Я в Буриме - ни Бе, ни Ме

               Я в «Буриме» - ни «Бе», ни «Ме»
   Минувшей осенью сестра замуж младшую дочь выдавала. На свадьбу, конечно, и меня с женой пригласили. Свадьба, как свадьба. Ни чем, казалось, от аналогичных мероприятий не отличалась. Подарки – молодым, речи – за здравие жениха и невесты. И – тосты, тосты, тосты...  Невольно вспомнилось торжество, на котором тридцать лет назад меня «пропивали». И, там были тосты. И, здесь – тосты. Только три десятка лет назад я на слюну исходил, глядя на коньяк. Да, на поздравляющих меня сородичей. А, теперь наравне со всеми – ни от одного тоста не отмораживался. Рюмку мимо рта не проносил. И, как-то после очередного тоста голова сама в сторону благоверной повернулась. Гляжу – и  ничего понять не могу. Одна моя тридцать лет назад наречённая передо мной? Или сразу две объявилось? Руку протягиваю, и на ощупь убеждаюсь – одна. Так бы сразу и сказали, что коньяк на столе необыкновенный какой-то. От которого восприятие предметов раздваивается...
    И, надо же, в столь весьма неподходящий момент тамада конкурс «Буриме» объявляет. Для непосвящённых поясню, в чём суть конкурса заключалась. Думаю, сразу поймут меня те, кто когда-нибудь пробовал стихи сочинять. Они со мной согласятся, конечно, что само стихосложение – процесс не простой. В нём важно к своим мыслям и чувствам и особый слог, и, нужный размер подобрать. Самое главное, естественно, рифма.
    «Буриме», как метод стихосложения хорош уже тем, что тебе предлагают слова, у которых уже созвучны окончания. И, они смогут сложиться в рифму, если ты сумеешь подобрать впереди рифмующихся слов свои слова, сложенные в определённые строфы.
    Например, как-то раз на конкурсе «Буриме» мне предложили слова «весна» и «красна». Я их должен был срифмовать двумя стихотворными строфами. В голове – тут же образ весны: солнышко, зелёная травка...  С языка невольно срываются строки: пришла весна, пришла красна...  (Да, простят меня читатели, если я чьи-то строчки украл.)
    Я, конечно, не поэт. Стихов сочинять не умею. В первые минуты, когда тамада объявил конкурс, я был далёк от того, чтобы в нём участие принимать. Ведущий на свадьбе предложил сочинить четверостишье с не совсем обычными, как мне тогда показалось, словами на конце будущих стихотворных строк. Он предлагал рифмовать слова: народ и огород. Улитка и калитка. Чего бы, думаю, такого сногсшибательного завернуть, чтобы уши у моих слушателей в трубочку завернулись. И, так рифмую, и, этак – не нравится самому. Прихожу к выводу, что с моими графоманскими способностями делать на публике нечего. А, гости на свадьбе тем временем рифмуют «народ» с «огородом». И, сыплют, сыплют четверостишьями.
    Мать невесты, то бишь, тётя моя, по иронии судьбы появляется в моём окружении. Она-то знает, что я как-то пробовал в поэзию поиграть. И, естественно, подбадривает меня. К стихотворчеству подталкивая.
    - Ну, а ты, чего уши развесил! – не унимается тётушка, глядя пристально в мою сторону, - тряхни-ка и ты мозгами, уважаемый!
    - Ничего на ум не приходит, - огорчаю я родственницу.
    - А, ты мякину свою лучше напряги! – не унимается тётя.
    - Пробовал, ничего не выходит. Я в «Буриме» - ни «Бе», ни «Ме», - невольно изрекаю я.
    - Вот, видишь, стихами отвечаешь. А, говоришь, что в поэзии не фурычишь, - снова подбадривала родственница, - включи-ка воображение...  Представь себе народ, огород, улитку, калитку...  И, тёщу, конечно. Мысли сами, ей богу, рифмоваться начнут.
    Батюшки, как же я раньше-то не догадался! Как же я до сих пор воображение не включил! Тряхнул мякиной в захмелевшем «чердачке». И, тёща, словно, воочию объявилась. Померещилась такой, какой иногда мне её приходилось видеть. Я представил, что мы с женой после свадьбы к родителям моей благоверной заявились. Тёща будет обязательно в огороде копаться. Тут же померещились сапоги, испачканные глиной. Пальцы рук, зелёные от сорняков, удаляемых с грядки. И, главное – укоризненный тёщин взгляд в мою сторону: опять, падла, до «зелёных» нахрюкался"! Это, естественно, будет сказано про меня.
    Как только тёща в огороде померещилась, четверостишье из моей дымящей от алкоголя тыковки само на бумагу попросилось. Я – шнырь по карманам, ни бумаги, ни ручки. Торопливо хватаю салфетку, слюнявлю то одну спичечную головку, то другую...  И, царапаю, царапаю на белой поверхности слова, чтобы они в нужную минуту мою захмелевшую соображаловку не покинули. Потом, естественно, у тамады микрофон попросил. Стою, и несу в публику всё, что недавно на салфетке при помощи наслюнявленной спички увековечил. Может, кто-то и оценит мою, так сказать, хмельную поэзию.
   
    Забралась тёща в огород!
    И, окопалась, как улитка!
    Какой настырный вы народ,
    Скрипела на ветру калитка.
 
   Гости на свадьбе по-разному оценили моё четверостишье. Одни продолжали сидеть, не отрывая глаз от опорожненной стопки. Другие, глядя в мою сторону, улыбались. Зацепило, если пялят зенки в меня, шевельнулось где-то в моей захмелевшей "мякине".
     Приз за лучшее четверостишье, конечно же, достался не мне. На свадьбе более ушлые стихоплёты нашлись. И, зачем только почти спичечную коробку на своеобразные «чернила» извёл? И, для чего принародно тёщу обидел? Попытался представить, что будет, если жена своей маме накапает... Словом, тёщины ладони, выпачканные соком сорняковой травы, возле горла померещились. Не поэзия, а убытки одни.