на стуле и щедро роняя капли варенья на предусмотрительно повязанную на грудь салфетку. Отодвинув пустую тарелку, и бросив в неё салфетку, он быстро осушил бокал со свежевыжатым апельсиновым соком. И, по-прежнему подпрыгивая, и размахивая руками, стал наблюдать за своим сотрапезником. Тот, прежде чем приступить к яичнице с ветчиной, громко крякнув, решительно плеснул, в блеснувший железом зубов рот, стограммовую посеребренную стопку водки. После водки, с видимым осознанием важности и необходимости осуществляемого процесса, он занялся поеданием яичницы. Поедал он её так же тщательно и основательно, громко пощёлкивая металлом зубных протезов. Покончив с яичницей, он тщательно вытер тарелку корочкой хлеба. Затем, ничуть не смущаясь нетерпеливым ожиданием своего сотрапезника, Григорий Васильевич стал шумно пить чай. И грызть белые ванильные сухарики.

          Когда-то Антон Павлович Мегрэнь работал инженером по охране труда на маленьком провинциальном асфальтовом заводике. И проработал там почти всю жизнь. По складу характера человеком он был доверчивым, увлекающимся, непоседливым, легко меняющим свою точку зрения и очень общительным. В своей далёкой молодости (недавно ему исполнилось сорок семь лет) Мегрэнь был женат. Брак его был недолгим и неудачным. Молодая жена сбежала от него через полгода после свадьбы с молоденьким лейтенантом-пограничником. Эта коварная измена и предательство повлияли на все его последующие отношения с женщинами. Точнее, на их почти полное, в плане сексуальных контактов, отсутствие. Несколько настойчивых попыток по превращению случайных половых связей в прочные сексуальные отношения предпринятых в то время некоторыми работницами завода пресекались им с несвойственной ему решительностью. Постепенно местные невесты поставили на нём, как на возможном супруге, полный крест. Антон Павлович вздохнул с облегчением и полностью сосредоточил все свои силы и знания на вопросах улучшения безопасности охраны труда. И с удовольствием занимался любимым делом до выхода на пенсию. Но доработав до пенсионного возраста, сразу оставил работу. Асфальтовый заводик являлся «вредным производством». Именно поэтому, опередив многих сверстников,  Антон Павлович уже два года носил статус российского пенсионера.
          Григорий Васильевич Шуть в недавнем прошлом работал капитаном на пароме, соединявшем два берега широкой западносибирской реки. И был почти полной противоположностью Мегреня. Немногословный, обстоятельный, мастеровитый, тщательно обдумывающий все свои дела и поступки. Человек трудолюбивый и весьма умеренный в потреблении алкоголя. Несмотря на все эти явно положительные качества,  Шуть был  человеком крайне неудачливым и невезучим. Женат он был три раза. И все три жены ушли от него после шести-семи совместно прожитых лет. Ушли, молча, без ссор и скандалов. И без объяснения причины своего ухода. Ещё заметнее эта невезучесть проявлялась в его прежней профессиональной деятельности. Редкий рейс его парома «Счастливый» обходился без поломок, аварий или каких-нибудь курьёзов. Падали за борт люди, лошади, велосипеды и чемоданы. Заклинивало рулевое колесо. Загорался (и даже взрывался) дизель-генератор. Наматывались на винт рыбацкие сети и собственная якорная цепь. Паром садился на мели и получал пробоины от деревьев-топляков. Отцеплялась от катера и уплывала вниз по течению баржа с людьми. Несмотря на всё это  пароходное начальство, смотрело сквозь пальцы на все эти крупные и мелкие происшествия. Да и что оно могло вменить ему вину? Всё это случалось помимо его воли. По всему пароходству Шутя знали как очень исполнительного, дисциплинированного и профессионально грамотного капитана.  Но всё в жизни имеет свой конец. Конец его капитанства случился после того, когда Григорий Васильевич окончательно утопил свой паром. И если бы только это. Вместе с ржавой баржей на дно реки ушли почти все главные «паханы» местного криминалитета. Впрочем, все они были людьми весьма закалёнными. «Авторитеты» сумели выплыть и добраться до берега. Но на дне реки остались все их «Audi», «BMW» и «Mercedes». А работы по их поднятию на поверхность обошлись бы их владельцам гораздо дороже, чем стоимость их престижных иномарок. Неудачливый капитан «был поставлен на счётчик». С какой-то невероятной, для обычного россиянина, суммой. Подсчитав, что таких денег ему не заработать и за триста лет самой каторжной работы Григорий Васильевич подался «в бега». Все две недели до увольнения он безвылазно просидел в тайге, в заброшенной охотничьей избушке. В ней же он расписался в приказе об увольнении со странной формулировкой «за фатальное несоответствие занимаемой должности». Получил из рук бухгалтера трудовую книжку и расчёт. И покинул родные края в кузове КАМАЗа, среди мешков с тушками замороженного тайменя.
          Мегрень и Шуть не были родственниками. Не были они и друзьями детства. У них не было одинаковых привязанностей и увлечений. Кому-то это может показаться совсем странным, но двое мужчин не были даже сексуальными партнёрами. И, тем не менее, они уже полтора года жили вместе. Разгадка этого несоответствия была самая простая. Случайное стечение обстоятельств. Именно полтора года назад им обоим понравился этот просторный деревянный дом, находившийся в одном из пригородных посёлков Черноземья. Очарование деревенского быта и близость до областного центра являлись основополагающими мотивами этого выбора. Большой яблоневый сад, крепкие надворные постройки, проведённая в дом вода, недалёкие речка и сосновый бор очень понравились  свежеиспечённому пенсионеру и беглому капитану. Ни один из них не хотел уступать дом своему конкуренту. В результате продолжительного диспута Антон Павлович и Григорий Васильевич нашли неожиданный консенсус. Главную роль в его заключении сыграла возможность заплатить каждому из них только половину суммы оговоренной ими с продавцом дома. Вот так слепой случай свёл под одной крышей этих противоположных по складу характера людей. И за всё прожитое совместно время они ни разу серьёзно не пожалели об этом решении. Нет, они не «жили душу в душу». Случались между Антоном Павловичем и Григорием Васильевичем и ссоры, и стычки, и споры, и прочие недоразумения. Но в целом их совместное проживание можно было с уверенностью (они сами придерживались такого мнения) назвать удачным.
          В этой маленькой мужской мини – коммуне Мегрень был снабженцем, отвечал за «духовное развитие» своего компаньона и являлся консультантам по всем, возникавшим в процессе их жизнедеятельности, вопросам. Шуть выполнял обязанности уборщика, дворника, повара, сантехника, слесаря, плотника, птицевода и бухгалтера. Постороннему человеку наверняка покажется, что подобное разделение обязанностей не является совсем справедливым. Но обоих мужчин вполне устраивало подобное положение вещей. Впрочем, было и одно странное совместное «нечто». Может именно оно и стало причиной их жизненного сближения. Антон Павлович Мегрень и Василий Григорьевич Шуть… не ругались матом. И не смотрели телевизор. Его у них просто не было.

          Когда последний ванильный сухарик был перетёрт «нержавейкой» зубов бывшего капитана парома и запит последним глотком чая, Антон Павлович с видимым облегчением выпустил воздух из лёгких. И, увеличив частоту своих подпрыгиваний на стуле, обрушил на Григория Васильевича водопад последних деревенских и газетных сплетней. Всё то, что он почему-то высокопарно называл «духовным развитием». Мегрень с огромным удовольствием провёл бы эту «политинформацию» гораздо раньше. Но, по заведённому Григорием Васильевичем распорядку, говорить во время приёма пищи было категорически запрещено. И Антон Павлович, несмотря на свои непоседливость и коммуникабельность, был вынужден строго придерживаться этого правила. Как и всегда «новости» сопровождались обилием восклицаний, междометий и вздохов.
          - Григорий Васильевич! Ах! Нет, вы только подумайте! Каково! Невероятно! Алсу собирается родить второго ребёнка! Ведь это настоящий подвиг! Николай Басков подарил Оксане Фёдоровой кольцо за 200 тысяч евро! Ах! Какая щедрость! – Шуть задумчиво пожал плечами. - Бабкина и Гор поцапались на презентации пиццерии в Казани! Галкин признался в любви! Но не Пугачёвой, а солистке «Стрелок» Ю-Ю! Какой кошмар! У Иосифа Кобзона украли все пятьдесят париков! И это сорвёт его гастрольное турне по Прибалтике! Но главное даже не это! Уф! Вы ведь знаете Полину? Нет, Вы обязаны знать! Ту, которая живёт на 2-й Садовой! У неё ещё подозрительные голубые волосы! Хотя, уверяю вас, это не волосы, а парик! – Шуть отрицательно покачал головой. - Вы настаиваете, что не знаете? Григорий Васильевич, Вы меня иногда просто пугаете! Все в нашем посёлке, даже дачники, знают эту Полину! А Вы, почему-то, нет! Нельзя быть таким замкнутым и необщительным! Это парадоксально! Ведь я показывал её там, в «Ветерке»! Ну как же так? Ах, нет! Вспоминайте! Ну же, ну же! Вспоминайте, ведь вы всегда хвастаетесь своей памятью!
          - А я в этом никакого подвига не вижу. Раньше в семьях меньше шести и не было…
          - При чём тут Полина и подвиг? И что такое шесть? Григорий Васильевич, Вы про что?
          - Ну, про ту, которая хочет рожать…
          - Кончено, но это было раньше. Ах! Не сбивайте меня с мысли! Вы вспомнили Полину?
          - Из «Ветерка»? – Григорий Васильевич медленно погладил ладонями свою  картинно – белоснежную бородку. Затем, так же медленно и значительно, он нахмурил лоб и спросил. – Ту, которая покупала восемь батонов белого хлеба?
          - Ах! Нет же, нет! Это просто невероятно! Я Вас не понимаю! Конечно же, нет! Батоны покупала не Полина, а Верка Козлятница! Та самая, которая держит шесть дойных коз! И втридорога продаёт молоко у поездов и мичуринским дачникам! Говорят, она разбавляет его сухим молочным порошком! И волосы у неё совсем не голубые! Люди говорят, что она уже могла бы купить себе домик где-нибудь в Чехии или Польше! А она продолжает жить в своей разваливающейся халупе и убирать козьи какашки! Ах! Ну же, ну? Верки и Полина, разве их можно спутать друг с другом? Уф! Прошу Вас, вспомните Полину!
          - Если бы я получал такие хорошие деньги, то я ей что-нибудь  подороже купил…
          - Кому ей? Полине? Или Верке? И что значит, подороже? Вы меня опять запутали!
          - Нет, невесте Баскова. Опять забыл, как её звать?
          - Господи, Боже мой! Оксана! Её зовут Оксана! Но я спрашиваю Вас про Полину! Ну же?
          - Вспомнил. Это та, которая покупала много пачек папирос «Беломор»…
          - Вы вгоните меня в гроб! Сорок пачек папирос «Беломор» и десять пачек нюхательного табака покупала бывшая прокурорша баба Зина! К ней три дня назад приехали дочь, зять и внуки! Её зять, говорят, что он бывший уголовник, курит только «Беломор». А она не курит, но нюхает табак! Господи, вспоминайте! У них тогда весь вечер играла гармонь. И пели разные песни. Многие, из которых, были очень неприличными! Помните, вы ещё сказали, что точно такие пели пьяные матросы с вашей баржи? Кстати, распитие спиртных напитков на рабочем месте является грубейшим нарушением трудовой дисциплины и техники безопасности! Уф! Вы меня совсем уморили! Вот у нас, на моём асфальтовом заводе, все они…
          - Мои матросы пили водку только в нерабочее время. В рабочее время они водку не пили! И сколько раз Вам повторять, я служил не на барже, а на пароме! Если точнее, то на буксировочном катере "Счастливый". Катер вместе с прицепляемой к нему баржой называется паром. Вам это понятно? – Нахмурив брови, зычно отчеканивал фразы Шуть. – В своё нерабочее время человек может делать всё, что ему угодно. Хочет, водку пьёт, хочет, в походы ходит, хочет, на фортепьяно играет…
          - Григорий Васильевич, нет, и ещё раз нет! Вы абсолютно неправы! Если он пьёт водку после работы, то на следующий день он придёт туда больным с похмелья! А работать с похмелья абсолютно недопустимо! Вы почитайте КЗоТ. Похмелье резко снижает производительность труда! И является причиной 47% производственного травматизма! –  Вскочив со стула и бегая по комнате, размахивал руками и кричал Мегрень.
          - Тут Вы, Антон Павлович, явно хватили лишка. А где ещё 53%? Они куда делись?
          - 47% - это пьянство на рабочем месте и в рабочее время! А ещё 6% - это работа неисправным инструментом и на неисправных механизмах! И не надо со мной спорить! Меня ни один проверяющий не мог на крючок подцепить!
          - Что же, тут с вами и не поспоришь, - после небольшого раздумья, согласился Шуть.
          - У меня вся отчётность была, комар носа не подточит, - зардевшись от этой скромной похвалы и остановившись, с гордостью сказал Мегрень. – Всё, хватит о пьянстве. Все и так понимают, что это ужасный порок. Что Вы скажете мне про Полину? – Спросив, он снова замельтешил по комнате.
          - Слушайте, Анатолий Павлович. Да далась Вам эта голубоволосая Полина. Не помню её. И всё, баста!
          - Нет, этого не может быть! Скажите, это Вы так специально? Назло мне? Полный абсурд! Как можно не запомнить женщину в голубом парике? Господи, Боже мой! Это же нонсенс!
          - Нет, не нонсенс! – Зычно заупрямился Шуть. – Я когда на женщину смотрю, то на волосы её никакого внимания не обращаю…
          - Как так, не обращаете? Вы что, шутите? А на что же Вы его тогда обращаете?
          - На некоторые другие части её тела. Именно вот так, на другие…
          - Господи, вы меня интригуете! Ах! Фу! На какие такие другие? Может на зубы?
          - Нет, не на зубы. На другие. На соответствующие – чуть тише, чем всё предыдущее, ответил Шуть. Немного помолчав, он добавил. – На женственные.
          - Да какие в них могут быть особенности? Они что, не люди? Ах! Вы меня удивляете! Мне абсолютно не понятно… - внезапно Антон Павлович смолк. Затем, видимо догадавшись, что подразумевал его собеседник, мгновенно и густо покраснел лицом. Замахав руками со скоростью, которой могли бы позавидовать крылья «ветряка», он выпустил из себя поток сбивчивых восклицаний. – Нет! Что же вы! Право, так нельзя! Вы нарочно! Нет, не понимаю!
          - Я, Антон Павлович, ещё вполне здоровый мужчина. И телом, и духом, и всем остальным. Поэтому и смотрю на женщин так, как смотрят на них все здоровые мужчины. Я, как некоторые, от симпатичных и привлекательных женщин не шарахаюсь…
          - А кто шарахается? Кто, кто? Нет, так нельзя! Это подло и нечестно! – Побагровев до состояния переспевшего арбуза, негодовал Мегрень. – Вы не имеете на это морального права! От вас самого три жены сбежали! А ещё …  А ещё вы алкоголик! Вы каждый день водку пьёте!
          - Подумаешь, сбежали. Ну, и что тут такого? От многих сбегают. Значит, так им было нужно. И водку я пью вполне умеренно. Сто граммов для аппетита. Или после бани. Или после работы, «с устатку». А Вас начинает даже после кружки старого кваса пошатывать. Значит это вы больной, а не я. Сами гвоздя прибить не умеете, а туда же, меня учить начинаете. – Почти спокойно, с еле заметной иронией, отвечал Шуть. – Тоже мне, Менделеев выискался.
          - Нет, это невозможно! Это… Это…  А вы …  А вы сами… - но так не подыскав подходящего обвинения, Мегрень опрокинув стул выбежал из комнаты.
- Фу ты, ну ты, какие мы обидчивые! Слова им против шерсти не скажи! - С удовольствием потягиваясь, громко прокричал Шуть. – Вас бы на моё место! На мой «Счастливый»! Там бы Вы живо, про всё это благородство книжное позабыл! Там бы из Вас быстро сделали настоящего мужчину! Или за борт вышвырнули! И Вы тотчас потонули! Ведь вы, инженеры, и плавать, наверняка, не умеете!

          Затем Шуть встал и подошёл к окну. Он увидел, как по двору бегает его «сожитель». Проследив со скептической усмешкой за тем, как тот несколько раз споткнулся о чурбак для колки дров, а затем скрылся в калитке, ведущей в огород, Григорий Васильевич принялся убирать на поднос, пустую посуду. Затем, на кухне, открыв форточку, набил табаком и с явным наслаждением выкурил массивную чёрную трубку. Вымыл посуду. Пропылесосил палас в зале и ковры, лежавшие на полу в спальнях. Сделал влажную уборку. Поменял перегоревшую лампочку в кладовке. Неспешно прошёлся по дому и, не обнаружив ничего, к чему можно было приложить свои силы и трудолюбие, Шуть сменил брюки на выцветшее, пузырящееся на коленях, трико (китель он снял раньше), натянул на тело бледно-зелёную майку, нахлобучил на голову широкополую соломенную шляпу и вышел из дома. Усевшись на вкопанную у крыльца резную деревянную лавочку, он выкурил ещё одну трубку. Затем, поднявшись и поплевав на ладони, Григорий Васильевич принялся за дела. И до трёх часов дня успел сделать многое. Отстрогал и отфуганил на небольшом станке десяток досок - «пятидесяток». Почистил курятник и вывез на тачке навоз. Сделал раствор и зацементировал последний кусок фундамента. Поменял лейку на шланге для поливки огорода. Снова зашёл в курятник и отнёс в дом шесть крупных коричневых яиц. Вооружившись паяльником и очками, уселся в своей небольшой мастерской и отремонтировал старенький приёмник «Альпинист», который принесла ему вчера вечером соседская, очень конопатая и очень зеленоглазая, девчушка лет десяти. Настроил приёмник на волны «Радио – Ретро».  И под песни Лещенко, Ротару и группы «Добры молодцы» разобрал, промыл в бензине, смазал и снова собрал мотор бензопилы «Дружба – 2».
          Антон Павлович тоже не бездельничал. Сначала, продолжая заламывать руки и издавать горестные междометья и возгласы, он потоптался между грядок с петрушкой, болгарским перцем и огурцами. Немного успокоившись, он неуклюже попытался замаскировать следы этого топтания. Затем, воспользовавшись моментом, незаметно прошмыгнул за спиной Григория Васильевича в сад. Там, тщательно вытирая их носовым платком, скушал немного ягод крыжовника, вишни, смородины и малины. Услышав звуки работающего станка, Мигрэнь прокрался к забору. Укрывшись под склонившимися от тяжести крупных плодов почти до земли ветвями яблони «белый налив», он минут двадцать понаблюдал за тем как работает Шуть. Антона Павловича буквально распирало от желания подойти к своему приятелю и подсказать тому, как надо правильно работать на деревообрабатывающем станке. И упрекнуть Шутя за то, что тот работает без защитных очков, без рукавиц и со снятым защитным щитком. Но воспоминания о недавней обиде, не позволило ему выполнить эти его функции консультанта и советника. Антон Павлович вздохнул и решительно прошагал вглубь сада. Там, не сразу, а только с третьей попытки, он забрался в натянутый между яблонями гамак. Проснулся он от зычного голоса Григория Васильевича: «Антон Павлович! Вы где запропастились? Немедленно приходите обедать! Я уже третий раз для вас борщ разогреваю!»

          Кушали они, как и обычно, молча. Антон Павлович быстро черпал из фарфоровой тарелки с густыми наваристыми щами и сосредоточенно дул в ложку. Время от времени он бросал на своего приятеля быстрые заискивающие взгляды. И выковыривал из миски самые постные куски вареной говядины. Григорий Васильевич в ложку не дул, ел неторопливо и сосредоточенно. И мясо брал без выбора, первый попавшийся кусок. Как только его тарелка опустела, он наполнил из маленького графинчика свою стопку и решительно опрокинул её в рот. И улыбнулся металлом радостно заблестевших зубов. На второе Шуть кушал макароны «по-флотски» и овощной салат. А Мегрень быстро освободил свою тарелку от манной, с  варением из перетёртой смородины, каши. Шуть дополнил своё меню ещё одной стопкой водки. На третье оба мужчины выпили по бокалу домашнего абрикосового компота. И скушали по две магазинных, но вполне съедобных, плюшки. Когда с обедом было покончено, Шуть подошёл к открытому окну и принялся набивать табаком свою трубку. Мегрень несколько раз подпрыгнул на стуле и заговорил: «Григорий Васильевич, большое вам спасибо за обед!»
          - Да чего уж там! На здоровье! – Ответил ему тот.
          - Вы меня того, извините. Из-за того, что я к вам утром с этой глупой Полиной прицепился. Не хотите её знать, значит, не хотите. Может, она вам как человек не интересна.
          - Да чего уж там, бывает. И я немного погорячился. Правы вы, женщины ни с того, ни с сего не уходят. Значит, их чем-то мой характер не устраивает. Всё, хватит об этом…
          - Вы абсолютно правы. Мне только одно немного покоробило. То, что вы мне в отместку за наш диспут в кашу вместо вишнёвого, смородиновое варенье положили. Ах! Зачем я про это! Это пустяки!
          - Антон Павлович! Что-то я вас не понял? Объяснитесь, - нахмурившись, сказал Шуть.
          - Так что же тут объяснять? Вы же прекрасно знаете, что самым моим любимым варением является вишнёвое. Нет, я не привередлив! Я кушаю и все прочие. Но когда в холодильнике есть открытая банка вишнёвого, а вы кладёте варенья смородинного, то меня это немного задевает.
          - Значит, не было там никакого вишнёвого варенья. Было бы, обязательно положил. Опять придирки! Да, именно так...
          - Нет, Григорий Васильевич, не придирки! Ведь утром вы положили мне именно вишнёвое. А куда же оно делась в обед? Если бы эта банка заканчивалась, то вы обязательно сделали из остатков морс и угостили бы им меня! Но я не получил ни варенья, ни морса!
          Последнюю фразу Мегрень произнес, привычно носясь вокруг стола и стульев. Казалось, по напрягшимся жилам на его шее, что Шуть ответит ему очень зычно. Или не совсем прилично.  Похоже, что этого же, а может и чего-то более неприятного, испугался и Мегрень. Он отскочил к окну и застыл там, прижав руки к лицу. Но начавшее гневневеть лицо Шутя неожиданно успокоилось. Затем оно и вовсе приняло какое-то недоуменно-обиженное выражение. Он машинально выбил пепел из трубки в свою широкую мозолистую ладонь. Затем опять высыпал его в трубку и попытался раскурить при помощи зажженной спички. Антон Павлович побледнел. Когда бывший капитан бросил сгоревшую спичку себе под ноги, его охватил страх. Шуть был ревностным консервативным поклонником образцового порядка. И  постоянно требовал его соблюдения от более демократически настроенного в отношении соблюдения порядка Мегреня. Затем Григорий Васильевич заговорил. Но без своей обычной зычности, и уверенности в каждом сказанном слове: « Знаете, а ведь Вы в чём-то и правы. Но всё это выглядит странно и подозрительно. Вчера утром в холодильнике было действительно две открытых банки с вареньем. Я, разумеется, помню, что Ваше любимое вишнёвое…»
          - Неужели? Спасибо, я так тронут…
          - Я положил его в вазочку. И кормил им Вас из неё вчера и сегодня утром. В вашу овсянку я положил последнее варенье из вазочки. Но мыть её не стал, намереваясь снова наполнить её вареньем в обед. Потом, после нашего утреннего недоразумения, занимаясь подготовкой к обеду, я был немного рассеян. И всё же, на память мне жаловаться грех, я могу вам поклясться только в одном…
          - Господи, в чем же? И зачем? – Побледнев, от ожидания услышать что-то страшное, а может и реально смертельное, прошептал Мегрень.
          - В обед в холодильнике стояла только банка со смородиновым вареньем. И стояла совсем не там, где я ставил её вчера. А вишнёвого варенья в обед, а скорее всего и утром,  там уже не было…
          - Неужели и утром? Вы уверены? – Почти пропищал Мегрень, пошатываясь, добрёл до стола и рухнул на стул. – Нет, не может быть! Ах! Зачем вы говорите мне такие ужасные вещи!
          - Если бы оно было там утром, то я бы обязательно наполнил им вазочку. Я же её не наполнил. Но я никогда не откладываю дела в «долгий ящик». Вывод один, его там не было. Да, именно так.
          - Но куда же оно делось? Ах, мне так тревожно! Григорий Васильевич! Нет, я устал.
          - Как куда? Разве не Вы его забрали из холодильника? А потом скушали в саду?
          - Конечно, нет! Я никогда не ем варенья просто так! Я всегда кушаю его с кашей и чаем!
          - Действительно, действительно. Но если его там нет, то где оно есть? - Удивился Шуть.
          - Григорий Васильевич! Дорогой! С ним случилось самое страшное, что только могло случиться! Ах! Я этого не переживу! Поймите, наше варенье украли! – Прошептал Мегрень.
          - Что? Ну, это вы, батенька, загнули. Как это так, украли? Зачем? И кто? – Задумчиво спросил Шуть, и почти тут же ответил на свои вопросы, со своей обычной зычной уверенностью. – А ведь действительно, забодай меня комар, украли! И я знаю, кто это сделал!
          - Кто? – Зажмурив глаза, выдохнул Мигрэнь.
          - Вор! – С торжеством ответил Шуть.
          - Вор? Настоящий вор? – Закатив глаза к потолку, прошептал Мегрень и едва не упал со стула. – Боже мой! За что нам такое страшное наказание!
                7-8.02.14г.