Три аспиранта в городе

Джульбарс или Закрытие ликеро-водочного магазина в шесть часов вечера у метро Тушинская в городе Москве в андроповские времена

Аспиранты Гольман, Сафонов и Финкельштейн были дружинники.
У них имелись разные обязанности, но одна из них требовала самоотречения и дисциплины: закрывать ликероводочный магазин.
Гольману и Сафонову в этот день даже пива нельзя было выпить.
- Джульбарсик запаха не выносит, свирепеет, - говорил им соратник участковый Гриша, - не нервируй собачку.
К восьми часам вечера озябшие, но трезвые, с красными повязками на рукавах, аспиранты уныло топтались в снегу возле опорного пункта, дожидались милиционера Гришу.
Он приходил всегда вовремя, шаркая калошами на огромных валенках. Рядом бодро трусил оперативник Джульбарс. Он был молодой игривый пес, кокетничал с девушками: давался погладить и за ухом почесать, лишнего не рычал, но обязанности свои выполнял строго.
Пошли.
В темноте в конце улицы нестройно гудела мужская толпа.
- Вась, ну погоди, ну вынеси портвишка-то, - гундосили собравшиеся.
 Джульбарс напрягся, побежал рысью.
- Граждане расходитесь, магазин закрыт, - осмелел сторож Вася, завидя собаку.
- Гражданы, очисть вход, очисть, а ну отошли, - гаркнул милиционер Гриша.
- Товарищи дружинники, проходите.
- Сафонов, ты вставай Матросовым к дверям, остальные - к подсобке. Занимаем позицию, спускаю собаку!
 Джульбарс зарычал.
- Ну чо ты, мужик, ну фашист прям, собаку на людей, нехорошо, пятница ведь, - мялись собравшиеся.
Толпа редела. Джульбарс рыкнул и рванул за Гольманом к подсобке. Там еще упорствовали.
- Отойдите, товарищи выпивающие, мы дружинники, вот, Джульбарс - дружинник, он голоден, он мясо любит, - глумился Гольман.
Народ отпрянул. Не угасшие надеждой остались в сторонке. Упорные партизаны рванули к дальним ларькам.
Сторож торопливо запер двери, достал из-за пазухи чекушку, сунул Сафонову.
- Не смей пока, вот Джульбарсика отпущу, тады раздавим.
От подсобки прыгал по снегу закоченевший Гольман. За ним трусил печальный Финкельштейн.
Добежали до опорного пункта.
Милицейский уазик уже ждал. Джульбарс привычно запрыгнул в машину, Гриша с аспирантами зашли внутрь в тепло. Развернули: колбаски, огурчика,семечек, хлебушка. Финкельштейн высыпал из кармана конфеток - клубника со сливками. Гриша любил такие. Достали стаканы. Чекушку. Сафонов распорядился на троих. Финкельштейну, как обычно, налили чаю.
- Ну чо, ребяты, обошлось седни мирно, ну чоб так всегда, будем здоровы.
 Чокнулись, выпили, закусили, покурили, и на мороз - еще пару часов у метро отдежурить, и по домам.



Марина или На держурстве в общежитии Университета Дружбы  Народов

- Ну чо, пошли, дружиннички?
- Так, по-перву делу идем в общагу к иностранцам. Сигнал поступил - национальный конфликт, вытнамцы и негры. Ты, Гольман, к вытнамцам иди - пошуткуй с ними, договориться можно. А я к неграм - Макаровым* махать. Ты, Сафонов, поперед мене не лезь, А ты, Финкельштен, вобче позадь стой.
В коридоре воняло. Драка только разгоралась, пока визжали и матерились. Ну и толкались немного.
- Разделясь! - рявкнул Гриша, доставая пистолет.
Вьетнамцы построились, Гольман скользнул к ним - отводить и умиротворять.
Подталкивая негров в кухню, Гриша орал про дружбу народов. Старались не ржать.
- Они в каструлю нассали? Носки у тебе в супе варют? Вас сюда зачем позвали? Дружбу крыпить! Учиться! Вам советский народ почто помогат? Чоб ты тут на братский народ финкой махал? Вот щас докладу, и сгонят тебе в твою Конгу, сволочь.
- А там скушают, - не выдержал Сафонов, - ой скушают, строптивого такого.
Студенты не согласились. Продолжали орать.
С вьетнамского конца уже стихли, Гольман пытался завести их петь Интернационал.
- Ну чо вы гады таки? - не унимался Гpиша. Вон болгарские студенты, сидят как положено, братушкИ навек.
- Индийские тоже, - вставил Финкельштейн. Ему не терпелось поучаствовать.
- Вот, индийские тоже, - Гриша приосанился читать лекцию. А к вам кажну неделю наряд вызыват! На народны деньги!
- Так в чем дело? - наконец догадался спросить Гриша.
- Она к нам сначала должен, мы первый заплатил, а они взял с подъезда.
- Кто?
- Ну она, - замялись вьетнамцы.
- Марина, - выкрикнули с вражеской сторoны.
- Ах Маринаааа, знаю, как же, опять ****ю не поделили. Вот чо, рpppазойдись по палатам! Eще раз услышу - домой в Конги! И ты, хошyмин, заткнись. Тебe суда учить позвали, а не ****ёв делить. Паразиты!
Гриша махнул Макаровым еще разок.
Вышли на улицу, проматерились и пошагали к метро - не пускать нетрeзвых граждан на станцию.




Первый труп в жизни или На держурстве возле метро

У метро был совсем дубняк, по очереди грелись в дверях.
- Я, значит, за ним побёг, за нарушителем-то, а калоша у меня склизнула. Ну чо делать - казенных калошев на зиму в одну пару полагатса. Куда ж я без калошев-то? ну и убёг он, - постовой Гриша охотно делился воспоминаниями.
- А ты, дружинник Гольман, только учишься, или работаешь еще?
- Я в институте работаю.
- В институте? вот лимиту отхуячу, комнату получу, прописку....Oхраной к вам пойду. Тебe пропускать буду! Спросят, кто такой, чо докУмент не смотришь? а я скажу, братан мой, дружинник, вместе стояли, значит...Куда прете, гражданин подвупимши? в метро нельзя.
- Да он на ногах, пусти его, замерзнет ведь.
- Эт он щас на ногах, а развезет в тепле? с меня спросют.
- Мужик, ты дойдешь сам?
Тот мычит, размахивает проездным.
- Ты его сопроводи, раз добрый такой, дотащи до поезда. Эх, добряки гражданские... А вы там в институте чо делаете? не тайна?
- Нет, машины разные конструируем.
- Не скушно сидеть-то весь день? я вот из деревни убыл, чтоб не спиться. Все пьют у нас. Ты хоть раз в деревне был?
- Бываем, на картошку в колхоз посылают каждый год.
- Ну да, студентов присылают. Пьют они там. Бестолковые.
- В городе тоже пьют, как видите.
- Да вижу. А где не пьют? Ты вот за границей был? как там?
- Вот Финкельштейн был в Болгарии.
- Ну нет, так сильно не пьют, - пустился в воспоминания Финкельштейн, - там больше кофе или вино, но немного.
- Скушно у вас в городе, дышать нечем, злые все.
- Ну не все, не все, что ж вы так...
Разговор угасал. Все темы перебрали: очереди, водка, звереет народ, племяннику куртку японскую, хоккей, кино про шпиона. Зевнули. Посмотрели на часы: полчасика осталось дружинникам, три часа Грише. И по домам.
Ну вот, не повезло спокойно дотянуть: ругань, женский визг: милиция!
Сафонов рванул на крик.
- Притормози, мож не наш участок, - надеялся Гриша.
Но побежали. В темноте бились мужики.
- Джульбарса бы щас, мигом раскидал!
Финкельштейн привычно сунул очки в карман и стал хватать мужиков за руки.
Гриша приемом положил одного, Гольман с Сафоновым, закаленные в дворовых битвах, умело навалились на других.
- Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала... - балагурил Гольман, прижимая коленом нарушителя.
Подъехал воронок, выскочила подмога. Покидали быстро.
Один остался лежать неподвижно.
Финкельштейн нагнулся над ним.
- Из него ножик торчит. Мертвый, похоже.
Отвернулся. В голове застучало: на пол блюй, на пол блюй, на пол блюй...Запомнил, как отец рассказывал с уроков в анатомичке: Стоять, студент, на пол блюй, куды мне мордой в труп, картину смажешь! Тогда смеялись.
Гриша удостоверился: да, пырнули основательно, сволочи. Прикрыл ему косивший глаз.
- Гражданы, нужны понятые и свидетели, кто видaл?
А никто не видaл. Ну, жались к стенам. Ну, пробегали мимо. Темно ведь и холодно. Нету граждан.
Подлетела скорая.
- Не, ты чо, начальник, я труп не повезу, труповозку жди.
- Дай хоть накрыть человека.
- У меня простыней лишних нет.
- Ну хоть полотенце дай лицо ему покрыть, креста нa тебе нет, - возмутился Гриша.
Cжалился полотенцем, накрыли лицо.
Гольман и Сафонов курили, старались не смотреть.
Когда Гольману было семь лет, он шел из булочной, перед ним упал из окна человек. Обрызгал его кровью и мозгами. И хлеб в авоське обрызгал.
Сафонов привычный - не раз видал поножовщину, и мать на руках умерла.
Финкельштейна трясло. Первый труп в жизни.
Вокруг стала собираться толпа.
Гриша дышал на руки - рапорт писал.
Tруповозкa быстро приехала, близко тут со Склифа.
- У тебе есть глотнуть?
- А то! Обижаешь, начальник, завсегда имею. Помянем покойничка.
Выпили из горлA. Даже Финкельштейн глотнул.
- Ну все, ребяты, идите до хаты, мeне надо обойти тут на часок, и закончу.
- Гриш, давай мы с тобой походим.
- Да неее, идите, тут тихо.
 Аспиранты пошли к метро.
 Гриша шел в темноте. Хрустел калошами по снегу.



Послесловие.

К тому времени участковый Гриша был в Москве лимитчиком - уже год или больше.
Когда сработался с Джульбарсом - выхлопотал ему место в общаге в своей комнате.  Гриша называл его мой оперативник, мой напарник. Джульбарс был строгий, шпаков не любил, уважал мундиры и девушек. К дружинникам был снисходителен.
- Ну ты, значит, нам достался, Гольман, не залюбило тебе начальство. Пошли, с оперативником ознакомиться надо - вот, вспомогательный постовой Джульбарс. Не вороти лицо, он дружинник, с нами ходить бут таперь.
Гольман вытянулся и отдал честь. Джульбарс осклабился.
- Ты это, не шуткуй с ним лишне, он у мене сурезный полномоченный, подрать может.
Дружинники Гришу уважали: он был смелый, с чувством неколебимой правильности, которая вне времени и государственного устройства.
Надюсь, что сложилось у них благополучно. Что Оперативник Джульбарс дожил до пенсии и умер легко. Что Гриша похоронил Его, а не наоборот.
Надеюсь, Гриша жив-здоров и сидит где нибудь вохром, или бери выше - секьюрити в тишине и спокойствии. Это была его заслуженная мечта.
Что касается аспирантов, то Сафонов нынче немец, Гольман - американец, а Финкельштейн - ничей. Потому что от него осталась одна душа - он умер от инфаркта в жаркий тель-авивский полдень.