Мои воспоминания о войне

Я родилась и выросла в Белоруссии.Уже на расссвете 22 июня мы  просулись от страшного грохота. Нашу избу сотрясало так, что казалось, что она развалится. Мои мама и бабушка схватили нас с сестрой ( мне было три года, сестре два) и мы побежали в поле , подальше от деревни спрятались во ржи. Немецкие самолёты бомбили шоссе в полукилометре от деревни.  Я видела, как от самолёта отделяются чёрные бомбы, падают на землю, раздаётся страшный гул и в небо поднимается чёрный дым. После войны ещё какое-то время на этом месте были большие воронки. Эти страшные дни оккупации мы жили, когда в своей избе, когда в землянках, вырытых в поле. Немцы пришли  сразу, и какое-то время стояли в нашей деревне. Из домов получше выгнали людей и сами жили в них. Во дворах стояли  танки и машины. В нашем доме немцев не было. У нас дом был старый с земляным полом с крошечными окошками, но немцы стояли в соседнем доме, а у нас с соседями был общий забор.  Мы с сестрой были на попечении бабушки, мама добывала хоть какую-нибудь еду: срезала серпом колосья, в поле стояли неубранные хлеба.  В лесу собирали ягоды, грибы, орехи, лес сразу за деревней. Ещё мама ходила в лес, рубила сучья и на себе носила домой, чтоб можно было растопить печку и сварить хоть какую-то еду, мы были полуголодными, хлеба не было.
 У забора росла липа.  Немцы вынесли туда стол, лавки и там обедали. Запомнились большие жестяные банки и круглые буханки белого хлеба. Немцы  сели обедать, а мы стояли в своём дворе и смотрели, как они едят.  И тут один немец разрезал пополам буханку и половину через забор подал мне. Я не запомнила лицо этого немца, но долгие годы помнила его руки, протягивающие голодному ребёнку хлеб. Став взрослой , я поняла, почему мне запомнились его руки.  В деревне руки у людей были тёмные, натруженные, а тут были белые холёные руки с длинными пальцами. Этот немец был солдатом, но не был фашистом, в душе у него жила доброта.
 Папа попал в плен в  первые дни войны. Он и ещё несколько мужчин с нашей деревни были призваны на строительство аэродрома недалеко от границы. Они находились в  расположении воинской части и носили рабочую солдатскую одежду. На рассвете  они проснулись от  взрывов . Бомбы падали на аэродром, на казармы. Они в панике выскочили с казармы и те, кого не убило сразу, побежали в небольшой лесок, который был недалеко. Кругом стоял грохот, дым, всё горело. С ними были два офицера.  Они приказали им оставаться, а сами выехали на мотоциклах в соседнюю большую воинскую часть. Они не вернулись, их скорей всего убили по дороге. Через какое-то время к ним пробились на машине два лейтенанта и приказали отступать на соединение с нашими отступающими частями, а как и куда идти никто не знал. Впереди уже  были немцы.  Они шли лесами ночью. Их было десять человек, но потом они разделились на две группы, большой группой идти было небезопасно. Как-то вечером они вышли на хутор. Там жил одинокий старик. Он сказал ,что жена  боится жить на хуторе и ушла в деревню к дочери.  Старик их накормил , они отдохнули на сеновале. Он им всем дал старую крестьянскую одежду, а их одежду закопал.  Это спасло им жизнь, иначе при встрече с немцами, они бы их расстреляли.  Утром они присоединились к беженцам, которых было  много на дороге. Кого-то война застала в отпуске, они пробирались домой. С пограничных, полностью сожжённых деревень люди пробирались кто к родственникам, кто  просто подальше от войны, но война была уже везде.
  Когда они шли по дороге, подъехали  на мотоциклах немцы, окружили их. Несколько мужчин  отвели в сторону и тут же расстреляли. Папа рассказывал, что повеяло холодом смерти, ведь и ты мог быть в их числе. Потом  отобрали всех мужчин и гнали пять километров  бегом по бокам немцы с собаками. Тех, кто отставал или падал, расстреливали.  Их пригнали в лагерь в поле. Чистое место, огороженное  несколькими рядами  колючей проволоки, вдоль которой ходили немцы с собаками.  Двое суток они сидели на голой земле без воды и еды.  На третьи сутки немцы передали приказ: подходить к столу, сообщать сведения о себе. Кто подходил к столу, их собирали  группами, давали попить воды, подходили машины их увозили. Они не подходили ещё сутки. Начала кружиться голова, они уже с трудом вставали.  У них было с собой немного конфет, подобрали по дороге около догорающего магазина. Это  были такие конфеты-подушечки, их знают послевоенные дети. Они съедали по несколько конфет в день, но от этого ещё больше хотелось пить. Держались вместе все пять человек. Решили, что надо идти записываться, иначе им не выжить. Подошли к столу, назвали себя. Сказали, что они плотники, ходили по деревням плотничали и этим зарабатывали на хлеб. Последним подошёл Болеслав, он с нашей деревни. Немцы с криками»юдэ» сразу окружили его. У них в роду все тёмные и у него волосы чёрные. Тогда они , как могли , стали объяснять, что он не еврей, а христианин-католик. Их поставили на колени и заставили  креститься и молиться в доказательство, что он не еврей.  Они больше часа стояли на коленях и молились. Потом их машинами повезли на станцию и грузовыми составами отправили в Германию.
 А дома ничего не знали о их судьбе . Помню к маме приходили женщины, чьи мужья тоже были с отцом.  Соседка раскладывала карты. Её старший сын  Пётр  воевал, и о нём ничего не было известно. В картах выходило, что все они были живы и скоро вернутся. Врали карты или всем просто хотелось, чтоб карты внушали надежду.  С папой вернулись четверо, а другие пятеро не вернулись, и что стало с ними неизвестно, но только папа и Болеслав прожили долго, а трое быстро ушли из жизни.
 Помню 44год. Немцы укрепились на центральной площади. От старого молокозавода были прорыты окопы, огороженные несколькими рядами колючей проволоки. Нас предупредили местные, которые рыли эти окопы, что будет бой, чтоб мы уходили с деревни. Мы все попрятались в лесу, в бункерах в поле. Всю ночь шёл бой, а утром наступила тишина. Люди вернулись в деревню. В деревне не было ни немцев, ни наших. Большинство  домов сгорело. В этот день был какой-то  католический праздник.  В костёле зазвонили колокола. Догорали дома, на дороге лежали трупы.  Погибли и несколько местных стариков, которые не захотели оставить дома. И над всем этим набатом звенели и звенели колокола.