Быстроходные колёса времени...

 «Быстроходные колёса» времени в творческом поле А.Калинина.
                Эссе
Думаю, не только мне присуще откладывать многое на «потом». Копится это отсроченное никчемным грузом... Вот и в этот год всколыхнулась в памяти былая задумка побывать в любимом Анатолием Вениаминовичем Калининым хуторе Пухляковском, перечитать некогда тронувшее сердце «Суровое поле».
От того, первого чтения тридцатилетней давности остались: заголовок, отпечатанный в памяти, словно тавром, да ощущение мощи и убедительности.
До поездки так дело и не дошло, а роман перечитала с большой пользой для себя: роскошная пища уму и сердцу. Читала я «Суровое поле» – трудилась душа, следя за виртуозно развиваемой  ветвистой сюжетной линией, восхищаясь живым образным языком, наслаждаясь красками, запахами и звуками, которыми щедро заполнил писатель, воссозданный в романе мир.
Всё это навело меня на мысль, что роман «Суровое поле» по жанру напоминает притчу.
И в самом деле, по ряду признаков: заострённости главной мысли, нравственно-философской направленности, выразительности и экспрессивности,  повествовательному принципу параболы, - сходство с притчей очевидно.
Этим,  прочувствованным и передуманным, мне и захотелось поделиться с читателем.
Не случайно повествование в романе ведётся от лица писателя Сергея Ивановича Михайлова, именно его образ призван «заострить главную мысль» «Сурового поля». Михайлов фокусирует основную идею произведения, идею мощи человеческого духа. Именно поэтому эмоциональные переживания Михайлова, его интеллектуальные оценки окружающей действительности, возникающие в результате многочисленных встреч, тщательно раскрываются и препарируются  А.Калининым.
От Михайлова главная мысль транслируется героям и персонажам и они, сталкиваясь с такими трудностями, которые, кажется, и не под силу человеку, справляются с ними. Возможным это становится тогда, утверждает автор развитием сюжета и всеми средствами живописания, когда человек противопоставляет злу нравственность.
И тут не важна значимость поступка. В один ценностный ряд душевной работы выстраивает Калинин, и преодоление главным героем Андреем Сошниковым невероятных трудностей в борьбе с врагом, и одоление самоё себя женой Андрея, любящей и ждущей его пятнадцать лет, да вдруг испытавшей страсть к женатому агроному. Тут важна работа души, в процессе которой человек становится личностью, сильной и красивой.   
При этом Михайлов – не схема, не носитель идей, он такой, как все: живой, сомневающийся и мятущийся. Отличает его от других главное: способность принимать взвешенные решения, строгая требовательность к себе.
Сергей Иванович очень взыскательный писатель, для него важно точное слово, верная интонация: «Неизвестно, сколько он простоит вот так у окна, вглядываясь в глухую ночь и доискиваясь до какого-то очень важного сейчас для него ответа…». Он знает, что должен «оставаться холодным, как лёд – только тогда ты беспристрастный судья людей и событий». Но «ему ещё ни разу не удавалось почувствовать себя с пером в руке вполне хладнокровным». Сопереживая своим героям, он поседел, дошёл до нервного срыва и даже до инфаркта.
Михайловым движет охота к «перемене мест», не может он долго задерживаться на одном. Но движим он не инстинктом плодожорки, а стремлением найти и познать истоки мощи человеческого духа, которая пересилила фашистскую военную махину.
 Вот и на Дон его привели сильные Шолоховские характеры, казачья экзотика: кони, лампасы, пики: «И глаза Михайлова… с жадностью осматриваясь, искали насторожённый силуэт всадника на гребне кургана, раскалённый обруч околыша над смоляным чубом, закрывающим, будто птичье крыло, почти треть лица, и лампасный заревой блеск на густо-синей, как вечернее летнее небо, диагонали широких шароваров».
Притягательна эта земля для него и по какому-то несознаваемому ещё влечению, и пристальный взгляд его, будто ищет объяснение и этому.
Прожил писатель в казачьем хуторе два года. «Нельзя сказать, чтобы этот берег мог приглянуться чем-нибудь особенным, пленяющим взор, были места и получше. К сорока годам Михайлов успел убедиться, что есть на земле действительная красота… Но, почему-то только здесь окончательно сдался, присох сердцем. Почему?»
Не случайно задаётся он этим вопросом. Весь дальнейший его рассказ-исследование – ответ на него, а когда доискивается и ставит в нём последнюю точку, словно выполнив долг, то чувствует: ничто уже не держит его в этом хуторе. Привычка к перемене мест берёт верх…
А пока в мезонине его дома, «на глянцевой крышке стола белеет тетрадь», как своеобразное поле, «а перо ему всегда представлялось плугом на этом поле». В самом начале повествования сравнивая писательский труд с крестьянским, А.Калинин ещё несколько раз вернётся к этому образу, разворачивая его разными гранями: «Время было и Михайлову вернуться к своему полю. Оно ждёт его ещё почти совсем не паханное, плуг только начал тянуть на нём свои борозды-строчки. И пока он не допашет его, ни на что другое он не должен смотреть…».   
Так же, как и А.Калинин, Михайлов – участник войны, и там, на «суровом» военном поле, поразил его однажды взгляд молоденького солдата: «Он привстаёт и, перед тем, как дальше бежать по стерне, оглядывается…, будто ищет защиты. Вот тогда-то Михайлову и запал этот взгляд, хотя и встретился он с ним на какую-нибудь долю секунды, страдающий и дикий, как у ребёнка, которому дали схватиться за горящую спичку… Не взгляд, а две мокрые льдины, расплавленные этим пламенем».
Не случайно преследовал Михайлова этот взгляд всю войну и ещё полтора десятка послевоенных лет, ведь, встретился он с ним в конце сентября тысяча девятьсот сорок первого года. Отступали по родной земле наши солдаты, испытанные «железом и огнём», и пришлось им «безвозвратно оставить на угрюмой стерне кое-что из радужного оперения, отращенного в мирные годы». Много раз «Михайлову приходилось заглядывать и в живые и в уже потухшие глаза товарищей, но остались в памяти эти. Две льдины, стремительно уносимые куда-то течением бурного потока».
Вот этот взгляд молодого бойца да имя его Андрей, - всё, что известно лично Михайлову, а ещё то, что воевал этот боец рядом, а, значит, прошёл он тот же страшный путь, что и сам Михайлов. И болела душа его, выжившего в том аду, виной перед этим мальчиком и сотнями тысяч других, павших на ратном поле с удивлённо распахнутыми глазами: «Как могло случиться такое?» - словно спрашивали они. Тревожили Михайлова вопросы: «Какова судьба того Андрея? Жив ли он».
Органична и естественна тема ратного труда в творчестве Калинина, клокочет она, невысказанная, в горле Михайлова, повествователя от его имени. Участник военных событий, Анатолий Вениаминович не мог не переосмысливать войну с позиций меняющегося времени, развивающегося собственного внутреннего мира.
И вот,  «наконец-то он сможет, поселяясь здесь два года назад, думал Михайлов, остаться и наедине, для большого и длительного разговора с самим собой… Столько лет на войне, да и после войны, его окружали люди, столько людей, а теперь, кажется, пришёл день и отступить от них на шаг, чтобы на расстоянии и через увеличительное стекло времени вглядеться в их лица…».
     Увеличительное стекло времени! Всматривается сквозь него Михайлов, и словно гипнотизируется  предчувствием какого-то откровения, завораживая и читателя. Оказывается, и вправду, не случайно судьба привела его в этот хутор, и остался он на жительство именно здесь, управляемый какой-то силой. И, хоть дал себе зарок ни чем другим, как «суровым полем войны» не волновать своё сердце, без его воли ворвались в него казаки и казачки, тревожа его своей долей, любовью и ненавистью, правдой и ложью, сердечностью и стяжательством. 
От военных лет перебрасывает он мостик в свою современность, самый конец пятидесятых годов. Наблюдая её, трудовые будни хуторян, уносится памятью на сто-двести лет назад: «Вот так же варили жители на этом берегу в котлах смолу, а потом сталкивали на воду свои лодки, и в тихом воздухе далеко разносились их весёлые голоса и хлюпанье вёсел».
Вспарывает писатель творческим лемехом пространственно-временные пласты, обнажает их самую суть…, «и вот уже опять потянулась в нём и простегнулась через сердце эта нить, связывающая вчера, сегодня и завтра. Быль и небыль. Зазвучал мотив, без которого – он это знал – так же беспомощна мысль, как лодка без вёсел».
Это и есть, свойственный притчам параболический характер повествования: автор отходит от времени, в котором разворачивает основной сюжет, в прошлое и, на крутом изгибе параболы, снова возвращается к нему. Повествование удаляется от современного автору мира, а затем, описав кривую, возвращается к оставленному предмету, давая ему философско-этическую оценку.
В романе «Суровое поле» Калинин отводит особую роль времени. Оно и персонаж, и сюжетообразующий стержень, органично соединяющий прошлое, настоящее и будущее. На важность его роли в романе автор обращает внимание в самом начале: «До сорока лет время ещё щадит спокойствие человека, а после сорока оно всё чаще напоминает о себе, не зная удержу. А может быть, и правда, оно пересело на более быстроходные колёса, и только ветер плещет в ушах, мелькают по сторонам смягчённые дымкой необратимые дали».
Сочетание современности с ретроспекциями, характерное для этого романа, как в притче, служит глубинному осмыслению главной его темы. Темы противостояния, слабой человеческой плоти, мощной военной машине…
Калейдоскопичность пространственно-временного континуума романа можно рассматривать и как особый приём автора удерживать  внимание читателя. 
Настоящее в романе – это время, спустя пятнадцать лет, как отгремели победные салюты. Уже поднимаются головы, светлеют лица и распрямляются плечи тех, кто, рвя жилы, счищал коросту, оставленную фашистами. 
И вот теперь раздумья писателя Михайлова о прошлом и настоящем возвращают его на поле брани, чтобы с товарищами снова пройти тот страшный путь, «…через увеличительное стекло времени вглядеться в их лица». Особенно – в одно, лицо Андрея, поразившее когда-то Михайлова. Запал в его душу и неотступно глядел в неё взгляд молодого солдата.
Ведёт это взгляд писателя Сергея Ивановича  военными путями-дорогами, и не останавливают его ни душевные, ни физические страдания от воспоминаний. Ему и, конечно, А.Калинину  важно убедиться в одном: он и его однополчане делали всё, что могли, и даже то, что, воистину, выше человеческих сил.
Переплетает Анатолий Вениаминович загадочным образом дороги писателя и его героя, и, порою, кажется, что рисунок этого плетения дал удивительный результат – материализацию мысли Михайлова об Андрее. Ведь, долго скитался писатель по земле в поисках пристанища, а пришлась ему по душе именно красота родного края Андрея, где от его земляков много узнал Сергей Иванович о нём, Андрее Сошникове, его семье.
Быстроходны колёса времени во вспаханном  А.Калининым «поле», мощном и суровом; как лемехом разворачивает он пласты настоящего и прошлого, ложатся они пашней, засеянной писателем верой в силу человеческого духа.
С первых строк сразу и безраздельно читатель попадает в плен особой повествовательной манеры автора. Язык романа «Суровое поле» высокохудожествен, образен и экспрессивен, что характерно притчам: «…установилась тишина на фронте. Зимняя белая тишина, которую изредка, как топором, расколет выстрел и огласит короткий печальный крик, возвещающий о том, что прекратилась ещё одна жизнь, сгорело ещё одно сердце. Но чаще всего люди никли безмолвно, опускаясь в звенящий обледенелый бурьян, и ещё одно расползалось по снегу тёмное пятно, ещё один расцветал зловеще яркий цветок. С несчитанной щедростью засевала война такими цветами примиусскую зимнюю степь…».
Тут и сочная образность, и нравственно-философские суждения автора. Этот отрывок раскрывает нам и синтаксическую особенность  языка романа, придающую ему особую напевность, подчёркивающую колорит местного говора. Этой особенностью является такой художественный приём построения речи как инверсия, и то, что это именно замысел автора, мы видим по синтаксическому рисунку: «и ещё одно расползалось по снегу тёмное пятно, ещё один расцветал зловеще яркий цветок».
 А как точно и неповторимо передаёт писатель звуки, возникающие от соприкосновения копыт лошади с землёй в разное время года: «И всё прислушивался он, не рассыплется ли по хутору в лиловой тишине проулков и по воде копытный цок – звучно-внятный, но и мягкий по летней затвердевшей земле, грозно-весёлый по морозу, берегом зимней реки, и расплывчато-чмокающий в весеннее и осеннее ростепельное грязцо – ну целуются, да и только копыта с дорогой».
Цитировать хочется бесконечно и много, но лучше насладиться стилем художника Калинина, прочтя роман.
Мелодичность языка романа усиливает присутствие песни, подчёркивающей широту донских степей, Дона, натуры красивых людей, населяющих эти края.
Напрасно казачка, жена его молодая,
И утро, и вечер на север глядит…
Всё ждёт она, поджидает, с далёкого края,
Когда её милый казак-душа прилетит
Автор тепло и любовно говорит о казачьей песне: «Самая грустная, она никогда не заставит человека биться головой о землю в безысходной тоске, а поднимет его и напомнит, что надо жить…»,  заметим, что и роман сродни ей в этом. В нём, хоть и заканчивающемся без особых акцентов, лишь намёком на дальнейшую судьбу персонажей, ощущается страстная любовь к жизни, мощное стремление перемочь, пересилить те нечеловеческие испытания, которые выпали его героям.