Жизнь ангела Тадиэля по прозвищу Кривокрылый

Почему его так звали? У него Душа не вовремя случилась.
Когда Большое Ослушание вышло, разозлился Отец.  Гроза была на все Небесье, расколотил глиняные формы, для ангелов предназначенные.
Лишь некоторые уцелели.
А тут подвернулся под руку комок дрожащий, ну и сунул его Рассерженый в уцелевшее глиняное тельце. Отвернулся и спать пошел.

Наутро вытащили ангела, отряхнули: вроде как обычный на вид, ну кривой немножко, но не убогий совсем уж. Пустили его. Попрыгал неуверенно, но крыльями замахал. И назвали его Тадиэлем в память о Страшном Дне.
Но детство провел смирное, бесхлопотное, молчаливое. Тень, а не ангел.
Куда такого определять? А ведь надо, Божьи харчи на халяву не жуют, трудиться надо. Такой, куда ни ткни его, сидеть смирно будет, послушно, на самые помои определить можно.
А с другой стороны на помоях строптивости случаются. Как бы не заурсил. Что у него на уме? Сидит, молчит, глаза долу, крыло кривит, прикрывается. А как встрепенется?
Думали, думали, и определили совлагерно.

Там жизнь однообразная, скудная, сиди на заборе, поглядывай, доноси время от времени: вот этот спички заныкал, а вертухай ему зубы выбил. Наказать обоих, одного за ослушание, другого за озлобление.
Сидел Тадиэль на заборе, зацепочки ставил, заносил пофамильно-погрешно...
И возникла у него нечаянно мысль, нетвердая, испуганная, скомканная: а как должно быть? И вообще, есть ли это "должно", чтоб для всех, и для Отца, и для этих, сгорбленных заскорузлых, вонючих ногтей и гнилых зубов, серого тела, слезливых воспоминаний, голодного краденого смеха, чтоб для всех - "что есть истина"?
Всяким словам учили его, смутное их значение ловил он, чувствовал, и теперь хотел найти тут, в жизни Господних Чад, скрипящих по снегу валенками, их ясное подтверждение: истина, любовь, вера, слово...

- Ну с верой, пожалуй, так будет: она обнаруживается, когда страшное случается, - говорил ангелу Тадиэлю сухой старикашка. Затыкал драные валенки скомканой газетой, осторожно затыкал, чтоб передовицу случайно не задеть. Разглаживал на столе листки, портреты усатые в сторону откладывал.
- Вера - это доверие хозяину, вот я есть сейчас, как это: раз и исчезну? Не допустить такого! Кто не допустит - тому и вера. Вот последний зуб отломится и можно в вечную жизнь, там и жевать не надо, - старик путался, повторялся. И рад был поговорить, и усталость брала, давно не думал словами, не случалось.
- Видишь, глупо как получается вера - это доверие будет. Смысла постороннего нет, в себе вера варится. Ведь кому доверие? Себе, но не себе вот этому, твари, а себе, который вместо тебя должен быть, внутри, непуганый, небитый. Вот вера и есть гордыня, несогласие с жизнью. Видишь, еще одно слово нашел - несогласие. Все словами кувыркается. Жизнь любое слово опровергнет.
Не мучайся, Тадиэль, не ищи, сиди себе на заборе, как Отец повелел, доверяйся, Ему виднее...

- Любовь? Разная она, несовместная. У мужика любовь гордая, самолюбованная, у нас у баб иначе будет, - говорила ангелу Тадиэлю серая женщина, теребила непослушные волосы, под платок убирала.
- Любовь, она не видная и словами не напрягает, да и нет ее, вечной. Это в молодости бывает, поколотится внутри и суетой отойдет. И слов для нее не хватает, а скажешь - как обманешь.
Вот орешков налущу, тебе в ладонь насыплю - уже любовь. Не вопрошай, Тадюша, сиди себе на заборе тихонько, раз Отец тебе определил, лишний раз сморгнешь, не заметишь греха из жалости - уже любовь.

- На себя посмотри - вот совершился ты по недоразумению, - говорил Тадиэлю сутулый студент, самокрутку мастерил неслушными битыми пальцами.
- Недоразумение, случайность, оплошность, недогляд - вот причины существующего среди человеков. Что свершилось, то истина и есть.  Вот ты, ангел Тадиэль, и есть осколок истины, случайной, безобъяснительной. Прими себя совершившегося без причин.
Истина - когда и верить не надо, и поделать ничего нельзя, и причин не обозреть. Вот есть и все тут! Безвластное сущее.
Сиди себе на заборе, раз Отец тебе определил, вот в согласии с истиной и скоротаешь свое вечное время без смятения слезами или совестью.

Ну что поделать, пристроился ангел Тадиэль на заборе, привычно крылами накрылся и задремал до рассвета.
Снился ему Райский Сад, теплая Отцова рука на затылке, и шепот: ангелочек мой любимый