Макс

Макс был высокий пухлый старик, его руки тряслись уже давно, он шаркал ногами, передвигался медленно и неуверенно. Он  был австрийский военный доктор, попал в плен к русским в 1918 году, как-то случилось, что остался навсегда.
Штыковой шрам на спине, голубенькие выцветшие глазки, немецкий акцент, в кармане - жестянка с монпасье и вечный томик Гейне - темно синий матерчатый переплет, готические тесные буквы.
Кирпичный дом, в котором он жил в коммуналке, окружали деревянные сараи, набитые беднотой. Ходил к ним лечить, оставлял три рубля больному под подушкой. Сам покупал лекарства. Его сопровождала жена - строгая медсестра с железной коробочкой, в которой позвякивали стерилизованные шприцы. Каждое утро на одну конфорку ставился чайник, на другую - стерилизатор со шприцами. На всякий случай, всегда быть в готовности.
Иногда к нему приходили коллеги - неторопливые старики в тяжелых пальто, фетровых шляпах, ботинках с калошами. Церемонно пили чай с печеньем, обсуждали медицинские новости. Казались вечными эти спокойные вечера, чай, книги, затихающий город за окном.

Толща прожитых дней в самые страшные времена - репрессии, войны, голод, страх - все это было неведомо внуку. Внук бежал впереди, за ним не поспевал старик, задыхалась строгая бабушка.
Внук рос, старик уходил в тень, уходила его жизнь - монотонная, медлительная, его смешной немецкий акцент, трясущаяся голова, слабеющая память.
Когда молодость начинает подозревать невечность, тягостно спохватясь, она вглядывается в темные фотографии.
Оказалось, что старики ушли молча. Их дни как у всех, стали странной притягивающей тайной. Внук пытался оживить их невольной выдумкой,  удивлением, сожалением, значением старых безмолвных вещей.
За что еще цепляться ускользающей юности?