Цари и атаманы - раскол

   УРОКИ ИСТОРИИ И НРАВСТВЕННОСТИ
 Раскол:  славянофильство  и  наступающее  западничество

Начав изложение исторических событий в России и на Дону с церковного раскола и посвятив этому явлению многие последующие страницы, автор не вдавался в подробное обсуждение его религиозной и социальной сущности. Чтобы прояснить роль раскола в обстоятельствах донской смуты здесь, в заключающей части  исследования, это сделать, по-видимому, все таки  необходимо.
Задача эта, однако, не из легких, так как вот уже на протяжении более чем трех с половиной столетий Русская Православная Церковь расколота на две несоединимые части, новообрядческую и старообрядческую, а глубинная сущность  этого не прояснена. При анализе этого явления обычно ограничиваются характеристикой чисто формальных различий  обрядного характера. Перечислим некоторые из них. Так старые обряды были заменены на новые в следующих случаях: 1/ двухперстное крещение на трехперстное, 2/слово «Исус» стало писаться «Иисус», 3/ хождение вокруг церкви по часовой стрелке, «посолонь», заменилось хождением против часовой стрелки, 4/ к восьмиконечному кресту прибавился и четырехконечный. 
Митрополит Русской Православной Старообрядческой Церкви Андриан 16 мая 2005 г отметил еще и следующие различия, отнесенные им не к чисто обрядным, а к более.существенным, духовным:
«Сегодня новообрядцы считают, что погружательное и обливательное крещения равноспасительны. Мы же полагаем, что они имеют разную природу, – говорит глава РПСЦ. – В погружательном крещении человек погребается для ветхой жизни в грехе и рождается для новой жизни во Христе. В обливательном лжекрещении, с нашей точки зрения, человек не погребается и не рождается…
…сегодня в храмах Московской Патриархии может причаститься практически любой, даже согрешающий смертными грехами человек. В Старообрядческой церкви правила, отлучающие грешников до их исправления, продолжают действовать…
в Русской православной старообрядческой церкви с древнейших времен сохраняется институт духовничества. Каждый христианин имеет духовного отца, который, зная характер и жизнь человека, руководствуясь евангельским учением, ведет его по спасительному пути. В «новообрядчестве» же устойчивый институт духовничества фактически отсутствует.
Если там будут восстанавливаться не только внешние признаки старообрядчества (каноническая иконопись, знаменное пение, уставное богослужение), но и древние правила Вселенских соборов, духовные традиции святых отцов, выборность священства, церковная соборность – в таком случае это движение можно только приветствовать»( http://www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=33440).
Как ни существенны обрядные и духовные различия этих двух вариантов христианского православного вероисповедания, все же представляется, что в своей глубинной сущности они  едины.
И возникает вопрос: почему же с таким неистовством, озлоблением и кровавым бесчинством преследовались старообрядцы новообрядцами и поддерживающими их государственными структурами? Почему вообще государство вмешалось в это чисто церковное дело и почему оно приняло сторону никонианства?
По пути к установлению абсолютизма своей монархической власти царствующая династия стремилась узурпировать и духовную сферу своих подданных, делая церковь частью своего господства над народом. Это было трудно осуществить на базе старых религиозных традиций, ставших мощным средством единения и сплоченности народа и его некоторой самостоятельности и отстраненности от власти царской. Модернизируя на западнический («еллинский») лад якобы неправильные традиционные религиозные обряды, государственная власть вместе с подчиненной ей верхушкой церковной иерархии демонстрировала свои непререкаемые властные функции и в этой духовной сфере Через этот  процесс, как и через другие реформы,  непререкаемо реализовывалось  шествие монархии к имперскому абсолютизму, по-видимому, исторически необходимому для роста и усиления государства. И разумеется, все это дОлжно было осуществляться под лозунгами борьбы с дремучей косностью под знаменами прогресса и гуманизации общества, образцом  которых служит просвещенный запад. Он, этот запад, для царской династии и присных настолько хорош, что царских жен русских кровей следует заменить на западных, скажем, немецких, и язык русский, и русскую одежду тоже необходимо заменить на иностранные, а дурацкие русские бороды и усы вообще сбрить, чтобы они не мешали пргрессу.
К чему все это привело, мы хорошо знаем: царская династия вообще перестала быть русской, русский язык остался только для крепостных крестьян, и православная русская церковь, лишившись патриархов и всенародного уважения и почитания,  обратилась в инструмент государственной царской власти. И в конце концов  не стало ни монархии, ни церкви, ни религии, ни крестьянства в огне революции, гражданской войны и ужаса воинствующего атеизма. Разумеется, не потому, что ново- и староверы стали молиться и креститься по-разному.
«К концу XVIII столетия стало очевидным, что обрядовые расхождения, послужившие причиной раскола, ничтожны по своей сути. Форма крестного знамения и порядок каждения храма не были преподаны Господом Иисусом Христом и не обсуждались на Вселенских Соборах. Они не раз изменялись в истории, и потому не имеют никакого значения для спасения верующего человека. Осознание именно этого очевидного факта привело наиболее дальновидных иерархов к мысли о возможности разрешить старообрядцам служить по старопечатным книгам и дониконовским обрядам в самой Греко-Российской Церкви, как это было до Никона, когда новгородцы поголовно крестились троеперстно, в то время как москвичи предпочитали старинное двоеперстие. Так на рубеже XVIII и XIX столетий появилось Единоверие…
…К концу 19 века становилось все более ясным, что вопрос о неправильности древнерусского богослужебного обряда, ставший причиной раскола, является не более чем историческим недоразумением. Исследования профессоров церковной истории Н.Ф. Каптерева и Е.Е. Голубинского убеждали в том, что старый русский обряд не был отступлением от греческого, а является древним обрядом Византийской Церкви, который был общеупотребительным в пору Крещения Руси…» , священник Михаил Воробьев, 03.05.2008).
Чтобы приблизиться к пониманию сущности раскола, кстати, осуществленного вовсе не староверами, а наоборот, никонианами и монархией, надо вспомнить, что староверы только защищались, только пытались сохранить свою идентичность, традиции и веру отцов. Конечно, и с их стороны были греховные крайности – пыл дискуссии обязательно приводит к ним. Но что стоили эти отдельные всплески нетерпимости и воинственного неповиновения сравнительно с могучим и беспощадным катком узаконенных репрессий с царской стороны и от религиозной администрации, тогда как главным содержанием самой религии было и остается кротость и всепрощение!
Так что же было такое в верованиях и образе жизни староверов, с чем так яростно боролся государственно-религиозный официоз и с чем никак не хотели и не могли расстаться староверы? Конечно, и с тем, что явилось внешней атрибутикой религиозных обрядов (двухперстие, «посолонь», Иисус и так далее), но главное в том, что староверы не приняли то, что входило в русскую жизнь вместе с этой релизиозной обрядностью. А входило и именно через верхние слои общества, царский двор и государственные структуры (в то числе и военные)  и слившееся с ними верховное духовенство, входило веяние иной, западной цивилизации буквально во все поры общественной и частной жизни.
Неправильно представляют некоторые, что это началось с Петра, «прорубившего окно в Европу». Много раньше, а с его батюшки уже приняло масштабы, вызывавшие неприятие и отторжение со стороны консервативных слоев русского общества . Европейские отбросы, не нашедшие себе достойного места на своей родине,  хлынули в Россию и самовольно и по приглашению, являя  удивленным аборигенам не только свои технические придумки, но и раскованный красочный и пестрый мир удобного, но порой непристойного быта. Одним это нравилось, другим нет. Не нравилось тем, кто был религиозен и верен своим родным обычаям и привычкам. Староверы и составляли часть этого крыла русского общества, причем наиболее религиозную, трудолюбивую и высоко нравственную.Именно по их обостренной и ранимой совести  и истовой релилигиозности била раскрепощенность (:читай: разнузданность) и развращенность высших сфер общества и в том числе духовенства.
Давайте вспомним, что так называемые староверы (тогда они ведь не были староверами, а были просто обычными русским людьми преимущественно из низов (но не только!) общества, для которых отцовско-дедовский образ жизни был основным, если не единственным мерилом праведности. А что это означало в быту, в повседневной жизни? – Соблюдение нравственных норм и обычаев. Внешними признаками их являлись: 1/ не пить и не курить, 2/ не брить и не стричь усов и  бороды, 3/ соблюдать личную гигиену, в том числе пользоваться только личной посудой, 4/ неустанное трудолюбие, 5/ безусловная честность в деловых отношениях, 6/нравственная чистота и порядочность. Все это зиждилось на религиозных христианских правилах о праведной жизни, соблюдение которых было безусловным и неукоснительным. Это по существу и является катехизисом  старой веры.
Теперь давайте сопоставим все это с европейскими новациями, привнесенными вместе с церковной реформой. Об этих новациях было немало сказано при описании Петровского взросления, его образа жизни и насаждения им европейской «культуры» на русскую почву. Здесь почти все было наоборот.  Могла ли такая культура (или отсутствие культуры в русских глазах!) быть безболезненно привитой к той части руского общества, которую мы отождествляем с традиционной староверческой? Разумеется нет.
У тебя бесстыдно голое лицо, ты крестишься тремя перстами,  ты пьянствуешь и окуриваешься дьявольским дымом, ты брехун и болтун, ты нечистоплотен, ты прелюбодей – значит ты исчадие ада и ты служишь бесу! Вот так и было встречено русскими людьми прививаемое им  никонианство и западничество. С их стороны это было просто отстаивание своей русскости и своего православия. Полагаю, что это было первым проявлением на Руси того явления, которое в последствие в дворянско-интеллигентских кругах было названо славянофильством. Это было (и остается доныне!) проявлением национально – религиозного самосознания  и самобытности русского народа. В сознании русского человека реформа церкви не отделялась от разрушения  русского образа жизни и его менталитета, как сказали бы сегодня. А за отстаивание своей веры в Бога от дьявольских соблазнов (рая от ада!), а своего национального достоинства от инородной агрессии можно и голову положить!
 Обратимся теперь к тому, как это все отразилось на Дону и в частности в той смуте, которая произошла здесь в конце XVII – начале XVIII столетия. Выше было показано, что смута эта началась по меньшей мере с 80-х годов XVII столетия московскими репрессиями против казаков-приверженцев старой веры и возведение церквей нового толка на Дону. С 1691 г.по 1700 г. в разных городках Дона их было построено в количестве девяти.
   Вообще же следует подчеркнуть то несомненное обстоятельство, что казачество принадлежало к той категории русского населения, которое не было искушено в вопросах религии и не отличалось особой религиозностью. Здесь за прошедшие века выработался такой менталитет, который не очень соответствовал истинной христианской морали в силу того, что образ жизни казаков предполагал обязательное участие в добыче средств существования путем войны с южными и восточными соседями-иноверцами. Это был народ-воин, искушенный в насилии и захвате. Помимо  этого религиозность в нем практически  не поддерживалась почти полным отсутствием среди них духовенства и церковных учреждений. Так первая церковь (деревянная) в Черкасске была построена  лишь в 1650 г.. Вскоре она, однако, сгорела. Построенную вслед за первой тоже деревянную  постигла та же участь. И лишь в 1692 г. была воздвигнута каменная. В 1670 г. освещена церковь в Межигорской пустыне у Станицы Усть-Медведицкой.  И тем не менее, главный историк донского казачества  В.Сухоруков, имея ввиду странность некоторых обрядов в среде донского казачества пишет: «Не подумайте, чтобы эти странности…брачных обрядов происходили от неуважения религии; нет, казаки всегда были набожны. Они имели два собственные монастыря: один -…в Борщеве, другой - …в Шацке…Донцы ничего не жалели к обогащению своих монастырей…серебро, золото, жемчуг, каменья, блистая в ризницах и церквах, свидетельствовали об усердной вере наших прадедов» (Сухоруков,2005, том Ш, стр.88 – 89). Думаю, что казак В.Сухоруков ни сколько не переборщил насчет «усердной веры» в оценке казачьей религиозности, так как имел ввиду не сторгость в соблюдении казаками религиозной обрядности (ведь ни церквей, ни попов на Дону долгое время почти не было), а глубину и истииность их веры..
  По-видимому   основным способом сохранения и поддержания в них религиозности было  сохранение и передача родительских традиций по соблюдению христианской веры и домашней обрядности, разумеется, в исконной  форме и содержании.
  И тут началось бегство на Дон гонимых и преследуемых в Московии приверженцев именно этой, единственно знакомой и родной казакам веры, ставшей вдруг почему-то старой. И. сами  они вдруг стали  староверами и, что уж совсем неприемлемо – раскольниками.
  Возмущение, негодование, неподчинение  -  расследование, суд, наказание, истребление. Но всех-то не истребишь! Таков итог первой религиозной смуты  на Дону.
   Ее обстоятельства и подробности  блестяще описал в  1889 г. религиозный историк В.Г.Дружинин в книге «Раскол на Дону».Она достаточно часто цитируется мною. Здесь же хочу закончить описание первой волны донского раскола следующей цитатой из этой книги: «В истории раскола описанное движение имело следствием утверждение раскольников на Дону, Яике, Куме и Кубани, где они продолжают пребывать и до настоящего времени (выделено мной –зЮ.М.). Не смотря на строгость, с которой атаман Осип Михайлов приводил казаков к  кресту и вере, через полгода раскольники уже открыто выказывали свое отвращение к ней. Когда присланные на Дон священники, Илья и Исидор, ездили на святках 1688 г. по казачьим городкам славить Христа, то   «с Паншина городка до самого Черкасского, во всех городках, как мужеск, так  и женск пол и робята, яко звери и окамененные сердцем, многие к животворящему кресту не подходили и благословение не принимали. А которых де и понуждали, и те нахлобуча шапки, а женский пол, закрывся полотенцы, отбегали прочь». К ним продолжали прибывать и беглые из Московского государства; но, держась спокойно, те и другие могли безопасно пребывать среди казаков» (Дружинин, 1889, стр.217). Дон затаился, не принимая или лишь частично принимая новую, никонианскую (еллинскую) и царскую  веру до следующего случая. И он не заставил себя ждать.
Показательно, что царская историография более не возвращается к проблеме раскола на Дону. Будто его и не было. Лишь в 1915 г.выходит в свет  фундаментальная монография следующего религиозного историка  Н.В. Лысогорского « Единоверие на Дону».
Напомню, что единоверие это попытка объединить расколовшуюся церковь, которая, однако, несмотря на некоторые успехи, не привела к желаемому, то есть к истинному воссоединению. Причина – объединение осуществлялось под диктат государственной правящей церкви и превратилось в формальное поглощение ею старообрядцев, пожелавших церковного единства. Эту позицию с наибольшей полнотой и лаконичностью сформулировал еще в XIX веке городской новочеркасский протоиерей Андрей Юганов: «…присоединение раскольников к православной церкви должно быть безусловное, а не на правах единоверия, которое…составляет уже некоторое отделение от истинной, господствующей в государстве церкви» (Лысогорский, 1889, стр. 298). По сути внутри РПЦ образовалось некое в известной мере самостоятельное подразделение со старыми обрядами, но иерархически подчиненное РПЦ. И выходит, что вместо раскола на две части мы получили  раскол на три части, каждая из которых чувствует себя самостоятельной.
И все же, когда речь идет о единоверцах, то за ними видятся не никониане, а староверы. Так вот, имея все это ввиду, рассмотрим эту проблему по материалам Н.В.Лысогорского (всецело основанных на архивных консисторских документах) применительно к Дону второй половины XVIII – начала XIX столетий – так сказать, по следам смуты, получившей в литературе наименование Булавинской. Это необходимо сделать для уяснения вопроса о масштабах старообрядчества среди донских казаков. Выбранный мною источник является как нельзя более подходящим для этой цели, потому что его автор так определяет его предназначение: «…мы предлагаем… очерк донского единоверия за первую половину XVIII в., как начальную эпоху в движении донских старообрядцев к условному единению с церковью (выделено мной –Ю.М.), и за XIX век по 1883 год» (Лысогорский, 1915, стр.6).
Вот некоторые цитаты из оглавления указанного труда: «Ходатайства донских старообрядцев о церкви и священниках в 1776 – 1777 г., в 1782 – 1785 г., в 1793 – 1797 г.; их раскольничий характер ..Раскольничьи домогательства в 1798 – 1799 г…. Прошения о старом обряде нагавцев и камышевцев…Ходатайство черкасских старообрядцев в 1805 г….дело православных ревнителей старины Верхне-Каргальской станицы; дело старообрядцев Глазуновской станицы…Слабый рост донского единоверия в 1841 – 1867 г….раскольничья пропаганда среди единоверцев; житейские стеснения от раскольников…»(там же, стр.777- 778).
Показательным фактором широчайшего распространения единоверия и старообрядчества на Дону вплоть до  середины  XIX века  является перечень донских станиц, где  представители этого верования (по сути своей старообрядческого даже  в единоверческом толке) присутствовали в количествах, потребовавших вмешательства и решения их проблем на высоком уровне иерархической церковной пирамиды вплоть до Синода и государственных структур на уровне наказного атамана.
Список  насчитывает более сорока станиц (по алфавиту): Аксайская, Белая-Криница, Богоявленская,  Быстрянская, Ведерниковская, Великокняжеская, Верхне-Каргальская,  Верхнемихайловская, Верхне-Чирская, Глазуновская, Елизаветинская, Есауловская. Кагальницкая, Казанская, Каменская,  Камышовская, Каргалинская, Кобылянская, Константиновская, Кривянская,  Кумшацкая, Манычская, Мариинская,  Нагавская, Нижне-Курмоярская,  Нижне-Новочеркасская, Нижне-Чирская, Николаевская, Новочеркасская, Обливская, Островская, Потемкинская, Пятиизбянская, Романовская, Сальская, Скородумовская, Терновская,  Траилинская,  Тютеревская, Усть-Белокалитвенская, Цимлянская, Черкасская,  Чернышевская.
 Промимо этого, в цитируемой монографии упоминаются еще и десятки старообрядческих и единоверческих  хуторов, . Эти данные позволяют утверждать, что единоверцы и старообрядцы жили после «булавинских» событий по всей территории Войска Донского. Об их количественном соотношении с православными новой веры можно приблизительно судить по следующим, к сожалению, крайне малочисленным  данным, содержащимся в той же монографии.
               Например, в Верхне-Чирской станице в 1873 г. православных насчитывалось 100 человек, а старообрядцев – 10 тысяч (Лысогорский, 1915,  стр.327 – 328). В Усть-Белокалитвенской и ближайших хуторах в 1880 – 1883 гг.количество старообрядцев составляло 4904 человека (там же, стр.429), что составляло, по-видимому, не менее половины всего местного населения, так как  оно в станице и прилегающих хуторах едва ли могло превышать 10 тыс – более крупных населенных пунктов на Дону в то время практически не было. В трех станицах, Верхне-Каргальской, Романовской и Камышовской в целом , соотношение между правослвными, единоверцами и старообрядцами в 1866  - 1867 гг. было соответственно таким: 1858 – 2151 – 4680 (там же, стр.494). Если в процентах, то:  21, 4 – 24, 7 – 53,9.  Соотношение между православными никонианами и староверами (при объединении последних с единоверцами): 21,4 и 78,6 %%.
 В приведенных примерах отмечено  от четырехкратного до десятикратного преобладание староверов над новыми православными.
 Трудно судить, насколько верно  это отражает  действительное положение дел во всей  области Войска Донского в рассматриваемое время. Но приведенные количественные данные позволяют предположить, что даже после восстания донских казаков в 1707 -1709 гг. подавленного с неслыханной жестокостью,  число староверов на Донской земле оставалось по крайней мере не меньше числа новых православных, а похоже, что даже значительно, многократно  больше
Подтверждением этого факта служит в частности и  сообщение православного священнослужителя из  притча станицы Глазуновской, жалующегося на засилие станицы староверами: «Мы теперь в великой опасности, иногда случится…ходить по своим правоверным для нужд исправления по домам треб, потому что раскольников великое количество, 314 дворов, а между ними и наши правоверные живут, а оные старообрядцы хвалятся, мы де теперь у себя указ имеем, что в наши дома попам не входить, а кто осмелится воитить, дубину на нем положим…» (там же, стр.141). Здесь существенным является не  испуг попа от мнимой опасности, а его информация о количественном соотношении между  староверами и никонианами, еденицами затесавшимися среди великого множества первых.               
Следовательно накануне восстания и в  ходе него староверами было представлено почти все донское население. И тогда становится  понятным и логически обоснованным содержание лозунгов и призывов вождей восставших, где ключевыми словами и фразами были: за истинную христианскую (старую) веру и против елинской веры, за старую жизнь и поле и против немцев и злых бояр.  Эти призывы стали содержанием всех посланий, адресованных вождями восстания своим соотечественникам.  При этом в посланиях часто фигурируют чисто старообрядческие претензии и обиды,  в частности - бритье московскими насильниками бород и усов у казаков. Это уж просто один из самых могучих факторов агитации староверами своих единоверцев. Высказанный открыто и вовсеуслышание без стеснения правоверных никониан, он тем самым свидетельствует о том, что аудитория у этого призыва будет полностью своей, то есть старообрядческой.
Совершенно необоснованное игнорирование этих  лозунгов и призывов  историками, занимавшимися исследованием и описанием «булавинского восстания»,  привело их к принципиально неверным представлениям о причинах восстания и его идеологии. В их выводах,  что только ни называлось причиной казачьего восстания. Апофеозом нелепости стала позиция советских историков, договорившихся до того, что восстание было даже не казачьим, а крестьянским, и было направлено против угнетения их, крестьян, угнетателями, то есть дворянами. И потому являлось очень прогрессивным, хоть и обреченным на поражение из-за отсутствия руководства со стороны пролетариата, который к тому времени еще не появился. А прогрессивным потому, что  расшатывало феодальный строй. Вот такие перлы.
Выводы историков менее ангажированных или ангажированных лицами и силами менее одиозными тоже не блистали глубиной анализа, а более или менее удовлетворяли потребность руководящих заказчиков в государстве. Вот некоторые примеры трактовки причин Булавинского восстания:
1. Расширение  казачества за счет государства, которое  пресекло это.
2. Спор между казаками и государством из-за беглых крестьян.
3. Спор из-за Бахмутских солеварен.
4. Восстание казаков против утеснения их государством.
5. Война между казаками и их злейшими врагами раскольниками.
 Почти каждое из перечисленных утверждение в какой-то мере и какой-то своей частью присутствовало в том сложном и многостороннем процессе, в котором принимали участие  огромные (по тем временам и местам!)  массы людей разного пола, возраста, имущественного состояния, социального и семейного положения, групповой принадлежности, взглядов, верований и т.д. И процесс этот носил преимущественно военный характер с многочисленными жертвами, казнями, судами, расправами, грабежами, исходами, победами и поражениями. Но все же  все эти  причины, побуждения и мотивы восстания и по отдельности, и  в совокупности совсем не соответствовали основной действующей силе восстания – борьбе против насильственного приобщения к чуждой вере за восстановление своей традиционной веры и своего традиционного образа жизни.
  Это была война, прежде всего, религиозная. Единственная в России, первая и (надеюсь) последняя, настоящая война между староверами и никонианами. Под этим очевидным  противоречием  противоборствующих сил и в их глубинной сущности  просвечивают и другие движущие силы процесса: борение  между центром и окраиной бурно развивающейся  имперской  структуры государства , между консервативным народом и  абсолютизирующейся и гримасничейся на западный манер властью, между русскостью, предтечей славянофильства, и наступающим западничеством, война  двух разных ипостасей противоречивого  исторического процесса, осложненного и завуалированного великим многообразием конкретных человеческих личностей и судеб.
  И вполне естественно возникает вопрос: почему именно религия заняла в этом процессе главное, ведущее  место? К счастью, ответ на этот вопрос прост и ясен: религия это то, что является общим для всех участвующих в процессе элементов. Попытка внешних сил изменить что либо в этой божественной религиозной структуре является покушением на фундаментальные мировоззренческие и нравственные основы существования каждой личности, исповедующей эту веру. Повторяю, каждой личности, независимо от того, кем и чем она является в вещном мире – царем или изгоем, казаком или крестьянином, боярином или солдатом. Тебя могут и отличают от других бесчисленные твои и их свойства, привязанности, положение в обществе, владение или невладение чем-то, возраст, пол, семейные узы, знатность, ум, и все, что угодно. Но, если ты принадлежишь с этими другими к одной вере – вы все едины, вы все одно целое, так как эта вера объединяет всех, ее исповедующих.
  Вот потому-то покушение на исконную русскую веру и всколыхнуло все пестрое донское общество: оно было в этом месте и в это время многочисленным, хорошо вооруженным и готовым к активной борьбе за свою веру коллективом, то есть не только единой по вере, но и вооруженной и  объединенной силой, способной противостоять насилию центра –  в отличие от разобщенных, безоружных и бегущих  «в рассыпную» староверов Московского государства.