Елизавета. Юная дочь Петра. Кн. 1. Глава 9

Глава 9
   
    Голубушка цесаревна, солнышко, просыпайся скорей! Ох, бедненькая, заспалась, не слышит! Чего нам с ней делать? Из пушек, что ли, палить?
    Лизета только мычала в ответ, во сне послала кого-то к чёрту, а её всё настойчивее трясли:
    - Просыпайся, наша голубушка, просыпайся!
   Не раскрывая глаз, цесаревна прохныкала:
    - Кой чёрт тут, будит меня? Я не хочу вставать, не желаю приниматься за уроки! Мама Лискина, отвяжись!
    - Да это никакая тебе не Лискина! Это мы, Настя с Маврушкой!
    - Девки? – Лизета села и принялась, что есть сил, тереть заспанные глаза кулаками. – Чего явились-то?
    Девицы, обе заплаканные, стояли возле её кровати на коленях.
    - Беда!
    - Папенька опять заболел?
    - Нееет!
    - Тогда маменька? Подавайте мне одеваться! – Лизета резво спрыгнула на ковёр.
    - Всё не то, - горько всхлипнула Анастасия. – Государь… дядюшка… император…
    - Не тяни же, дура!
    - Государь… ночью велел арестовать Монса! – страшным шёпотом сообщила Настя. – Ох! Виллим Иванович здесь, во дворце, под жесточайшим караулом и уже начато над ним следствие!
    - Как это так? Да вы, надумали уморить меня спросонок! Дуры! Сказки сказываете?
    - Всё, как есть, истинная правда! – перекрестилась Нарышкина. – Государыня послала нас к тебе со строгим приказом: не появляться ныне у неё. Она в подозрении у его величества! Матрёну Балкшу разбил паралич!
    - Господи Иисусе! Отчего это? Почему, милые? Я ничего, ничего не понимаю, - Лизета в ужасе загородилась от ревущих подруг обеими руками. – Маменька? Монс? Арест? Я сейчас же пойду к маменьке!
    - Нет-нет, цесаревна! Ты слышала, тебе приказано туда не ходить! – зашипела Нарышкина, но мозг Лизеты отказывался понимать самое, что ни есть, простое.
    - Я должна идти! Если папенька на маменьку рассержен, то я одна могу их помирить! Я ему докажу, что Монс – это всего лишь пустозвон, шут гороховый! Что он только развлекал маменьку и ничего больше! Откуда отец узнал? – вдруг округлила обезумевшие глаза Елизавета. – Кажется, я догадываюсь! Егорка? Да? Или Ванька Балакирев? Яшка Павлов? О, подружки! Это они, разбойники, донесли на Монса! Они! Неужели папенька, придя вчера к ужину, уже… знал? Христос бог, что же нам теперь с этим делать? Как я не могла сразу-то догадаться? - в её расширенных глазах стоял ужас. – Я пойду прямо к папеньке! Может быть, смогу переубедить…
    - Поздно! – зловеще прошипела Анастасия. – Монс уже допрошен государем, и во всём сознался. Все доказательства его вины налицо, а его кабинет опечатан. Кто ж знает, что ещё выплывет наружу, насколько доверялась государыня ему? Её величество сейчас закрылась в своих апартаментах и с ней только Ягана Петровна и Анна Крамер!
    - Ещё моя матушка, - пропищала Маврушка.
    - А Балкша? Вы говорили… Что с Матрёной?!
   - Ужасный припадок, паралич! Что же тут непонятного?
    - Так это она вопила не своим голосом? – догадалась Елизавета. – Я ночью слышала будто крик, а не то вой? Или мне это так послышалось?
    - Не послышалось, - на ушко прошептала ей Маврушка. – Узнав про беду с братом, она вдруг как вскрикнет не своим голосом, да как грохнется об пол, мне рассказал карлик Фрол. Отнялись сразу язык и ноги. Ой-ой! Да ты не плачь, не убивайся ты так, моя голубушка! - Она вытащила из корсажа платок и давай обмахивать им цесаревну.
    - Уж сказывайте мне, всё, как есть! – неожиданно сухими глазами уставилась на подруг Елизавета. – Что сами видели и слышали, а что от людей?
    - Я вчера дежурила, - тихо заговорила Анастасия, - прошла в будуар её величества, это ещё до того, как туда явились император с императрицей. Государь сел в кресло и попросил подать ему лекарство, залпом выпил, долго, и надолго замолчал. Он так просидел около часу. Хмурился, кусал губы, от предложения супруги его разоболочить, резко отмахивался. Тогда государыня тоже замолчала. Так они и сидели рядом, пока государь не приказал жене:
    - Ложись одна спать!
    - А ты, мой дружочек?
    - А мне нынче недосуг! Ложись и меня не дожидайся!
    Императрица ещё раз ласково сделала попытку задержать его за руку. Пётр Алексеевич грубо оттолкнул её и вышел, хватив дверью.
    Спустя пять минут императрице доложили, что супруг уехал из дворца. Куда? Она, конечно, перепугалась ужасно, потому что подумала – дело опять в новой метрессе. Или опять воспылал страстью к молдаванке? Государыня продолжала бояться соперниц, не смотря на коронацию. Она немедленно отрядила за мужем карлу Фролку. Томительно потянулось время. Запыхавшийся, и красный, как рак, Фролка воротился в два часа пополуночи.
    - Узнал что-нибудь?
    - Ох, узнал, матушка-императрица… Виллим Иванович арестован у себя дома и в цепях перевезли его к Ушакову и уже допросил… сам хозяин…
     Фролка начал рассказывать взахлёб. И тут первая статс-дама императрицы дико вскрикнула и повалилась, точно сноп. Никто не подходил к Балкше в самые первые минуты. Все чуть с ума не сошли. Императрица пришла в себя далеко не сразу. Она приказала обеспамятевшим бабам перво-наперво запереть двери, и никого не пускать, кроме врача. А Фролку погнала опять на разведку. Всю ночь, до утра, она, не раздеваясь, прождала мужа и, несомненно, терзалась. Утром карлик чуть не убил её новыми страшными подробностями. Он поведал, что розыск, оказывается, велся  уже два  дня. Кто-то с улицы передал подметное письмишко через  лакея Ширяева, а тот с ним прибежал к любимому денщику государя, к Поспелову, а тот – Макарову, и последний уж доложил лично государю. Столетов, Балакирев и пажи были взяты в Тайную канцелярию и допрошены после показаний Суворова и Ершова. Все допрашиваемые обделались со страху и повинились. Суворов с Ершовым, к тому же, признались, что своими глазами видели одно «сильненькое» писбмецо с рецептом яда среди корреспонденции Монса, ещё летом выловленной в Москве из реки Яузы. Как письма попали в реку? На это последовал ответ исконно русский: знать ничего не знаем, ведать не ведаем.   
    В воскресный день, пешком проследовав из Троицкого собора в Петропавловскую крепость, государь нашёл там всех монсовых конфидентов, взятых к допросу – именно тех, кого не досчитались за обедом у Екатерины. Государь скрутел.
    Шут Балакирев, будучи первым вздёрнут на дыбе, повиснув на вывернутых руках, повинился в посредничестве. Егор Столетов, обмочась на виске, ругательски ругал Балков, немилостивую к нему родню патрона. Балки – самые первые побирушки и ворюги! Паж Яшка Павлов, даже не дойдя до дыбы, бухнулся на колени и заревел, точно телёнок, винясь во всём, даже в том, чего отродясь не могло быть. Маленьких пажей тоже пришлось арестовать, однако их не пытали, а отправили за караул в Летний дворец. К вечеру император уже решил дело и отправился в Зимний дворец. Застав там весёлую компанию, он проявил чудеса выдержки, усыпив, таким образом, бдительность главного обвиняемого и нанеся удар с инквизиторской точностью. Арестовав ночью Монса, Пётр Алексеевич ограничился одним плевком, но и того было уже довольно. С прямыми уликами, прибыв под утро во дворец, он хотел пройти прямо в покои императрицы, но обнаружил дверь накрепко запертой. Все женщины сидели там, точно мыши! И государь почему-то не стал стучаться. Должно быть, его охватил азарт охотника, преследующего свою жертву. Он твёрдо вознамерился стереть с лица земли соперника, совершившего гнусную кражу сердца его любимой супруги. Ах. Как он ей доверял, жене, самому близкому и дорогому человеку. Никому больше не доверял, так, как ей, любил дуру! И вот, лопнуло всё, как мыльный пузырь - и любовь, и доверие. Екатерина оказалась, как и все бабы – вертлявая сучонка!
    До шести часов утра Пётр Алексеевич провёл в полном одиночестве в кабинете Монса, среди бумаг. В шесть часов он допустил к себе Толстого, Ушакова, Черкасова и Остермана. В восемь часов целые вороха бумаг перенесли в канцелярию государева кабинета и привезли из дому Ушакова на допрос Монса. За два дня дело обросло ужасными подробностями. Император лютует!
    - Настя, - дрожащим голосом спросила Лизета, - а папенька не убьёт маменьку? Нет, я пойду к нему… к ней!
    - Не надо! – в ужасе заверещали конфидентки. – Ты всё испортишь!..
    - Сестра Аннушка что-нибудь уже знает? – Задумалась Лизета.
    - Конечно, знает, у неё сейчас сидит Остерман.
    - А-а-а!.. – вскричала цесаревна.
    В это время у дверей тихонько поцарапались.
    - Это Фролка! – сказала Анастасия. – Я велела ему нас разыскать. Ты велишь ли пустить его сюда, цесаревна?
    - Пускай!
    Карлик, герой дня, проскользнул в опочивальню. Глаза у него были – как плошки.
    - Фролка, сказывай скорей! - налетела на него Лизета. – Ты чего знаешь?
    Карлик, верный слуга Екатерины, рассказал, как, рискуя собственной шкурой, он спрятался в часах в кабинете государя, и просидел там, страшась чихнуть, пока Монса знакомили с пунктами обвинений. Обер-камергер, человек не трусливого десятка, грохнулся в обморок под зраком государя. Пётр велел вызвать врача.
    - Что ты трясёшься передо мною? – спросил он, когда преступника привели в чувство. - Презренный холуй! А! Тебе стыдно! Тебя, слизняка, допрашивать противно! Вон! Ведите его обратно! Пусть посидит!
    - Значит, его увезли из дворца?! Куда, знаешь?
    - Увы, матушка моя, - Фролка виновато потряс буклями, - государь прямо не распорядился, и ушёл. После его ухода я выбрался и дал дёру.
    - Вот почему, - сказала Анастасия, - государыня приказала тебе у неё не появляться. Её величество из опасения должна молчать, пока не узнает, в чем точно обвинят Монса.
    Глаза цесаревны переполнились слезами. Не утирая их, девочка принялась бегать по спальне. В голове и в ушах шумело, и закололо в боку, словно какая-то ледяная рука сдавила сердце.
    - Не понимаю, - шептала она. - Маменька, родненькая, ты что наделала? Зачем ты обидела папеньку? Бедный, он теперь умрёт с горя! Христос-бог! Всё рушится! Я должна увидеть сестру… я не могу оставаться в мучительной неизвестности.
    - Вот это - правильно! – ответили ей хором Нарышкина и Маврушка. - Одна из нас отправится с тобой…
    - А другая – в покои матушки! – решила Елизавета. – Или – нет… нет, нет, я лучше пойду одна, сестра, скорее всего, перепугана этим скользким Остерманом! Вполне может быть, что дела не столь плохи. Моя задача, прежде всего, спасти мою ученую, умную сестрицу от паники.
    Торопливо, с помощью подруг, натянув на себя платье, Елизавета бегом бросилась в покои сестры.


    В прихожей она столкнулась, прямо носом к носу, с Остерманом. Андрей Иванович, выходя от Анны Петровны, поклонился, но вывернулся, и сразу исчез. «Жаба пучеглазая» - подумала девочка с огромной неприязнью и вошла в кабинет Анны. Старшая сестра с бледным отчаянным лицом большими шагами расхаживала по кабинету. Вся была, как натянутая струна. Глаза – сухие, руки с тонкими пальчиками, сцеплены у подбородка.
    - Ты знаешь? Знаешь? Ах, какая катастрофа! – свистящим шёпотом признесла Анна. - Наша мать посмела довериться преступнику! Вору и негодяю! Моя б воля, так я бы приказала четвертовать сего презренного нечестивца, опозорившего её, а значит и нас, но слух об этом должен умереть в сих стенах. Сядь, не стой! – она толкнула в кресло Елизавету. – Нам надо поговорить, сестра. Это будет тайный разговор!
    Сёстры устроились у пылающего камина. Языки весёлого пламени заплясали в расширенных черных зрачках Аннушки, приблизившей своё бледненькое личико к лицу Елизаветы. Младшая сестра отметила припухлые от слёз веки сестры, и то, что Аннушка была одета почти в траур: строгая прическа и никаких украшений. В этом вся Аннушка, вот что сделала, сама на себя наложила траур. Заговорив, сестра еле выталкивала из себя слова и ломала тоненькие пальцы. Лизета едва не удержалась от того, чтобы накричать на Анну. Она понимает ли, что своим неординарным поведением признаёт мать виновной? Но пришлось смолчать. Лизета была младшей и потому не вправе учить старшую сестру. Она с достоинством выслушала монолг Аннушки и не зря.
    - За что Бог Всемогущий нас карает, ты поняла ли? Так я тебе объясню. Андрей Иванович только сейчас от меня вышел! Он говорит, что нельзя даже слабой тени позволить упасть на императрицу! Счастье, что отец наш до сих пор жив и ничего не случилось! Страх начал жечь меня ещё весною, когда этот холуй Монс вдруг начал выступать сторонником моего брака с герцогом Голштинским и когда столь же быстро и ловко сошёлся с самим Фридрихом и Бассевичем. Думаешь, почему?
    - Почему?
    - Чтобы скорее сбыли с рук меня – старшую цесаревну-наследницу. Отец, по его мыслям, должен умереть скоро, и тогда мать стала бы править самодержавно, вместе со своим фаворитом. Мерзавец!
    - О! – пробормотала Лизета.
    - Вот поэтому ты и олжна мне довериться и молчать, душечка. Я старше тебя, - продолжала взволнованно шептать Анна, я – наследница по первородности, но только теперь по-новому оцениваю поступки Монса, осознаю тяжесть их. Из-за беспечности нашей матери могло случиться не поправимое!  Она… как она… только могла… завести лю… люб… - сестра не договорила и закрыла лицо тонкими пальцами, через которые заструились слёзы.
    С жалостью и сомнением некоторое время сидела возле сестры Елизавета. Она думала, что отец прав был, считая Аннушку слабой и «душой кабинетной». Анна не обладала крепостью и силой духа. Разве могла она понять и простить материнский поступок и пожалеть батюшку, но не как императора, а только как человека? Переборов некоторую неприязнь, Лизета бросилась к сестре и обняла обеими руками дрожащее, худенькое тело в черненьком платьице.
    - Аннушка! Милая ты моя, обожаемая… - зашептала она жарко. – Сестрица, хоть разик, да позволь не согласиться с тобой! Как можешь ты говорить о матушке нашей, что она беспечна? Ты этим погубишь её и нас. Отец может сгоряча… Вон, в Европах, и королев слали на эшафот! Синяя борода, Генрих аглицкий, казнил королев Анну и Екатерину! Ни слова больше о любовнике! Монса, конечно, обвинят, но какие у нашего отца есть доказательства вины супруги? Может быть, он потом маменьку простит. А мы ей поможем, верней, милая сестра, мы им обоим поможем, не сомневайся. Давай, пойдём вместе к маменьке, как будто ничего и не бывало. И останемся с нею. Отец при нас буйствовать не посмеет, вот увидишь.
    - Да? – Аннушка вдруг подняла заплаканное лицо и как-то по-новому, вопрошающе, впервые взглянула на младшую сестрицу. – Ты так думаешь?    
   
   
    Мать встретила дочерей с привычной своей улыбкой. Ни одного слова упрёка по поводу незваного вторжения. В гостиной, где она сидела в компании с Анной Крамер, пахло цветами. Туалет Екатерины тоже был полном порядке, и придавал ей вид уверенной и непогрешимой респектабельной вполне матроны. Она жестом отослала камер-юнгферу и та, пятясь, выскочила за дверь.  Екатерина тяжело, грузно поднялась с кресел, протягивая к дочерям руки, унизанные перстнями. Пухлые пальцы были тёплыми и не дрожали, когда погладили щёку и скользнули по подбородку Елизаветы.
    - Ах, глупенькие, чего вы перепугались? Сердчишки-то колотятся как! – мать, по очереди, притянула к себе, поцеловала черненькую и каштановую, головки. – Сердчишки-то как колотятся, точно у пичужек. Ну-ну, сядьте возле меня, посидите.
    Обнимая девочек, Екатерина вернулась к креслам, возле которых стояли табуреты. Она опять тяжело опустилась и оперлась спиной на подушки. Цесаревны устроились у её ног. Мать задала несколько привычных вопросов.
    - Маменька, - не утерпела Елизавета, - нам всё известно, миленькая!
    Екатерина вздрогнула, но сохранила невозмутимость. Она даже не спросила, кто был источником информации. Просто приобняла девочку:
    – Всё пустое, - пробормотала она. – Пустейшая болтовня, моя радость, пройдёт! Святый боже! Как только у некоторых людей совести хватает? Не пойму? Довести до маленьких девочек такую мерзость? Будто Виллим Иванович злоупотреблял моим доверием, что он и Матрёна брали взятки? Что все придворные Монсу давали, соревнуясь между собой, кто даст больше? Какая гнусность! Например, я так ничего знать не знаю, лапочеи! Ни-че-го! – она развела пухлые руки и засмеялась. – Могу поверить, что несчастного Виллима совратили какие-то негодяи, лукавцы? Положительно, что всё это происки завистников! Когда дело расследуют, то докажут, что так и есть! Не переживайте, а лучше бегите к себе, мои голубки. Не девичьего ума это дело! Я думаю, сейчас сюда придёт ваш отец, и не надо сердить его, мои золотые, он не любит, когда дети мешаются у него под ногами. Я одна встречу его и мы побеседуем. Ну же, ну же, золотца мои, котятки, давайте-ка поцелуемся поскорее, да и ступайте к себе с Богом!
    - Ах, маменька! – Лизета с восхищением смотрела на мать. Как это она всего за несколько часов сумела вернуть привычное хладнокровие? В лице – никакого страха, и эта порхающая улыбка на губах! Она не боится разгневанного супруга, полыхающего вполне справедливой местью, и приготовилась встретить его достойно.
    Девочка уже была готова поверить матери: всё ложь! Одна только Екатерина знает и говорит правду.
    - Государь, – в этот момент взвизгнула за дверью Анна Крамер, - Он идёт!
    Все трое встрепенулись, хотя, судя по шагам, цесаревнам было поздно скрываться. Екатерина догадалась первой и скомандовала:
    - Примем вид, будто я разучиваю с вами танец! Тра-ля-ля!
    - Я буду петь, маменька! - Лизета скорей схватила сестру, и они обе бойко запрыгали посреди гостиной. - Тра-ля-ля! Там-пам-пам! Фа-ля-ля-ля!
    Отец вломился в покой, никого не замечая. Он был по-настоящему страшен, как ураган! Дикие, выпученные глаза его горели, губы дёргались, лицо было землистого оттенка. Руки сжимались в кулаки. Огромный, он навис над съёжившейся в кресле императрицей и не позволил ей встать.
    - Катя! – грозно прорычал он. – Я всё знаю, но у нас дети! Это осложняет дело. Ты Ты изменила мн! Прощать я тебя не собираюсь, однако и наказать, как следует, не могу. Твоя худая слава ударит по дочерям. Но вот решение: отныне мы больше не супруги! Да! Супружно жить с тобой я больше не стану, но буду принуждён терпеть твоё присутствие ежедневно, ради детей! – он яростно замахнулся на неё, но не ударил, убрал и потёр руку. – Ах ты, шлюха,и даже рук марать о тебя неохота! Ты, Катя, лишь заблуждением моим стала коронованной императрицей. Берегись! Ты более не наследница престолу, гляди-ка, Катя! – он выхватил из обшлага кафтана бумагу с печатями и развернул её перед глазами супруги. – Узнаёшь? – Она в ответ робко кивнула. – Была цукессия в твою пользу, а теперь – раз, - и нет! – Пётр Алексеевич мгновенно разорвал завещание на мелкие кусочки, бросил на пол и растоптал ногами, после чего злорадно усмехнулся. – Презренная сука!
    Губы его снова задёргались, и на лбу выступила испарина. Он обтёр лоб мозолистой ручищей, и только тогда заметил дочерей, в страхе прижавшихся друг к другу.
    - Почто вы здесь?! – зарычал он.
    - Мы пришли… маменьку навестить, - нашлась всегда бойкая с отцом, Елизавета.
    - И что? Поняли чего-либо?
    - Поняли… – уже робея, пролепетала она.
    Коль так, то добро! Оставайтесь на месте! – Пётр Алексеевич снова обратился к супруге. – Думаю, что я и с тобой понятно объяснился, Катя! Осталось поблагодарить тебя за премногие счастливые годы, если ты уж тогда не лгала мне!
    Услышав его слова, Екатерина пришла в ужас. Она с мольбой вытянула вперёд руки.
    - Пиотруша, я никогда не лгала тебе, любимый! – захрипела она. - Друг мой, сжалься!
    Государь топнул на неё ботфортом.
    - Ты более мне не друг! – рыкнул он. – Я для тебя чужой, и ты для меня чужая! Пошла прочь!!! Я не желаю ни видеть тебя, ни слышать!
    Прокричав эти слова, Пётр Алексеевич схватился за грудь и зашатался. По лицу и по всему телу его пошли конвульсии, взор стал блуждающим, как у сумасшедшего. Сверкая глазами, он забегал по комнате, разбрасывая эти свои ужасные взгляды. Покружив бессмысленно, он остановился и выхватил огромный кинжал, который всегда имел при себе в ножнах. Взмахнул им, и снова возобновил кружение, теперь ударяя кинжалом по каждому предмету, попадающемуся на дороге. Он дышал, словно бык, громко, горячо, страшно. Иногда он будто опомнясь, прятал кинжал в ножны, но извлекал снова. Это проделывалось им десятка два раз. Екатерина и дочери всё это время, показавшееся им вечностью, не живы и не мертвы, жались друг к дружке. Они были одни перед отцовским гневом. Все три ощущали на своих лицах ледяное дыхание смерти.
     Пётр несколько раз подбегал к своим детям, и больше не замечая испуганную жену, хватал за руку, или за плечо, то ту, то другую, приподнимал пальцами подбородки, пялился выпученными глазами в глаза и затем отбегал. Когда он, раз в десятый, наверное, прихватил за плечо Лизету, жена набросилась на него, словно волчица и завыла:
    - Пиотруша! Единственный мой, mon Amor, между нами стоят злые люди! За что такая жестокость?
    Пётр Алексеевич оттолкнул жену ненавистно.
    - Вот как, - прохрипел он, как ты говоришь, Катя? Жестокость? Нет! Пока нет! Я, наоборот, спокоен! И он высоко вознёс руку с кинжалом. – Сейчас я тебе покажу, чтобы сотворил с тобой, будь я по-настоящему жестоким! Вот, гляди!
    Он с ненавистью опять отбросил жену, повисшую на нём, и взмахнул своим огромным кинжалом!  Дзинь!!! Удар пришёлся по зеркалу, брызнули осколки. Пропало чудесное венецианское трюмо, любимая вещь Екатерины. Некоторые из осколков чуть не поранили императрицу.
    - Вот так – дзинь и нету! Также, Катя, я мог разбить твою жизнь! – выдавил Пётр, еле переводя дыхание, и заскрипел зубами.
    - Увы, друг мой, - быстро нашлась Екатерина, - от этой потери твой дворец не стал нисколько лучше! - и по привычке попыталась обнять мужа.
    - Не прикасайся! Я не позволю меня улестить, ведьма! Прочь! Прочь! – дико заревел он.
    Екатерина бурно разрыдалась, не выдержав такого пренебрежения. Пётр Алексеевич  подошёл к своим дочерям. У обеих цесаревен подкашивались колени, обе соображали с трудом. Отец вдруг обнаружил перед ними неизвестную им, звериную сторону своей натуры. Таким они не видели отца впервые!
    Протянув руку, Пётр Алексеевич нежно провёл ею по волосам Лизеты. Она была напугана, но не так, как сестра и чувствовала отцово горе. Потом Пётр нагнулся над Анной и любовно поцеловал ледяной лоб старшей дочери.
    - Успокойтесь, дети, - сказал он. – Во всём виновато моё окаянное расстройство. Примите мою скорбь и раскаяние в моём поступке. Любите ли вы меня?
    - Мы очень любим тебя, папенька!
    - Вот и добро, мои дорогие! Не бойтесь меня, я ваш отец, и ничто не заставит меня от вас отвернуться. Ваше будущее счастье мне дорого. Ваша обязанность передо мной – покорное вступление в брак, полезный нашему Отечеству! Аннушка, ты старшая, и ты первой становишься невестой. Сегодня же Остерман объявит герцогу Голштинскому, что я согласен иметь его зятем. Ты рада? Ты будешь владетельной государыней-герцогиней!
    Аннушка подняла к отцу бледное личико. Её слёзы высыхали на глазах. 
    - Я с удовольствием принимаю, отец, ваше решение, - проговорила она тихо. – Вручаю свою жизнь в ваши руки, так как всецело вам доверяю.
    Пётр Алексеевич вторично, взяв её лицо обеими руками, приложился губами к мраморному лбу и тяжело взглянул на убитую горем Екатерину:
    - Мадам, - холодно произнёс он, - я надеюсь, вы уяснили, чего я хочу: чтобы и вы и все вели себя ровно и, чтобы никто – слышите?! - Боже упаси,  не заприметил того ада, который владеет душой их императора! Вот так! А теперь, пожалуйте мне вашу руку! – Он рывком схватил её за руку. - Следуйте за мной! В Кавалерском зале нас ожидают придворные, жаждущие подробностей… однако же, разладом в императорской они семье не насладятся! Шиш!
    Он шумно вздохнул, и поволок из комнаты ошеломлённую Екатерину. Под их ногами протестующе, жалобно захрустели зеркальные обломки. Цесаревны устремились за родителями. Их слёзы окончательно высохли, да они и не думали о некрасивости своих заплаканных лиц. Горячий румянец юности вернулся на их ланиты, когда они оказались в центре блестящего собрания, следом за Петром и Екатериной.
    В Кавалерском зале императорскую чету, действительно, ждала первейшая знать столицы и весь дипломатический корпус. Все были натянуты и имели угрюмые лица и молчали. Впереди всех стоял светлейший князь Меншиков, блистающий орденами, с задранным подбородком. Государь, влекущий за собой Екатерину, подступил к нему почти вплотную и гаркнул:
   - Здорово, друг Данилыч! Что? Ты опять вперёд всех норовишь в пекло? Похвально! Но не обижайся, не выйдет, тебя, видишь ли, обскакали! Ты уж не молод, и у нас завелся другой вор и взяточник, тебя помоложе. Ты уже не первый вор, Данилыч! А жаль, Алексашка, что не твоя башка упадёт с плеч!
    С этими словами император отвернулся от давнишнего своего друга и обратился к Ушакову. – Ну что, Андрей, как у тебя идёт розыск над зарвавшимся вором и негодяем Монсом, вельми злоупотребившим доверием императрицы?