Женщина

Ей сорок пять и всё затонированное днем дорогой косметикой, всё запрятанное под масками успешности, состоятельности – вечером проступает на красивом породистом лице прожитыми потерями и "не теми" выборами.
Ей сорок пять – и она не одинокая. У нее есть дочь-невеста, пустившая корни в Бостонском Университете Искусств, где, благодаря регулярной маминой поливке, успешно изучает современное искусства США. Значит, она не одинока. Не совсем...
Она не бедная. Не безработная. Не пьет антидепрессанты.
Она знает, куда ставить ногу, чтобы не попасть в лужу, как посмотреть, чтобы показать характер и что сказать, чтобы ее услышали.
Она много знает.
Она умная.
И не несчастная.

Но бывают такие вечера как сегодня...
Когда ей кажется, что она живет бурным адреналиновым, чувственным прошлым и устала от ровного выверенного настоящего.
И от знания будущего.
Вот такого.
Ей шестьдесят. У нее дом, обеспеченность, личные врачи и косметологи, возможность покупать, что хочется и летать, куда заблагорассудится. У нее качественный апгрейд внешности и американизированная наследница: жена бостонского дизайнера и мама ее внуков. Они с дочерью перезваниваются по вторникам и субботам, говорят о быте-погоде-кино-и "нет, ты видела последнее платье Джоли, это же ужас..." Они в хороших отношениях, шутят, перекидываются обращениями "доченька - мамочка", прощаются словами "я скучаю - я люблю". Все чисто-чисто, будто вылизанная парковая дорожка: гладкая, без единой выбоины и сухого листка. Она внимательная бабушка и рассказывает внукам о Москве.
Всем подругам, которые, на самом деле больше приятельницы, столько же. Они собираются по воскресеньям на премьеры-показы-ланчи. Разговаривают о бывших, хвастаются имеющимися: "несмотря на мои годы, представляешь, тренер по фитнессу, а ему, между прочим и тридцати нет, оказывает мне весьма недвусмысленные знаки..." Они улыбаются белыми зубами и платят каждая за себя.

А потом ей все это надоест и она умрет. В шестьдесят три.
Не важно как, физически или нутром.
Просто перестанет жить.

Она хотела туризм автостопом и мотоцикл, а греет пузо на разрекламируемых курортах и водит презентабельную Ауди.
Она звала мужественного мальчика, а родила капризную девочку.
Она до одури любила неформала, а вышла замуж за полезного перспективного.
Она обожала тертые джинсы и косухи, а упаковывает себя в юбки-карандаши.
Она видела во сне огромного лохматого алабая, а завела крохотного йоркшира.
Она была наречена авантюристкой по рождению, а стала конформисткой по жизни.
Она в юности скакала по кочкам-исключениям и нарушала законы, а в зрелости пришпилила себя правилами к условностям.
Она мечтала о старости на затерянных озерах, а достраивает дом на Новой Риге.
Она...она...она...

Она знает, что такое мечты, что такое любовь, что такое свобода, но теория придавила практику многотонной плитой.
Она помнит, что такое мечты, что такое любовь, что такое свобода, но...
...но она боится воспоминаний, поэтому заперла их в самый дальний сейф: ключ потеряла, шифр забыла.

Жизнь удалась. По всем фронтам. И на лично-семейном. Два расчетливых брака – два спокойных развода – два бывших мужа-друга. Ей-ли жаловаться? Она и не ропщет.

Жизнь не удалась. В такие вечера, как сегодня, она говорит "не"...

Она разувается, крутит в руках туфлю и вдруг яростно начинает отдирать от нее каблук, выворачивает его. Рычит и плачет. В голос. Слезы смывают водостойкую тушь, несутся вниз по щекам, шее, а она все ломает и ломает.
И зовет маму.
Но мама не придет. Не стало пять лет назад и она не успела сказать ей "прости". Никто почти не успевает, вот и она не успела.
Теперь просит прощения у фотографии.
Или водит пальцами по маминому видео-лицу.

Никто. Ее никто не слышит.
И никто не придут.

Отбросив в сторону обувь, падает лицом в диван, комкает плед.
Плачет.
Жизнь удалась?
Нихуя.
"Нихуя" она произносить вслух и плач сменяется надрывным хохотом, перемешанным с портовым матом. Она кричит ругательства, грозя, почему-то, кулаком потолку. Кричит... кричит...
И становится легче.

А потом она находит в мешке с ненужными шмотками, которые никак не отдаст дворникам, старый махровый халат с вытертыми рукавами, сняв дорогое белье, укутывается в него голая и гладит себя по плечам.
Вспоминая, вспоминая...
Как она, молодая порывистая, сидела в этом самом халате на холодном полу общаги, а ее любимый, ее потерянный, единственно любимый и навсегда потерянный, обнимал за плечи, лез горячими ладонями за пазуху и говорил, что она - самая лучшая на свете...
И пел ей про "солнышко лесное", про "мело, мело по всей земле".

Она предала его.
Захотела жизни - не такой, как в детстве. Не нищей, не перекати-поле... Захотела денег, дом, машину, счет и карьеру.
Захотела не сразу, не сразу...
Она же была авантюристкой по рождению. Но ей сказали "давай, попробуй, организуй... у тебя получится... сейчас такое время, страна рушится, бизнес зарождается, надо нишу забивать..."
И она растоптала свой неформальный авантюризм и свою любовь как окурок.
И двинулась другим путем.
Пошла от точки "прощай, Миша, мы не сможем быть вместе". И дошла до точки "сижу в сорок пять в старом халате и плачу".

Она гладит себя по плечам, по тем местам, где когда-то давно лежали его руки.