Ясные. Миссия-любовь. Глава 10. Возвращение

Глава 10.  Возвращение.

Я чувствовала себя очень странно. Привычная трезвость ума никогда не давала мне поводов для двусмысленности, раздвоенности. Я всегда чётко определяла для себя – что плохо, а что хорошо. Как должно быть, а как – ни в коем случае. Я снисходительно относилась к слабостям других людей, но от себя требовала полнейшей концентрации. Короче говоря, я всегда знала, как относится к тому, что происходит вокруг.

Но только не сейчас. Я парила в пространстве между бредом и реальностью, находя и там, и там, много странностей. Я выныривала из кошмарных снов, и погружалась в ещё больший кошмар, понимая, что уже запуталась, какой из снов страшнее. Иногда я видела лица. Те лица, которые бы хотела видеть перед собой всегда. Это были лица Роберта, папы и мамы. Склонённые надо мною, встревоженные, испуганные.

 Я не могла понять, как можно так отчётливо видеть во сне каждую черточку, каждую морщинку на этих лицах. Иногда я видела отдельно Роберта. Если он был один, без моей мамы, то я ощущала на себе ещё и прикосновение. Прохладное и успокаивающее, как будто, бабочка порхала.

 В такие моменты я пыталась что-то ему сказать, даже открывала рот, издавая начальный звук. Но дальше дело не шло. Я хрипло выдыхала воздух, и замолкала. Так, наверное, затихает расстроенный рояль, по клавишам которого пробежала рука пианиста, желающего проверить – а вдруг, не совсем расстроен, и можно играть. Нет, негоден. Пусть постоит, пока настройщик не придёт. Вот и мне клали на губы прохладную руку – молчи, мол. Ты не готова. Я с усилием кивала, и проваливалась в очередной кошмар.

 На этот раз, мне снилась гигантская очередь. Огромная, гудящая, как переполненный улей, она надвигалась на меня, словно безжалостный ураган, который имеет лишь одну цель – смести меня с лица земли, вместе с воспоминаниями, устремлениями, чувствами, привязанностями. Я пыталась докричаться до этой очереди, вступить в переговоры, но разве можно установить контакт с хаосом? Подкупить стихийное бедствие? Я поняла всю бесплодность своих попыток. Я просто покорно села, и стала ожидать – что же будет?

Ко мне тонким ручейком стали стекаться люди. Каждый из них непременно хотел поговорить о чём-то очень важном, насущном. Первым, почему-то, подошёл Юрий Романович Вишневский. Он сурово посмотрел на меня, и потёр переносицу.

-Что же нам с тобой делать, Богданова? Вас быть не должно, а вы есть. Сеете вокруг себя разрушение и хаос. Нет, нет, разумеется, вы не виноваты. Но меры принять придётся.
Я молчала, ведь говорить было сложно как наяву, так и во сне.

 Терпеливо ожидая, того, кто подойдёт ко мне на этот раз, я оглянулась в поисках Роберта. Он был здесь, чуть-чуть поодаль, и смотрел на меня своими тёплыми ясными глазами. Я улыбнулась, и подумала про себя: «Подожди, немного подожди. Когда-нибудь, эта очередина начнёт редеть, и я смогу отсюда сбежать. Мне неважно, кто ты, и чем ты занят. Я просто пойду за тобой. В любую точку мира. В любую точку вселенной. Ты говорил, что у тебя есть миссия. Так вот. Знай: твоя миссия – любовь. Любовь ко мне. И никуда от этого не деться».

 Я не сказала этого, а только подумала, но была уверена, что он всё услышал. По крайней мере, я снова ощутила на своих губах лёгкое касание прохладных пальцев. Только это было совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Наверное, он просто подошёл ближе, чтобы не смешаться с толпой тех, кто хотел поговорить со мной. Они всё шли, и шли. Очередь становилась длиннее и длиннее. Я уже понимала, что мне за всю жизнь не управиться с этой работой.

Следующим был следователь Черепанов. Он подошёл почти вплотную ко мне, и зачем-то свернул тонкую трубочку из стодолларовой купюры. Затем он достал из кармана небольшой пакетик с белым порошком, и спросил меня:
-Есть учебник, или книга?

Я пожала плечами, и стала рыться в своей сумке. Там лежала косметичка, несколько тетрадей, и томик стихов Есенина. Отчего я носила его с собой? Вероятно, в этом был какой-то смысл. Может, строка, какая проняла до слёз? Протянув Черепанову зелёный томик, я тут же пожалела об этом. Следователь, без малейших раздумий, высыпал на поверхность, прямо на фамилию автора, всё содержимое пакетика. Он аккуратно держал книгу двумя руками, кверху надписью, и, казалось, перестал дышать. Затем задумчиво разровнял белую горку кредиткой, которую ловко извлёк из кошелька, и поднёс трубочку из купюры к началу дорожки.

Шумно вдохнув ноздрёй порошок, он спросил:
-Будешь?

Я отрицательно помотала головой, и достала литровую бутыль кефира. Откуда она взялась, я не знала. Но появилась она очень кстати. Я шумно отхлебнула из горла, и довольно цокнула языком. Надо же, хоть какие-то звуки я могла издавать!

Следователь поскучнел. Он напряжённо разглядывал вторую дорожку, которая оказалась невостребованной. Он всё ещё держал томик великого поэта. Вдруг, он резко поднял книгу, так, чтобы она оказалась на уровне моего лица, и шумно выдохнул. Белая пыль полетела прямо ко мне, и я почувствовала, как глубоко вдыхаю этот опасный ветер, не в состоянии прекратить дышать.

-Живучая оказалась, - констатировал Черепанов, - даже отравить – и то не получается. Слишком большой жизненный потенциал. Ладно, подумаем ещё.
И он, слегка пошатываясь, пошёл к выходу, который чернел где-то сбоку.

Я запаниковала, закрутилась, словно бешеная крыса в карусели. Ноги отплясывали какие-то па, пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и я застонала. Меня что, для этого мама рожала, что бы вы все, уроды, к моей шее прилаживались? А мне всего семнадцать. Я жить хочу, любить. Вон, его. Я покосилась на Роберта. Он по-прежнему стоял недалеко от меня, и не сводил встревоженных глаз. И даже если он - убийца. Если он хладнокровное чудовище, я понимаю, что это моё чудовище. Моё. И если ему и суждено кого-то ещё лишить жизни, то это буду я. Потому что, только перешагнув через мой труп, он сможет причинить кому-то вред. Я не позволю. Я спасу его. Он должен будет измениться.

-А что, если твоей жизни будет что-то угрожать? – вдруг, услышала я над самым ухом. Это прозвучало так ясно, так отчётливо, что я растерялась.
Голос повторил свой вопрос:
-Мне, что, просто стоять, и смотреть, как тебе причиняют вред?

Я задумалась. Ведь, если меня не станет, как же я смогу любить его?
-Когда-то я действительно мог наблюдать. Ни во что не вмешиваясь, не принимая ничью сторону. Я хорошо знал, что делаю. Теперь всё иначе. Я не могу просто смотреть. Я должен быть рядом. Ты должна жить. Хотя бы, для меня.
Я просто кивнула. Он был чертовски убедителен, этот Роберт Стронг.

Страшные сны стали потихоньку отступать. Я стала чувствовать, когда наступает вечер, и комнату окутывает мягкий полумрак. Я могла предвидеть восход солнца, который заполнял всё пространство мягким розовым сиянием.

 Один раз я очнулась ночью, и стала смотреть на блеклые полоски света, которые бросал на шторы уличный фонарь. Вокруг была ватная тишина. Мне хотелось нарушить её, крикнуть что-нибудь, и я прохрипела:
-Роберт!

Потом я снова впала в небытиё. Непонятно, сколько это продолжалось. Понимала только, что после утра наступает день, потом - вечер, потом – ночь.

Наконец, открыв в один прекрасный день глаза, я огляделась. Это была моя комната. Несомненно. Хотя, некоторые изменения в ней, всё-таки, были. На всех горизонтальных ровных поверхностях – на трюмо, на подоконнике, на прикроватной тумбочке, и даже на полу, стояли всевозможные стеклянные сосуды с цветами. У мамы нашлось только две вазы. В остальных случаях вазой служили: стеклянный кувшин, трёхлитровая прозрачная банка, и даже графин с узеньким горлышком. В него ухитрились поставить три белых хризантемы. Я улыбнулась. Ну, вот, мои первые цветы. Странно, но мне их никто и никогда не дарил. Сумки с деньгами – пожалуйста, но не цветы.

Я была уверена, что это был он, мой Стронг. И ничуть они не снобы, эти англичане. Вон, сколько всего здесь – и белые ромашки, и душистые розы, и тюльпаны, и орхидеи. Мне это понравилось.
-Мама! – позвала я вполне нормальным голосом.

Через минуту моя строгая мама уже стояла в дверях, и улыбалась совершенно нормальной улыбкой. Ни грамма обиды, раздражения. Ничего из того, что я привыкла видеть обычно. Только радость.

-Мила, привет! Ты как?
-Нормально.
-Что это было?
-Грипп. Сейчас как раз, эпидемия.
-А сколько я тут… валялась?
-Две недели. Я даже пару раз хотела скорую вызывать, но каждый раз появлялся твой…Роберт, и отговаривал меня.

-Роберт? – я подскочила на кровати, - так он здесь был? На самом деле?
-Да. Каждый день.
-А мне казалось, я видела его в бреду.
-Бредила ты, конечно, долго. Температура была высокая. Но потом всё стало налаживаться. Жар спал, и ты начала дышать спокойно. Даже, пару раз говорила со мной.
Я потёрла лоб тыльной стороной ладони.
-Не помню.

-Доктор, которого привёз Роберт, симпатичный, молодой такой, спортивный, - мать кокетливо поправила волосы, - он сказал, что ты просто не можешь сразу адаптироваться к реальности после стольких дней, проведённый в беспамятстве. Он тебе колол какой-то препарат. Я название забыла. В общем, после этих уколов у тебя температура упала. А то лекарство, что я тебе вначале давала, только всё испортило. Смотрю – до приёма препарата температура – 38, 9, а после, через полчаса – уже 39, 8. Ох, если бы не твой Роберт! Я не знаю, что бы было!

Я слабо улыбнулась. Стало приятно от словосочетания «твой Роберт».
-А как он узнал, что я, ну, болею?
-В первый же день вечером пришёл. Сказал, что не увидел тебя в университете, и заволновался. Мила, что у тебя с ним? Почему он так за тебя переживает? Слушай, а он действительно - знаменитость? – похоже, мать с нетерпением ожидала того дня, когда я очнусь, чтобы закидать меня этими вопросами.
-Всё в порядке, мам, - вяло отмахнулась я, - потом.
-Отец твой был, - уже совсем другим тоном сказала она.

-Чего хотел?
-Сказал, что вы с ним договорились о том, чтобы встретиться. Он позвонил тебе на мобильник, а ты трубку не берёшь. Он позвонил мне, - не без гордости заявила она, - а я ему всё рассказала.
-И чего он?
-Ну, приехал, - глаза матери слегка затуманились. Кажется, она всё ещё любила его.
-И?

-А тут Роберт сидит, у твоей постели. За руку тебя держит. Твой отец сначала очень напрягся. Не знаю, почему. Вроде, должен понимать – девочке 17 лет. Уже о мальчиках пора подумать. Потом, правда, успокоился. Глянул на тебя, и отозвал Роберта в сторону. Они даже выходили. Сидели в машине, разговаривали. Долго, час примерно.

Вот, так чудеса! О чём это они разговаривали так долго? Как они могли быть связаны?
Глаза снова начали слипаться. Захотелось спать. Мать тихо вышла из моей комнаты, бесшумно затворив дверь.

На этот раз, я не видела никаких кошмаров. Это был вполне здоровый сон, из разряда тех, которые даруют силы, подзаряжая человека перед сложным днём. Я знала, что проснусь абсолютно здоровой. Так и случилось, на следующее утро.

Я бодро спустилась вниз, и пошла на кухню. Мать, как обычно, громыхала посудой. На сковороде поджаривалась глазунья с кусочками бекона. Запах был восхитительным.

 Я подошла к плите, и, поделив яичницу на две равные части, разложила её по двум тарелкам. Мать умилённо смотрела на меня. Я подумала, что никогда не ловила на себе такой её взгляд. Рассерженный – да. Раздражённый – да. Обиженный – постоянно. Но не умилённый. Видимо, надо было в детстве чаще болеть, а потом – выздоравливать. А я почти не болела, так что, радоваться моему выздоровлению не приходилось. Я всегда была здорова. А то, что достаётся без труда, не ценится. Вот, и моя мама не ценила, что её дочь обладает отменным здоровьем. Пока, наконец, я не заболела.

Не скрывая радости, смотрела она на меня сейчас, и широко улыбалась. Я сказала:
-Доброе утро! Сегодня пойду в университет.
-Какой университет в воскресенье? – всплеснула руками мать, - да, и полежала бы ещё.
-Не могу больше. Чувствую себя прекрасно. А что же мне делать сегодня?


Мать не успела ответить, потому, что на крыльце раздались шаги, и в дверь постучали. Я открыла, не смотря в глазок. Наша калитка никогда не запиралась, и любой мог беспрепятственно попасть на участок. Входную дверь, конечно же, мы держали закрытой, но постороннего вторжения особо не боялись. Всё-таки, посёлок был охраняемый, закрытый. Без пропуска ни одна мышь не пролезала бы.

Я распахнула дверь, и увидела на пороге его. Моего англичанина. Он держал в руках огромный букет белых роз. Я протянула руки, чтобы взять его. Он улыбнулся, и сказал:
-С выздоровлением!

Когда Стронг собирался ко мне, покупал эти цветы, он был уже абсолютно уверен, что я полностью здорова. Я ничуть не удивилась этому. Он знал, что меня похитили, и примчался на помощь. Он знал, что я заболела, и появился, чтобы помочь матери ухаживать за мной. Я отдавала себе отчёт в том, что передо мной – не обычный человек, но это не вызывало страха. Скорее, наоборот. Я поняла, что Роберт – единственный, кто мне по-настоящему подходит, и кому я хочу ответить взаимностью. И совсем не потому, что он – звезда, а я простая девчонка. Совсем не поэтому…

 И не такая уж я простая девчонка, как выяснилось. А жаль.
Я пропустила Стронга в дом, и сказала:

-Наверняка, выгляжу жутко. Да, и пахну, тоже. Я ведь не мылась две недели. И зубы не чистила. Пойду. А вы пока позавтракайте с мамой. Там, как раз, яичница есть.

Роберт усмехнулся:
-Нормально ты пахнешь. Мне нравится. Оденься тепло, мы отправляемся на прогулку. Тебе нужен свежий воздух.
Я удивлённо вскинула брови:

-Ладно. Я как раз сама собиралась.
Сказала это безразличным голосом, а на душе стало легко и радостно.

Я пошла к себе, и залезла под душ. Мне хотелось смыть с себя все следы болезни. Я нанесла на лицо и тело скраб с ароматом малины, и стала ожесточённо тереть себя мочалкой. Кожа горела, но мне было очень хорошо. Я почувствовала, как к коже приливает кровь, как несётся она по моим венам, очищая измученный долгой болезнью организм от вредных веществ. Я с удовольствием вымыла голову лавандовым шампунем, и завернулась в пушистое махровое полотенце.

Затем, тщательно почистив зубы, я принялась сушить волосы феном. Зеркало в ванной запотело, и я направила на него горячую струю воздуха. Наконец, когда моё лицо стало различимо, я с удовлетворением отметила, что ничуть не подурнела за время болезни. Даже, наоборот. Слегка бледная кожа – южный загар как-то быстро прошёл, огромные карие глаза с загнутыми вверх ресницами, небольшие синяки под глазами, которые, впрочем, придают мне томный, даже сексуальный вид. Да, ну и мысли стали появляться в моей голове! Это всё – он.

 Ссадины и ушибы почти прошли. Я улыбнулась, и стала расчёсывать тёмно-русые пряди волос, чуть выгоревшие на солнце. Непослушная шевелюра сохла очень долго. Я даже занервничала – совсем не хотелось заставлять Роберта ждать. Пришлось оставить волосы чуть влажными. Через час они уже будут виться крупными кольцами, придавая мне неотразимый шарм. В сложившейся ситуации это было совсем неплохо.

Подойдя к трюмо, я взяла с туалетного столика чёрную тушь, и слегка подкрасила ресницы. Немного блеска для губ, и я могу показаться ЕМУ. Стоп. Надо же и одеться. Он сказал, во что-нибудь тёплое и подходящее для прогулки. На улице всё еще было тепло, но бабье лето уже заканчивалась. В футболке не походишь.

 Я открыла шкаф-купе, и достала оттуда синие, очень узкие джинсы, и полосатый свитер с большим воротником. Оглядев себя в зеркале, я пришла к выводу, что узкие джинсы – уже совсем не узкие. Я так похудела за эти две недели, что они сидели на мне мешком.

 Я быстро пошарила в шкафу, и извлекла совершенно новый спортивный костюм из мягкого плюша. Он состоял из прямых штанов на резинке и изящной курточки с капюшоном. Костюм был расшит тонкими кружевами и забавными аппликациями. Он предназначался совсем не для тяжёлых, изнурительных тренировок. В нём можно было комфортно себя ощущать во время изнурительных перелётов, когда хочется отдать предпочтение домашней одежде, но на людях надо выглядеть совсем не по-домашнему. Ещё такой костюм можно одеть в кафе, когда приходишь поболтать с подружкой, или пойти в нём на шопинг. Ткань очень хорошо тянулась, и когда я его покупала, он был мне почти в обтяжку. Сейчас сидел иначе, но тоже очень симпатично. Я ещё раз оглядела себя в зеркале, и, довольная собой, вышла из спальни.

Мама сидела с Робертом в гостиной, и что-то ему рассказывала, оживлённо жестикулируя. Надо же, похоже, они подружились за время моей болезни. Роберт спокойно кивал, а один раз даже сказал:
-Да, да. Я вас прекрасно понимаю.

При этом, послышался такой сильный акцент, что я едва удержалась от того, чтобы спросить: «Эй, ты чего, прикалываешься?»

Но вовремя опомнилась, сообразив, что он ничего не делает просто так. Вероятно, для подобного поведения у него имелись веские основания.

Я подошла к ним, и обратилась к матери:
-Ну, мы пойдём?
Мать ответила:
-Роберт, вы её сильно не утомляйте. И пусть не мёрзнет. Если почувствуете, что у неё холодный нос, сразу везите домой.

Стронг хмыкнул, потом серьёзно посмотрел на меня, и пообещал:
-Буду ей щупать нос каждые две минуты.
Я засмеялась.

Мы вышли на улицу, и Роберт усадил меня в «Рэнчровер». Обходя машину, я провела пальцем по затейливому рисунку на капоте автомобиля.

-Звёзды и огонь. Это что-то значит?
-Это напоминание.
-О чём?
-О том, что даже на холодной безжизненной звезде может вспыхнуть пожар, и этого следует опасаться, - серьёзно ответил Роберт, и нажал на педаль газа.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2014/03/04/580