Процесс. Вспоминая историю

Лион Фейхтвангер - крайний слева.

*   *   *

"Мы заканчиваем вечное движение германцев на Юг и Запад Европы и обращаем взор к землям на восток.
 Мы кончаем колониальную торговую политику и переходим к политике завоевания новых земель.
 И когда мы сегодня говорим о новой земле в Европе, то мы можем думать только о России и подвластных ей окраинах.
 Сама судьба как бы указала этот путь..."
/А. Гитлер/

*   *   *
ТРОЦКИСТСКИЙ ПРОЦЕСС.

Вышинский:
-  Значит, эта реставрация капитализма, которую Троцкий называл выравниванием социального строя СССР с другими капиталистическими странами, мыслилась, как неизбежный результат соглашения с иностранными государствами?

Радек:
- Как неизбежный результат поражения СССР, его социальных последствий и соглашения на основе этого поражения.

Вышинский:
- Дальше?

Радек:
 -  Третье условие (Троцкого - Ю.И.) было самым новым для нас - поставить на место советской власти то, что он называл бонапартистской властью.
 А для нас было ясно, что это есть фашизм без собственного финансового капитала, служащий чужому финансовому капиталу.

Вышинский:
- Четвёртое условие?

Радек:
 -  Четвёртое - раздел страны.
 Германии намечено отдать Украину; Приморье и Приамурье - Японии.

Вышинский:
-  Насчёт каких-нибудь других экономических уступок говорилось тогда?

Радек:
-  Да, были углублены те решения, о которых я уже говорил.
 Уплата контрибуции в виде растянутых на долгие годы поставок продовольствия, сырья и жиров.
Затем - сначала он сказал это без цифр, после более определённо - известный процент обеспечения победившим странам их участия в советском импорте.
Всё это в совокупности означало полное закабаление страны.

Вышинский:
 -  О сахалинской нефти шла речь?

Радек:
 -  Насчёт Японии говорилось - надо не только дать ей сахалинскую нефть, но обеспечить её нефтью на случай войны с Соединёнными штатами Америки.
 Указывалось на необходимость не делать никаких помех к завоеванию Китая японским империализмом.

* * *

Лион Фейхтвангер, немецкий писатель:

" Не следует также забывать о личной заинтересованности обвиняемых в перевороте.
 Ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были удовлетворены.
 Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал ни одного из тех высших постов, на которые, по их мнению, они имели право; никто из них, например, не входил в состав "Политического Бюро".

 Правда, они опять вошли в милость, но в своё время их судили как троцкистов, и у них не было больше никаких шансов выдвинуться в первые ряды.
 Они были в некотором смысле разжалованы, и "никто не может быть опаснее офицера, с которого сорвали погоны", говорит Радек, которому это должно быть хорошо известно."

*  *   *

"Уличающий материал был проверен нами раньше и предъявлен обвиняемым, - отвечали советские люди Фейхтвангеру. - На процессе нам было достаточно подтверждения их признания.
 Пусть тот, кого это смущает, вспомнит, что это дело разбирал военный суд и что процесс этот был в первую очередь процессом политическим".

*   *   *

 Нас интересовала чистка внутриполитической атмосферы.
 Мы хотели, чтобы весь народ, от Минска до Владивостока, понял происходящее.
Поэтому мы постарались обставить процесс с максимальной простотой и ясностью...
 Мы вели этот процесс не для иностранных криминалистов, мы вели его для нашего народа".

*   *   *
Лион Фейхтвангер:

"В первую очередь, конечно, было выдвинуто наиболее примитивное предположение, что обвиняемые под пытками и под угрозой новых, ещё худших пыток были вынуждены к признанию.

 Однако эта выдумка была опровергнута несомненно свежим видом обвиняемых и их общим физическим и умственным состоянием.

Таким образом, скептики были вынуждены для объяснения "невероятного" признания прибегнуть к другим источникам.
Обвиняемым, заявили они, давали всякого рода яды, их гипнотизировали и подвергали действию наркотических средств.

Однако ещё никому на свете не удавалось держать другое существо под столь сильным и длительным влиянием.
 И тот учёный, которому бы это удалось, едва ли удовольствовался бы положением таинственного подручного полицейских органов; он несомненно, в целях своего удельного веса учёного, предал бы гласности найденные им методы.

Тем не менее противники процесса предпочитают хвататься за самые абсурдные гипотезы бульварного характера, вместо того чтобы поверить в самое простое.
 А именно, что обвиняемые были изобличены и их признания соответствуют истине".

*   *   *

"Советские люди только пожимают плечами и смеются, когда им рассказывают об этих гипотезах.
 Зачем нужно было нам, если мы хотели подтасовать факты, говорят они, прибегать к столь трудному и опасному способу, как вымогание ложного признания?
 Разве не было бы проще подделать документы?
 Не думаете ли вы, что нам было бы гораздо легче, вместо того чтобы заставить Троцкого устами Пятакова и Радека вести изменнические речи, представить миру его изменнические письма, документы, которые гораздо непосредственнее доказывают его связь с фашистами?

 - Вы видели и слышали обвиняемых, создалось ли у Вас впечатление, что их признания вынуждены?"

 - Этого впечатления у меня действительно не создалось.
 Людей, стоявших перед судом, никоим образом нельзя было назвать замученными, отчаявшимися существами, представшими перед своим палачом.
 Вообще не следует думать, что это судебное разбирательство носило какой-либо искусственный или даже хотя бы торжественный, патетический характер.

  Помещение, в котором шёл процесс, невелико, оно вмещает, примерно, триста пятьдесят человек.
 Судьи, прокурор, обвиняемые, защитники, эксперты сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступеньки.
Ничто не разделяло суд от сидящих в зале.
 Не было также ничего, что походило бы на скамью подсудимых: барьер, отделявший подсудимых, напоминал скорее обрамление ложи.

  Сами обвиняемые представляли собой холёных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринуждёнными манерами.
 Они пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали в публику.
 По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс.

 Дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему это произошло.
 Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной точностью всё происходящее.

  Если бы этот суд поручили инсценировать режиссёру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг у друга, и их взволнованность проявлялась с такой сдержанностью.

 Короче говоря, гипнотизёры, отравители и судебные чиновники, подготовившие обвиняемых, помимо всех своих ошеломляющих качеств должны были быть выдающимися режиссёрами и психологами".