красный конь

КРАСНЫЙ КОНЬ

Один человек сказал мне, что он
хотел бы превратиться … в крысу.
Разговор шёл о войне, быть может,
последней для человечества.
Так вот, тот человек хотел выжить
в этой войне, ведь говорят, будто
выживут одни крысы.
Я бы предпочел обратиться в камень.

Скрип открываемых ворот заглушил хриплое дыхание запаленной лошади.
Высокий, добродушного вида бородач, в кольчуге и с непокры¬той головой ожидающе смотрит в багрово-грязное лицо всадника.
- Ты что ль, Ермил? - негромко спрашивает он.
- Пусти к князю, Данило, - прохрипел Ермил и покачнулся на круглой спине неоседланной лошади.
- Чего там?
- Пусти!
Данила протянул руку и подхватил легкое тело Ермила, так и не удержавшегося на коне.
       Он повел его к широкому, поросшему муравой двору к дому. Сбегалась дворня, из-под высокого резного крыльца рыкнул огромный рыжий пес.
- Цыц! - топнул ногой Данила и опустил Ермила на траву.
Неловко повернувшись, тот утвердился на коленях, упершись
в них руками. Глаза его, сойдясь у переносья, смотрели в землю перед собой.
Белявый отрок вскочил на крыльцо, бухнула дубовая дверь, и вот уже сам князь, взявшись за резной столб рукой, вперил настороженный, ждущий беды взгляд в обросший светлым волосом затылок гонца.
- Князь, князь-батюшко! - толкнули Ермила в бок.
С хрустом распрямилась спина гонца, красные, гноящиеся от пыли и бессонницы глаза встретились с сине-грозовыми очами князя.
- Враг у реки! - выдохнул Ермил.
- Врёшь, вестник! - вскричал князь.
- Враг... - голова гонца упала на грудь, и Ермила боком повалился в траву, ударившись плечом о древко Данилиного копья.
- О, Господи, помоги рабу твоему! Прости, Господи, за гор¬дыню и грехи тяжкие. Главный грех прости, Боже - Лидию.
Князь, огромный, светловолосый, стоял перед иконой Спасителя, слегка склонив голову и четко выговаривая слова, обращенные к единственному, с кем мог говорить откровенно. Широко перекрес¬тясь, он повернулся и шагнул из домашней молельни, плотно прикрыв за собой дверь.
Половину высокой светлой горницы занимал отливающий стру¬жечной желтизной стол на толстых тумбах вместо ножек.
На лавке за столом, смиренно сложив руки перед собой, сидел маленький смуглый человек. Его темно-коричневая с рыжим отли¬вом ряса, подвязанная по поясу лыком, ниспадала складками на скамью и пол.
- Что, князь! - глухо молвил человек, не поднимая глаз. – Тяжко!  К Господу обращаешь взор свой и мольбы...
- Мой взор всегда обращен к Господу нашему, - прогремел  под сводами голос князя.
- Да, да, да, да... - мелко закивал головой черноризник. - Только чем тебе поможет Господь, коли...
- Все в руках божьих.
- ... коли, сам ты от помощи отказался и никому не помогаешь.
- Молчи, чернец, - устало молвил князь.
Тяжелая дверь грохнула, и зазвенела тишина в горнице.
Конь мягко ступал  по разбухшей земле, листья нежно шепта¬лись над головой, терпкий запах ивовой коры пронизывал воздух, касаясь ноздрей, и будил кровь в жилах.
Тяжка доля княжеская, у всех князь на виду. То, что дру¬жиннику простится или даже замечено не будет, для князя грех великий.
Но смертны князья и слабы, как всякие человеки.
Не давал князь воинов братьям на подмогу - спросил ли кто- нибудь его, - почему? Нет, все винили в гордыне непомерной и корысти черной. Была гордыня? - Была и есть. Но не корысть.
И как тут не быть гордыне, коль не на совет братский князья-братья звали, а велели спешно всю дружину им в помочь гнать, да со своим съестным припасом. Князь себя равным среди равных почитал и обращения достойного ждал. Подумав, рассудил: подмоги братьям не слать, воев своих сберечь - может, в этом корысть?! - а посему в случае беды ничьей помощи не ждать и не принимать.
Грех?
Гре-ех!
В том и каялся перед Вседержащим.
Главный же грех: Лидия.
И каялся в нем князь и замирал весь при мысли о нежных ру¬ках, любимых и любящих глазах, о тонком стане и пахнущих парным молоком губах.
Думал, не знает никто об этом, кроме Бога, да как не знать, коли два уже года раз в неделю ездит князь с малой дружиной в усадьбу купца византийского, обосновавшегося в землях рус-ских с дочкой своей, и дворней, и торговлей всей. Рассылает Гость караваны во все концы и к себе принимает из многих стран купцов, выгоду большую получает, оттого и княжеской казне доход.
А больше того князь получает в беседах мудрых с Гостем и дочкой его Лидией. Книги князь читает, европейскими велики¬ми умами выдуманные и писаные, и ума набирается. Лидия же те книги русскими буквицами переписывает на желтоватой бумаге гусиным пером. И в строках, ею писаных, черпает он мудрость. А большую мудрость, счастьем прозываемую, черпает он в любви к прекрасной византийке.
Князь не торопил коня, скованный предчувствием скорой встречи с Ней. Он поднимал руку, касался ею своего лица и слышал горячий, исступленный шёпот: л-любимый!
Непривычное, не слышанное прежде слово это приводило самого князя в исступление. Он привставал в стременах, весь наклонившись вперед, но не гнал коня, стараясь подольше сохранить острое чувство ожидания встречи...
Дружинники, ехавшие следом в некотором отдалении, разгова¬ривали, громко смеялись чему-то, и князь добро думал о них: смейтесь, несчастные, вы не постигли того, что испытываю я, вы не встретили ту, к которой бы стремились ваши сердца, ина¬че бросили бы своего князя, забыв о страхе и долге, зная толь¬ко одну радость - радость встречи с ней, радость слияния вое¬дино тел ваших и душ.
А тревога точит сердце: враг у реки.
Двор Гостя, окруженный густым садом, сам был сплошным са¬дом из цветов, не виданных на Руси. Ров и частокол, ограждаю¬щие усадьбу от лихих людей, казались лишними, чуждыми и саду, и цветам, и самому дому, выстроенному из белого камня, с вы¬сокими овальными окнами разноцветного стекла, с остроконечными башенками по углам, и под стать они были только мрачному воину, упрятанному в черное железо, неотступно охраняющему вход в жилище.
Латник этот, знавший старого друга своего хозяина - князя, несмотря на внешнюю мрачность, был веселым человеком. Из-под забрала лукаво глянули его черные глаза, и сверкнули белые зубы, он что-то пробормотал на картаво-мягком южном языке и лихо пристукнул древком алебарды о железное плечо своего костюма.
- Здрав будь! - улыбнулся ему князь и, кинув повод подбе-жавшему дружиннику, бросился в дом.
Предстояла еще встреча с Гостем, разговор о делах и планах, о погоде, видах на урожай, о кочевниках, опустошающих дальние пределы, а теперь подступившихся к родным рубежам. Потом чай - ароматный напиток, не похожий ни на что русское. И постоян¬но вопрошающий взгляд из-под седых кустистых бровей.
О чем он вопрошал - этот взгляд?
О том ли, о чем вопрошали взгляды дружинников сегодняшним утром после получения известия о враге?
О чем вопрошали глаза матери и всех матерей, встретивших¬ся ему по дороге?
Взгляд жены, молящей об одном: сохрани нас - супругу свою, Богом данную, и деток малых, спаси от грязных рук врагов твоих, от петель их и плетей!
Может быть, и взгляд Гостя молил о том же, о спасении его
и его дочери, прекрасной Лидии, поселившихся на земле русской,
вдали от суеты европейской и смуты, в надежде на покой и безопасность среди дремучих лесов и ягодных полян, на бе¬регу тихой и чистой речки, наполненной плеском рыбы на утрен¬ней и вечерней зорьках, в остальное же время омывающей толь¬ко солнечные лучи либо перебирающей тонкие лунные нити.
Спасу вас! Или умру! - рвался голос из груди.
Но древняя гордость русича не давала словам родиться раньше Дела.
Так и остались слова несказанными, но понятыми собеседниками .
И прежде, чем дверь дальней - её - горницы успела зат-вориться за спиной, губы его ощутили сладкий огонь ее губ, тело его коснулось ее тела, руки его сплелись с ее руками, раскаленным зигзагом вонзилась в пол у их ног молния, обда¬вая жаром и льдом, морской волной и колючим ветром, Давшая крылья и забравшая силы, чтобы на этих крыльях подняться к     солнцу...
У любви немного слов.
- Любимый, - одно дыхание.
- Ладушка, - в самое ухо.
- Милый...
- губы в губы.
- Желанная…
Год прошел или день, вечность или мгновение?
Солнце спрятало свои лучи, оставив их наедине, луна краем глаза глянула в верхний угол окна и, устыдившись своего лю¬бопытства, смежила веки-тучи, оставив ради любви всю Землю
в непроглядной тьме, и в этой тьме встретились те, кто не мог найти друг друга днем...
И прошло-промелькнуло отмерянное им время, и сомкнулись их глаза для краткого отдыха...
Красный конь нес их с бешеной скоростью сквозь дым и жар вперёд, к пропасти, откуда рвались языки жадного пламени, руки князя все крепче прижимали трепещущее тело Лидии, и вот он - край, за которым вечная близость, единение без разлук и тревог. А конь все несет их, и край пропасти от-даляется и опять приближается, пробуждая тревогу и тоску.
-  Враг у рубежа, - молвили его губы.
- Знаю, - сказали две капли влаги, выкатившиеся из ее глаз.
- ... Зачем людям воевать? - слова с трудом продирались сквозь плотно сжатые пересохшие губы.
- Люди не знают любви и счастья и находят утешение в крови ...
- Люди, не знающие счастья, хотят лишить его других людей. Это не справедливо!
- Так устроена эта жизнь.
- Надо дать счастье всем, не имеющим его, и тогда нас¬тупит мир.
- Ни один смертный не может дать счастье всем.
Заря, разноцветно заглядывающая в окна, проводила их усталым взглядом в рабочую горницу, незаметно скользнула следом, осветив разбросанные по столу листы желтоватой бума-ги, длинное гусиное перо, лежащее поперек одного из листов, глиняный сосуд с чернилами и большую морскую раковину-песочницу. Забытые свечи оплыли и погасли, похожие на свесившиеся с крыш сосульки.
"Мир дан людям Богом, - прочитал князь. - Также как лю-бовь и счастье. Дьявол наслал на землю зло, зависть, корысть - все, чем наделен сам. Зло рождает зло.
Смирение и доброта рождают мир и счастье. Дающий добро получает плоды добра. Сеющий зло - получает всё...»
- Я не дал воинов братьям моим для войны. Добро ли я делал? Да, скажу я, но добро, данное мной моим воинам, принесло зло братьям моим. Это зло родило зло для меня. Я должен сполна вкусить плоды посеянного мной зла.
- Ты победишь...
- И принесу зло побежденным…
- Но это зло рождено ими.
Они прощались недолго, но так будто навсегда.
Гость долго стоял у ворот, провожая князя своим вопрошающим взглядом, пока последний всадник не скрылся в лесной чаще.
Утренняя свежесть скоро сменилась душащим зноем, от доро¬ги поднималась липкая пепельная пыль, оседая на руках, одеж¬де, сбруе. Из лесу раздавались вороньи крики, тоскливые и зовущие.
Сегодняшний день будет днем расставаний. Он увидится с княгиней, чтобы попрощаться и тут же покинуть свой дом.
Князь никогда не сравнивал жену с Лидией, он просто знал, чувствовал разницу. Он видел, что княгине, в силу ее врожден¬ной вялости, жизнь не приносит никакой радости.
Только любовь к детям - трем княжатам-погодкам - делала ее живой, Да вот эта теперешняя, нависшая над всей их жизнью беда, пробудила чувства. Но чувства эти были как чувства вся¬кого живого существа при приближении опасности.
Жалость охватывала князя всякий раз, когда он думал о жене, так и не увидевшей счастья. Пусть в этом виновата она сама. Виновата ли? Что ж делать, коль душа ее обделена от рождения любовью к жизни, а с детства впитанные с молоком матери высокомерие и деловитость не дают ей взглянуть на мир другими глазами - широко и открыто?!
Добра ли она? По-своему добра. Но добро для нее - это глоток воды жаждущему, кусок хлеба голодному, крыша над го¬ловой бездомному. Она никогда не думала и подумать не могла, что добром может быть и взгляд, и слово, и прикосновение.
Думал ли и знал ли об этом сам он?
Не думал, но знал, чувствовал.
Не только и не просто страсть влекла князя в дом Гостя и Лидии, в ее темных глазах он увидел тогда, два года назад, нечто влекущее к себе, в ее руках почувствовал щедрость, а в сердце ее столько доброты, сколько хватило бы на целый мир.
И свою жизнь князь готов был отдать за обеих, одной - за то, что она мать его детей, и за то, что она, сама не ведая, потеряла его душу и сердце, другой... Другой - за нее самое, за то, что она есть на свете...
Его княжата - баловни и непослухи - с радостным визгом встретили отца у ворот, верхами на неоседланных лошадях, без охраны и без оружия, не ведающие об опасностях, подстерегаю-щих в жизни, и поэтому счастливые.
И за них он готов был отдать свою жизнь.
И за старух, сидящих на завалинках домов.
И за детей, играющих во дворах и на улицах.
И за мать свою.
И за всех матерей.
Все это был его народ, а он своему народу - отец.
И пришел его час.
Падали под стрелами кочевников молодые и старые дружинники, крестьяне, русичи, вооруженные кто тяжелым копьем и острым мечом, а кто и топором или оглоблей. Но прежде, чем упасть, каждый из них лишал жизни десятерых врагов. Словно вросли но¬ги русских воев в родную землю и не отступить, не уйти - по¬бедить. Либо пасть там, где стоишь. Но неисчислимы полки вражеские. И князь стоит, могучей скале подобный, один с сот¬ней врагов сражается, и видит, как гибнут один за другим его воины.
И чем реже становились ряды воев его, тем сильнее ярость теснила грудь его и умножала силы могучего тела его.
Рать русская, окруженная несметными ордами вражескими, би¬лась от первого луча солнца и до той черты, когда в крови и дыму и смраде погасла вечерняя заря.
И полегли все.
Только никак не могли одолеть враги Князя Великого.
Волнами бились они о его грудь, наполненную силой всех погибших за землю свою, и откатывались, поредевшие.
Но вот тяжелый камень, пущенный из пращи, ударил князя в левый висок, и огромнее копье с конским хвостом под нако¬нечником ударило в спину и вышло из груди. И упал князь на колени и стал клониться к земле.
- Народ мой! - вскричал он беззвучно. - Как я оставлю тебя! Что будет с тобой без меня?!
И снова силы влились в тело воина, вырвал он копье из груди, вздохнул глубоко, поднялся с колен и, глядя залитыми кровью и потом глазами на колышущуюся стену врагов, поднял свой меч, взмахнул им, и образовалась в стене брешь, взмах¬нул еще раз, и не стало стены, и свежий воздух наполнил грудь умирающего русича.
И появился перед взором его чернец, упавший на колени и воздевший к небу руки.
- О Господи! Спаси нам отца нашего!
И красный конь понесся вперед сквозь дым и огонь к пропасти,  и руки князя сильнее и сильнее прижимали тело любимой...
Враг не напал на город. Обуянный страхом, в дыму, пыли, грохоте повозок, в зное и смраде уходил он в свои пустынные безрадостные степи.
И на стоянках, когда кочевники задерживались слишком дол¬го, видели они появившегося ниоткуда огненного коня и князя на нем с раскаленным мечом в поднятой руке. С мрачным грохо¬том конь несся на дикое племя, будя в них ужас и покаяние.

И все дальше и дальше катилась орда от земель русских, оставив позади горе и плач, на которых выросли новые города и в них новые богатыри, добрые душой, но не прощающие зла.
А на желтоватом листе бумаги в рабочей горнице Гостя византийского появилась последняя запись, начертанная рукой Лидии:
 «Война убила мою любовь...»