Сантрелья гл. 24-26

                Глава двадцать четвертая
                ДЕТСТВО СВЯТОГОРА

                И вот мой горестный итог:
                Тот берег райский оказался
                Скалой, куда с трудом взобрался,
                Но выбраться надежды нет, -
                Я пленник до скончанья лет,
                Покуда с жизнью не расстался.
                Кристобаль де Кастильехо
                (ок.1490–1550)
                /испанский поэт/

В этот тяжелый, насыщенный событиями и удивительный день мне открылось, что мой повелитель, мой спаситель, араб Абдеррахман был, на самом деле, русским по имени Святогор, автором древнерусского манускрипта.
И рассказ его полностью совпадет с тем, что я уже прочитала в его рукописи о детских годах его жизни. Поэтому здесь я привожу его собственные слова, записанные им для своих потомков, слова из его повествования:

«Родился я у многоуважаемых родителей. Отец мой Изяслав сначала воем был у великого князя Святослава Игоревича, верой и правдой служил ему и не раз ходил в походы военные с дружиною славною, а затем послужил и младшему сыну его – Владимиру Святославичу.

Мать моя Предслава с детства воспитывалась в стольном граде Киеве и пребывала среди приближенных мудрой княгини Ольги. Там матушка и подпала под кроткое обаяние великой княгини и прониклась светом веры христианской. Еще с пеленок шептала она надо мной свои молитвы проникновенные, молилась за меня Господу. Но окрестить меня не смела, ибо послушна во всем оставалась моему батюшке.
Отец же мой, будучи воем отважным и княжеским мужем, почтенным и преданным, во всем следовал воле княжеской, воле своего покровителя и господина - великого князя. Владимир же Святославич в то время еще верен был русским обычаям, не расстался еще с верою дедов и прадедов, не сменил ее на слово Божие, поклонялся богам русов во всем их многообразии и величии.

В первый поход свой ходил отец с великим князем Святославом усмирять племя непокорное вятичей. Вот склонили вятичи головы перед силою воев-русичей. И повелел князь города там ставить, укрепляя над ними волю княжескую, а в городах сажал слуг своих верных, близких своих дружинников, чтобы жизнь они налаживали в этих землях, давно уже смутою славившихся, постоянно стремившихся отложиться от Руси. Правда, не на племени этом славянском вина за то лежала. Сила их угнетала сильная, понукавшая их забывать об обязанностях своих перед князьями русскими. Издавна земли вятичей подвергались набегам жестоким, за добычею и богатствами, со стороны варваров-кочевников хазар. А когда Хазарское царство окрепло сверх меры, превратило оно вятичей в данников своих.

Сколько раз русские князья отвоевывали земли эти и облагали вятичей данью менее тягостной, освобождая от поборов и набегов хазарских. Но лишь останутся вятичи без дружин русских, так сызнова мощь хазарская подминает их под себя, вынуждает их отречься от братского союза славянского, от подданства князю русичей. И замыслил Святослав навсегда покончить с гнетом хазарским над славянами, дабы не терзали они более земли русские и не смели облагать их данью неправедной.
Посадил князь Святослав в земле вятичей в городе новом отца моего. И матушка моя с младенцами на руках переехала в эти земли, неизведанные и непознанные. Не сохранила, конечно, память моя всех событий описанных, ибо не было меня тогда еще на белом свете. И пишу я о том со слов моей матушки, как она повествовала мне долгими вечерами зимними. И пишу я о том со слов батюшки, как он поучал меня, рассказывая о великих княжеских деяниях и о своем в них участии.
Бывали и страшные дни. Князь Святослав со дружиною разрушил крепость хазарскую Белую Вежу и нанес тем сокрушительный удар по могущественному царству. Не желали, однако, хазары мириться с потерей и начали мелкими уколами наносить обиду князю русичей, мстить ему за поражение, нападая на земли беззащитные. Так, страдал иногда и наш город маленький, но крепенький. Запирались мы за его воротами и много люда окрестного к себе под крыло принимали, всем место находилось. И воев отец снаряжал, чтобы гнать подальше нечисть хазарскую. А уж когда разгромил великий князь город Булгар, что на Волге, и спустился по реке этой великой и многоводной до столицы хазарской Итиля, тут-то и пришел конец царству Хазарскому, и вздохнули мы с облегчением.

Вскоре вызвал отца к себе князь Святослав для великого похода на Болгарию Дунайскую да на Царьград. И оставил отец воевод своих оборонять город наш и тиунов своих управлять землями. И не было его несколько лет. Матушка плакала украдкой, думала, сгинул он со дружиною княжеской, как сгинул в том походе и сам великий князь Святослав Игоревич, сложил головушку свою буйную. Подкараулили князя печенеги у порогов днепровских да и расправились со дружиною малочисленной, не в честном бою, а хитростию да коварством. Но батюшка вернулся и долгое время оставался со своей семьей.

И пришли после гибели великого князя на землю русскую смута и безнаказанность. Молодые еще сыновья князя-воина начали делить землю русскую. А меж тем люди недобрые, корыстолюбивые, к своей выгоде устремляющиеся, подстрекали молодых князей на споры и ссоры и приводили чужаков на нашу землю: то варягов со стран полночных /Полночные страны – страны севера/, а то и хуже того – печенегов ненасытных. То заигрывали, то воевали с печенегами, и совсем уже перестали они уважать русское воинство, насмехаться вздумали над русскими землями, обижать города приграничные, уводить в полон русских девушек, в рабство продавать малых детушек.

Два лета минуло, как сгинул на порогах Днепра князь-воин Святослав. Тогда и народился я на свет божий. Не единственным был дитятей я у моих родителей, но молодшим и сыном единственным. Лет с пяти-шести отец уж обучал меня делу воинскому, о секретах воинских много сказывал, на коня сажал и держаться в седле учил, лук и стрелы в руки давал, чтоб я метко стрелял. А тогда и начал княжить как великий князь над всей землею русскою младший сын великого князя-воина, Владимир Святославович. И отец снова сделался верным дружинником княжеским и меня готовил к службе будущей.

Не всегда отец наш коротал с нами дни. Часто отлучался он, призванный князьями для участия в походах славных. А коль бывал отец с нами в городе, так тоже частенько отсутствовал. Объезжал он земли, ему вверенные, утишал их жителей, вразумлял неразумных, защищал беззащитных и обиженных, наказывал виновных. А уж как возвращался отец домой, так большой праздник дома затевался. Матушка красивая и счастливая хаживала, и детишек во все самое праздничное обряжала, и на стол все самое вкусное подавала.

От роду лет семи я уж отражал с отцом набеги печенежские. Эти кочевники злые и жестокие про земли наши проведали, не боялись они теперь хазар, осмелели и к нам повадились. Это были мелкие набеги и мелочные, это были вылазки трусливые, за добычею, что плохо лежала, да за пленниками, что плохо сражались. И тогда же вновь отложились от Руси наши вятичи и поднялись на восстания, беспорядки учиняли бессовестные, противясь воле княжеской. Князь Владимир походами пошел на вятичей, и отец служил его опорою. И меня семи-восьмилетнего иногда с собою брал вятичей смирять, иногда словом ласковым, а где надо так и силою оружия.

Но угроза опять к нам с востока шла. И задумал великий наш князь поход на Булгар, дабы обезопасить рубежи, на восход солнца обращенные, да очистить от недругов речной торговый путь. В тот поход отправился  и батюшка. И остались мы одни в нашем городе. Было мне в тот год верно лет одиннадцать. Я уж воем мнил себя опытным, воевода уж со мной считался да тиун за советом справлялся. Матушка гордилась мною неслыханно, и все крестила меня втихомолку. Я же русским богам поклонялся, но материнским внимал молитвам и особенно к душе мне была Богородица. В ней я матушку узнавал мою, столь же кроткую и по делам своим благую.
И набег сотворили печенеги вновь, разорили деревеньки окрестные да и к городу нашему подвигалися. Рассердило то нас несказанно. Велел я воеводе дать отпор достойный ворогу коварному. Да и сам поскакал вместе с воями. Лук звенел тетивою натянутой, только стрелы разлетались, настигая неприятеля. И в азарт я вошел, был я гордый и радостный. И Перуну уже слагал вирши благодарственные. Печенеги пустились наутек. А я все мчался за ними весело, и конь разделял духа моего состояние.  И вдруг в воздухе просвистело что-то непонятное, обожгло меня ударом неожиданным и с седла меня стащило, наземь и в кусты.  Конь же мой врагов догонял один. Оказалось, плеткою из седла меня вышибли, руки спутали мне бечевою надежною, рот заткнули тряпкой неприятною, поперек седла меня перекинули и куда-то прочь от дома моего поскакали.

Так попал я в полон печенежский и познал неволю мою первую. Там недолго меня продержали. И благодарение богам, не издевались надо мной, не избивали и кормили даже в сутки раз. А однажды обрядили меня во все чистое и повезли  в кибитке на торжище. Я такого скопления люда торгового в жизни своей не видывал. Это людная шумела ярмарка, со всех концов света товары стекались сюда, и купцы торговали разноязыкие. Русичей я тоже здесь услыхал. Продавали они меха теплые, воск и мед предлагали желающим.

Но вот привели меня в уголок торговой площади, где торговля шла еще более бойкая, а товаром был люд живой. Стал и я таким вот товаром. А купил меня человек из синей стороны /Синяя сторона – восток/, удививший меня всей своей внешностью, а особенно одеждами. Вовсе он не помышлял покупать людей, ибо был он путешественник и описывал земель географию. Мальчугана он пожалел во мне и, не торгуясь совсем, у печенегов выкупил да и взял меня с собой в свои странствия.

Так и начался мой второй полон. Звали господина моего Муса Ибн-Шахри, был он из арабских стран. Не обижал он меня, кормил вкусно и сытно, одевал по-арабски и обучал меня языку своему. Стал я личным его прислужником, хаживал за ним, подносил питье, выполнял поручения разные. За провинности он меня наказывал плеткою слегка, но без злобы, а так, порядку для.

С ним объездил я страны синие. Побывали мы в самом пышном и людном городе, городе городов Востока – Багдаде. Ибн-Шахри приказывал мне молиться Аллаху. И когда я сносно изъяснялся уже на языке его, обучал он меня читать Коран. Так и начал я постигать мудрость восточную. Изучал я письмо арабское, изучал я науку счета и измерения. Помогал я господину своему в составлении карт тех земель и стран, что повидали мы. Переиначил он на свой манер имя мое, называя меня Сит-аль-Хур.

Любо мне жилось в доме у него. Восседать любил я на мягких ковриках, коль досуга выпадала минутка, и любоваться арабесками узорчатыми внутреннего убранства. И кружилась голова моя от изящества и воздушности форм.
Без сомнения, часто плакал я, скучая по дому родимому, но уговаривал себя, что я муж уже, познавший радость битв, и слезы лить не гоже мне. Тогда я просто тихо воздыхал, вспоминая лицо ласковое моей матушки да глазки озорные сестер моих старшеньких. Ни на минуту не допускал я сомнения, что не вечным будет полон. Верил, что смогу заслужить добром я свободу мою, или убежать смогу, коль на волю меня не выпустят.

У Мусы Ибн-Шахри часто собирался разный люд. Господа эти важные мне нравились, их восточные одежды привлекали меня. Так изысканно и мудро разговор они вели, такие сложные понятия обсуждали, что порой я забывал их обслуживать, а застывал на месте и заслушивался.

И однажды гость спросил у господина моего, почему мальчик-слуга внимает их речам. Ибн-Шахри не рассердился на меня, а напротив, с гордостью потрепал по волосам и ответствовал, что смышленый я, к языкам и наукам способный, не злобивый и довольно послушный. Но откуда родом я, почему так светлы волосы мои и так зелены мои глаза, господин мой дать ответ на смог. Объяснил лишь, что купил меня далеко-далеко на торжище и приобрел меня из жалости.
Проявивший ко мне интерес гость пожелал проверить мои способности, убедиться, что столь светел мой ум и столь глубоки мои познания. И он взял меня к себе дня на два-на три. Ибн-Шахри не возражал, лишь плечами пожал. Не рассматривал он меня как раба своего, а привязался за тот год ко мне, как к сыну.

Саид Ал-Адрис - гостя звали так. Он домой к себе привел меня. Дом его потряс еще большим великолепием, чем дом господина моего. Три дня мучил он меня заданиями умственными, изнурял меня наставлениями. Три дня вынуждал меня изучать языки, дотоле мне не ведомые. Три дня заставлял меня даже петь, плясать и позволил мне подергать струны инструмента музыкального, любопытство мое вызывавшего.
Наконец, он вернул меня господину моему. Долго с ним о чем-то перешептывался, убеждал его в чем-то горячо и ушел чрезвычайно обрадованный. Ибн-Шахри же, наоборот, головой поник, озабоченный сидел и подавленный. И со мной обращался в тот день исключительно ласково. На следующий день объявил он мне, что расстаться час нам настал раз и навсегда. Он утешил меня тем, что ждет меня путешествие длительное и насыщенное, как по суше, так и по морю. Он уверил меня, что в стране далекой Аль-Андалус ждет меня жизнь великая, славными событиями полная. Обнял он меня и слезу уронил. Да и я, по правде сказать, огорчился, полюбил я своего хозяина.

Так я продан был в рабство новое. Из Багдада увез меня Саид Ал-Адрис. Странствие наше оказалось длинным и познавательным. Повидал я страны неведомые. Переплыл я море синее, то спокойное, а то буйное. Ал-Адрис обращался со мною вежливо, не называл себя моим хозяином. Лишь оберегал да воспитывал он меня в пути. И когда прибыли мы в далекую Аль-Андалус понял я, что не был он господином моим.

Привезли меня в город Кордову, по красоте и размаху своему ничуть Багдаду не уступавшему. На холме за городом раскинулся чудо из чудес дворец, ни с чем не сравнимый по роскоши и великолепию, самое изысканное из творений рук человеческих. Во дворце том жил халиф – самый знатный человек в стране Аль-Андалус. Ему и предназначался я.

Приодели меня, рассмотрели меня. Многие придворные с пристрастием изучали меня и мои способности. Я и читал, и писал, и считал, и рисовал, и пел, и танцевал, и декламировал поэзию арабскую. Наконец, показать меня отважились самому халифу Хишаму Второму /Кордовский халиф с 976г., марионетка в руках всесильного министра Аль-Мансура/, недавно на престол взошедшему. Халиф разглядел меня внимательно, указал на волосы мои светлые и вскричал:
– Он похож на Абд-аль-Рахмана Третьего.

Лишь изучая историю земли Аль-Андалус и Халифата Кордовского, проведал я, что недавно совсем, лет пятнадцать назад, правил в этой стране замечательный халиф Абд-аль-Рахман–аль-Назир Третий/эмир Кордовы с 912 по 929 гг., а с 929 г. – первый кордовский халиф/. Он-то и приказал возвести сей прекрасный дворец /Мадинат Аль-Сахра - дворец – резиденция халифа в нескольких километрах от Кордовы. Строительство  этого прекраснейшего и огромнейшего города-дворца начато в 936 г. Абд-Аль-Рахманом Третьим, первым кордовским халифом, превратившим Кордову в богатейший город/. Он-то и сотворил халифат мощный и непобедимый. Он-то и поощрял процветание наук и искусств. И был он необычной для араба внешности: светловолосый, так что даже красил волосы в темный цвет, белокожий и синеглазый. Поговаривали, что мать его была наложницей не то из франков, не то из басков, а бабушка его по отцу принцессою была наваррскою.
     Так и стал я с легкой руки халифа прозываться Абдеррахманом, в честь белокурого халифа великого ”.


                Глава двадцать пятая
                ОСЕЧКА

                Я собой рисковать боюсь, но удачу добыть хочу.
                Прячет будущее Аллах за семи покрывал парчу,
                И нельзя заглянуть туда, чтоб идти или не идти,
                Узнаем мы, лишь кончив путь,
                что нас ждало в конце пути.
                …………………………………………………………
                Завлекает и лжет земля,
                шлет миражи, вперед маня,
                А в мечтах у нее одно – повернее сгубить меня.
                Ибн Ар-Руми (836-896)
                /яркая фигура «критической» арабской поэзии IX в./

Следующий день принес обитателям замка много волнений и тревог. Около полудня я, как примерная ученица, твердила свои дневные молитвы в часовне. Небо с самого утра заволокло тучами, и по часовне распространился унылый полумрак, способный отнять последнюю надежду даже у оптимиста. В моем же положении повод для оптимизма отсутствовал вовсе, поэтому чтение молитв в этом мрачном помещении оказалось для меня самым подходящим занятием. Я проговаривала молитвы уже часа три. Падре Эстебан заходил иногда ко мне, выслушивал ту или иную молитву и непременно находил какой-нибудь изъян. Уходить мне не разрешалось.

В отсутствие священника ко мне заглядывала Беренгария, всякий раз под благовидным предлогом: помолиться или попросить о чем-либо Господа. Мы очень обрадовались друг другу. Уже дня два девушка пребывала в одиночестве, разлученная со своей единственной подругой. Правда, она поделилась со мной радостью, что госпожа Эрменехильда уделила ей много времени, стараясь скрасить одиночество расстроенной дочери. Я тоже соскучилась по этой милой, наивной, добросердечной девчушке.

Заслышав шаги, она юркнула в боковую дверь, а я склонилась перед распятием, бормоча латинские фразы. Вошел падре Эстебан. Он хотел что-то сказать мне, как вдруг прямо над нами раздался звон замкового колокола, тревожный и требовательный. В боковой двери показалась Беренгария, возбужденно кричавшая:
– Скорее сюда! Смотрите, какие-то всадники приближаются к замку. Это опасно?
Забыв о приличиях, священник потащил меня за собой туда, где находилась дочь хозяина замка. Только потом я поняла, что святой отец собирался понаблюдать за моей реакцией. Мы очутились на очень тесной винтовой лестнице, где на стене располагалось совсем узкое окно.

Колокол продолжал звонить. По дороге к замку приближался небольшой отряд всадников. Стража торопливо убирала перекидной мост. Кавалькада двигалась, не спеша, словно в замедленной съемке. За всадниками тащилась какая-то повозка. Подъезжая ко рву, отряд выслал вперед всадника с флагом. Тот что-то крикнул стражникам. Произошла заминка. Лошади нетерпеливо переминались с ноги на ногу, но всадники выглядели скорее удрученными, нежели агрессивными. Через несколько минут переговоры возобновились, и повозка, замыкавшая шествие, выдвинулась на передний план. Ворота внезапно медленно поползли вниз, образуя мост, по которому бежал уже дон Альфонсо, а за ним спешил и владелец замка.

Беренгария побледнела, испуганно взглянула на священника, перевела взгляд на меня и вновь на святого отца. Тот кивнул, и девушка ринулась вниз по лестнице.
– Боюсь, и мое присутствие там необходимо, – обратился ко мне падре. – Вернись в храм, дочь моя, и продолжи свое занятие. Я пришлю за тобой Сакромонта.

И он также довольно скоро зашагал вниз по ступенькам. Я осталась у окна наблюдать за происходящим. Я никак не могла взять в толк, что случилось. Дон Ордоньо склонился над повозкой, а затем подал знак, и вся кавалькада осторожно направилась к мосту. Выбежала Беренгария и бросилась к повозке. Вскоре показался и падре Эстебан, обратившийся к хозяину. На самом мосту я вдруг заметила стройную и, как мне почудилось, скорбную фигуру доньи Эрменехильды. Очевидно, произошло что-то страшное.

Когда отряд скрылся в воротах замка, я вернулась в церковь и со всей душой обратилась к Господу с молитвами, чтобы он избавил обитателей этого замка, на какое-то время приютившего меня, от тяжелых испытаний и невзгод. Целый час я оставалась в полном неведении. Обо мне никто не вспоминал. Я даже решила, что могу уйти отсюда сама вполне незамеченной, и приоткрыла дверь. Около выхода на лавке дремал церковный служка, который тут же встрепенулся и недоуменно воззрился на меня.
– Простите, сеньор, – пробормотала я. – Я просто хотела осведомиться, почему за мной не приходят.
– Некому прийти, все заняты, – резонно заметил он и жестом велел мне вернуться к молитвам.

Время шло, никто не появлялся. И когда я уже совсем отчаялась дождаться кого-либо, в часовню решительно вошел Святогор. Он кивнул служке, указал мне следовать за ним и быстрым шагом повел меня в свои покои.
– Элена, сколько сейчас времени? – почему-то спросил он.
– Половина третьего, – ответила я, взглянув на часы.
– Хорошо, значит, я не опоздал, – сказал он. – Сейчас ты быстро соберешься, и мы отправимся к стрелке.
– А Коля?
– Николаса я переправлю завтра.
– Без брата я никуда не пойду. Я себе никогда не прощу, если с ним что-нибудь случится. В конце концов, я сюда попала, потому что искала его.
Мы уже вошли в комнату. Святогор запер дверь. Он взял меня за плечи и, глядя мне прямо в глаза, стал увещевать меня:
– Тебе надо уходить. Оставаться здесь дольше для вас обоих небезопасно.

– Что случилось?
– Прибыл отряд соседнего сеньора, у которого на воспитании находился младший сын дона Ордоньо Габриэль, – объяснил Святогор. – Мальчик ранен, но в еще более тяжелом состоянии находится святой отец, прибывший с ними. Они подверглись нападению мусульманского отряда. Элена, я теперь выступаю в роли медика, я должен неусыпно находиться рядом с пациентами. И к тому же, все обеспокоены близостью мусульман. Скорее всего, падре Эстебан настоит на том, чтобы уничтожить подозрительных ему лиц.

Я кивнула в знак понимания, но в ответ проговорила:
– Значит, в первую очередь опасность угрожает Коле. Без него я никуда не уйду.
– Хорошо, я попробую сейчас привести его, – согласился Святогор. – Может, мне удастся убедить надзирателя, что такова воля дона Ордоньо…
– Погоди, Святогор, когда мы исчезнем, что будет с тобой? – встревожилась я. – Ведь подозрение падет на тебя.
– Не волнуйся, меня никто не тронет, – заверил он меня. – Другого медика нет во всей округе. Пока мальчик болен, я им нужен.
– А потом? – испугалась я.
– А что будет потом, известно лишь Аллаху, – вздохнул он.
– Нет, мы не имеем права подвергать тебя опасности, – горячо заговорила я. – Ты так много для нас сделал.

Он смущенно улыбнулся:
– Спасибо за добрые слова. Но поспешим! Иди к стрелке, а я приведу туда Николаса.
Святогор отворил подземелье и подтолкнул меня к лестнице. Я перекинула рюкзак через плечо, предварительно проверив его содержимое. Рукопись была на месте, причем мне померещилось, что листы ее вновь содержали какие-то знаки. Я достала фонарик и двинулась по подземному ходу. Стрелки не было. До трех часов оставалось минут десять.

В темном коридоре место, где должна возникнуть световая стрелка, не просматривалось. Я остановилась, полагая, что если и ошиблась на сколько-то шагов, то при появлении стрелки я всегда успею подойти. А пока меня раздирало любопытство, действительно ли рукопись возвратила свой прежний вид. Я полезла в рюкзак, достала документ и осветила его фонариком. Листы были испещрены письменами на трех древних языках, как и прежде. Я нервно засмеялась, мурашки пробежали по телу, и, продолжая глупо улыбаться, я спрятала рукопись в рюкзак. Через несколько минут со стороны развилки послышались шаги и обозначился свет факела. Донеслось звяканье цепей.

И вдруг в пяти шагах от меня, разделяя нас с Колей и Святогором, вспыхнул удивительный свет, дневной, яркий с переливами, словно перламутровый, упавший на пыльный каменный пол четко очерченной стрелкой, которая указывала прямо на меня. Было ровно три часа дня. Врата времени распахнулись широко и внезапно.
– Беги, Элена, – крикнул Святогор.
– Беги, Аленушка, – крикнул Николай.
– А ты? – заволновалась я.
– Я за тобой следом. – Звякнула цепь.
– А как же кандалы? – ужаснулась я.
– Ерунда! Там, дома, разберемся, – ответил брат.
И я неожиданно с тоской осознала, что я никогда больше не увижу Святогора, и даже сейчас я не имею возможности с ним проститься, потому что он по ту сторону стрелки, а ее яркий, переливающийся всеми цветами радуги свет, заслоняет от меня дорогой мне образ.

– Прощай, Святогор! Спасибо тебе за все! Не поминай нас лихом! – закричала я в отчаянии и добавила чуть тише: – Я тебя никогда не забуду! – А про себя допела: «Я тебя никогда не увижу!» и шагнула в ореол света, прямо на очертание стрелки, сделала два шага и сошла с противоположного ее края, ожидая увидеть пыльный, душный, заброшенный коридор конца двадцатого столетия.

Чуда не произошло. Я наткнулась на Колю, который тоже приготовился шагнуть в межвременное пространство.
– Не получилось, – констатировала я бесстрастно.
Я не испытала огорчения, скорее почувствовала облегчение. Я стояла рядом со Святогором, могла смотреть на него, могла даже дотронуться до него.
– Погоди, Аленушка, – прервал мою медитацию брат. – Ведь недаром эти врата имеют форму стрелки. Надо, наверное, двигаться в ту сторону, куда она указывает.
– И правда! – воскликнула я. – Как же мы не сообразили? Попробуй теперь ты.
– Хорошо, – не стал спорить Коля. – Эх, прощайте мечты о Тартессе! Ну, что ж, давай, простимся с нашим гостеприимным земляком.

Он пожал Святогору руку и что-то произнес по латыни. Я же приблизилась к моему спасителю и повелителю, заглянула в его зеленые глаза, как-то особо таинственно сиявшие при этом необычном освещении, и неожиданно для себя самой обвила его шею руками и на мгновение прижалась к нему всем телом. Он вдруг поцеловал меня в губы мимолетно, но трепетно.
– Прощай! – шепнул он. – Я тоже не смогу тебя забыть.

И он слегка оттолкнул меня. Коля уже ступил на стрелку и двигался в сторону, куда она указывала. А за ним на световой след наступила и я. И вот стрелка осталась позади, а мы все еще находились в одиннадцатом веке. Попытка попасть в свое время вновь оказалась тщетной.
– Что-то не срабатывает, – размышлял Николай. – Послушай! Рукопись!!!
– Что?
– Может быть, там упоминается, удастся ли нам спастись и каким образом?
– Кто знает? Минутку, я сейчас достану ее.
И я принялась искать документ среди вещей, наспех засунутых мною в рюкзак. Но документ исчез. Нет-нет, на сей раз не буквы пропали с листов бумаги, а пропали сами листы, все до единого. Ни одного даже чистого листа я не обнаружила в рюкзаке.
– Странно, – протянула я. – Ведь я только что перед вашим появлением проверяла манускрипт. Он был на месте, причем целый и невредимый.
И я рассказала брату о вчерашнем происшествии с чистыми листами.
– Значит, выбираться мы должны сами, полагаясь только на себя и исключительно на себя, – бодро подытожил Николай.

К нам подошел Святогор.
– Я очень рад вас снова видеть, – пошутил он, стараясь разрядить обстановку.
Мы вполне искренне улыбнулись. У каждого из нас нашлись свои причины не торопиться в свой век. Пока, не задумываясь о последствиях неудачи, мы не испытывали особого огорчения.
– Николас, я должен как можно скорее отвести тебя обратно, пока никто не заметил твоего отсутствия, – вернул нас к действительности Святогор. – Меня же давно ждут возле пациентов.
Теперь мне пришлось прощаться с Колей. И только теперь я впала в уныние, наконец, осознав, что означала для нас обоих эта задержка в средневековье.
– Ничего, Коля, мы обязательно найдем выход отсюда, – подбадривала я его, но в большей степени я уговаривала саму себя. – Не может быть, чтобы врата времени работали только на вход.

Коля вдруг засмеялся:
– Ты помнишь, когда моему Саньке было лет пять, он нарисовал пещеру?
Я улыбнулась в ответ, представив эти два замечательных рисунка, где на очень темном, черно-зеленом фоне выделялась совершенно черная арка. Рисунки были практически идентичны, только под одним значилось: «Вход в пещеру», а под вторым – «Выход»… Мы всегда с умилением вспоминали эти детские художества со столь глубоким философским смыслом. И вот теперь нам предстояло найти свой «Выход из пещеры».

– Это судьба! – выдохнул Коля, и я подумала, что он имеет в виду Санькины шедевры, но он добавил: – Я не могу уйти отсюда без тайны Тартесса.
– И все же ты неисправим, – посетовала я.
И мы расстались. Они направились к развилке, вероятно, там где-то подземелье соединялось с казематами. Я возвратилась в покои Абдеррахмана и перерыла весь рюкзак в надежде найти рукопись, но она просто испарилась. Святогор не писал для нас в одиннадцатом веке сценарий, он запечатлел хронику реальных событий, и знать их ход нам до поры до времени, очевидно, не полагалось.


                Глава двадцать шестая
                ВРАЧЕВАНИЕ

                Кружат созвездья в смене прихотливой,
                А мы во власти этого полета,
                И правят духом, что лишен оплота,
                Минутные приливы и отливы.
                То возрождая лучшие порывы,
                То тяготя ничтожною заботой,
                От поворота и до поворота
                Ведет нас путь, то горький,
                то счастливый.
                Хуан Боскан (1490–1542)
                /испанский поэт эпохи Возрождения/

Вскоре Сулейман позвал меня на помощь Святогору. Слуга привел меня в южные помещения замка, где я еще ни разу не бывала. Небольшую комнату на втором этаже с низким тяжелым сводчатым потолком, по словам араба, занимали церковные служки и монахи, обитавшие в замке. На деревянной лавке лежал какой-то человек. Возле него суетился Святогор.
– Элена! – обрадовался последний. – Ты мне очень нужна. Падре Ансельмо – один из раненых. Сейчас он без сознания, и ему необходимо постоянно менять повязки и накладывать мази. Возле него неусыпно должен кто-то находиться. Но в замке есть еще один раненый – младший сын хозяев пятнадцатилетний Габриэль. Родители его ни в какую не позволили мне разместить обоих пациентов в одной комнате. А во внимательном уходе нуждаются оба. И я вынужден бегать от одного больного к другому, оставляя их на попечении сиделок.

Я приблизилась, чтобы рассмотреть своего подопечного. Седоволосый старец с бледным, чуть землистым лицом, запавшими глазами и обострившимся носом не приходил в сознание, и если бы не едва заметное хрипловатое дыхание, я бы подумала, что он умер. Меня пугала ответственность ухода за таким тяжелым больным. Но Святогор явно торопился и, призвав меня к вниманию, стал подробно объяснять мне мои обязанности. Я собрала в кулак все свое мужество и усердие, стараясь изо всех сил не переспрашивать и вникать в таинства врачебного мастерства с первой попытки. Однако несколько раз я все же терпела фиаско и задавала нелепые вопросы. Он терпеливо повторял объяснение. Наконец, инструктаж завершился, и я позволила себе полюбопытствовать:
– Кто он?
– Падре Ансельмо – святой отец, отшельник, знаменитый своей праведностью, чудотворными деяниями и ясновидением, – ответил Святогор. – Извини, я должен идти.

Вечером мне приказали явиться на богослужение, и с падре Ансельмо остался один из монахов. Во время службы мне позволили встать за хозяевами. Беренгария попятилась чуть назад и почти сравнялась со мной.
– Элена, – возбужденно зашептала она. – У нас такие ужасные события! Я должна непременно рассказать тебе.
Я посочувствовала и приготовилась слушать, но падре Эстебан взглянул в мою сторону и не преминул возмутиться:
– Дочь моя, Элена, кто позволил тебе стоять вместе со своими сеньорами? Твое место – далеко позади.

Я покорно кивнула, извинилась перед девушкой и отступила вглубь часовни. Но ей слишком не терпелось поведать мне о семейных горестях. И после богослужения она бросилась ко мне и шепнула:
– Пойдем вместе.
Но она недооценила бдительность святого отца.
– Элена, дождитесь меня, – мягко попросил он, так, что я не смела отказать ему в этой маленькой любезности.
Я вынуждена была снова извиниться перед девушкой. Она, конечно, огорчилась, но понимающе кивнула и удалилась.

– Господу угодно, чтобы вы проявили себя на поприще милосердия, – высокопарно заговорил падре Эстебан. – Пока вы призваны ухаживать за страждущими, я разрешаю вам посещать часовню лишь во время богослужения. А читать молитвы вы будете у ложа больного, моля Господа о выздоровлении оного.
Так моя роль сиделки получила законное оформление.
– Сейчас все в замке очень заняты, и мы не в состоянии предоставлять каждый раз провожатого для вашего передвижения, – продолжал падре. – Я уповаю на ваше благоразумие и благочестие, и полагаю, что вы доберетесь до покоев несчастного падре Ансельмо без посторонней помощи и без лишних приключений.
Я смиренно поклонилась и по его сигналу направилась к выходу. Из часовни я решила выбраться на улицу и пройти через двор, потому что уже два дня не была на свежем воздухе. У самого выхода, откуда ни возьмись, вынырнула Беренгария, слегка напугав меня.

– Я чувствовала, – защебетала она, – что ты захочешь прогуляться. Но все же пойдем со мной.
– Извини, милая Беренгария, – отнекивалась я, – меня ждут, я должна непременно вернуться к раненому.
– Я только познакомлю тебя с братом. Мой младший брат Габриэль, ранен арабами. Он первым бросился на защиту отца Ансельмо, – затараторила девушка, увлекая меня обратно в душные коридоры замка. – Я тоже ухаживаю за братом. Он такой славный мальчик, вот увидишь.
– Но почему я его до сих пор не видела? – поинтересовалась я.
– Ты разве не знаешь? Он воспитывался с двенадцати лет в замке Дауро. Разве в вашей стране не отдают мальчиков на воспитание и обучение воинским наукам соседнему сеньору? – удивилась девушка.
– Да-да, конечно, – поспешила согласиться я.

– Так вот, сеньор Берсеро, владелец замка Дауро, направлялся со своими вассалами и Габриэлем к нашему отцу, и по дороге брат первым заметил, как арабы захватили святого отца. Он пустил коня вскачь и вступился за старца. Подоспевшие воины спасли их обоих, но старец оказался тяжело ранен. Ранен и мой бедный Габриэль, – сокрушалась Беренгария. – К счастью, Сакромонт умеет врачевать, и мы очень полагаемся на него.
Я ощутила невольный прилив гордости за своего земляка, столь развившего свой ум разносторонними знаниями. Словно услышав мои мысли, девушка добавила с каким-то особым воодушевлением:
– На мой взгляд, Сакромонт – самый умный и образованный в нашем замке.
И мне почудилось, что она зарделась.

Мы добрались до покоев дона Альфонсо. Беренгария тихонько постучала. Дверь распахнул сам молодой хозяин. Я извинилась за вторжение. Девушка тут же объяснила, что хотела познакомить меня с братом. Дон Альфонсо провел нас к постели больного. Около кровати стоял Святогор, увлеченный изготовлением какого-то снадобья. Беренгария подвела меня ближе к больному.
Габриэль спал. Бледный, совсем еще мальчик, настоящий ангелочек, такой же рыжеволосый, как сестра. Под глазами легла болезненная синева. Он чуть учащенно и чуть прерывисто дышал. Губы воспаленно алели на бледном лице.

Внезапно обернувшись, меня увидел Святогор. В его взгляде промелькнул немой укор.
– Элена, я надеюсь, ты не оставила пациента без присмотра? – осторожно поинтересовался он.
– Когда я уходила на богослужение, возле него оставался монах, – я попыталась дать понять, что не вольна в своих перемещениях по замку.
Он огорченно кивнул, выказывая понимание. Далее он деловито объяснил Беренгарии, что необходимо делать с приготовленным лекарством. Девушка, вероятно, исполняла роль добровольной сиделки при возлюбленном брате.

– Я отлучусь проведать падре Ансельмо. Дела его очень неважные, – обратился Святогор к дону Альфонсо. – Я вернусь через некоторое время. Если что-то срочно понадобится в мое отсутствие, вы знаете, где меня найти.
– Спасибо, Сакромонт, – откликнулся молодой хозяин. – Сейчас малыш спит, но мне кажется, ему уже немного лучше.
– Это так. Но кризис еще не миновал, – ответил наш целитель. – Не оставляйте его без присмотра.
– Я буду при нем день и ночь! – воскликнула Беренгария.
Святогор одобрительно улыбнулся:
– Вы славная девушка, Беренгария. Я всегда считал, что могу положиться на вас.
Девушка вся засветилась и немного покраснела.
– Не беспокойся, Сакромонт, – подал голос Альфонсо, – мы не оставим брата. К тому же здесь неустанно находится матушка.
– Донье Эрменехильде необходим отдых, – заметил доктор, – она сильно переволновалась.
Мы откланялись и ушли.

– Элена, я так рассчитываю на твою помощь, – сказал Святогор и крепко сжал мне руку, пока мы быстро шагали по лабиринтам замка. – Не отлучайся от старца. Он очень плох, а я не могу раздвоиться.
– Но я, в любом случае, не смогу оказать ему необходимой помощи в нужный момент. Я абсолютно ничего не смыслю в медицине, – растерянно проговорила я.
– Это ничего, я подоспею вовремя, – подбодрил он, снова сжав мне руку, и вдруг произнес: – Какое у тебя красивое имя! Мне кажется, я слышал его раньше.
– Наверняка, – согласилась я. – По-русски меня зовут Елена. Так звали княгиню Ольгу в крещении.
– Княгиню Ольгу? – изумился он. – Какую?
– Благодаря которой, твоя матушка была христианкой, ты же сам мне рассказывал.
– Ах, да! Откуда же ты это знаешь?
– Мы же изучаем историю нашей страны, – засмеялась я.
Он восхищенно покачал головой и произнес как-то совсем по-русски:
– Елена!

В «лазарете» нас ожидал сюрприз: старик пришел в сознание. Он хрипло и тяжело дышал, но при этом тихая улыбка играла у него на губах. Святогор бросился к нему:
– Святой отец!
– Это ты, мой мальчик, – выдохнул больной, – это ты исцеляешь меня? Спасибо, Господь не забудет твоей доброты и оценит твои знания.
– Молчите, ваше преподобие, – поспешил остановить его врачеватель, – вам не следует разговаривать. Берегите силы. Постарайтесь уснуть. Вам необходим покой и отдых.
Он сделал перевязку. Старец закрыл глаза, лишь когда боль не позволила ему долее улыбаться. Вздохнув, он открыл глаза и еще раз осмотрел своего врачевателя.
– Где я нахожусь, сын мой? – поинтересовался старик. – И почему на тебе мусульманские одежды?
– Я мусульманин, но вы не волнуйтесь. Это христианский замок Аструм Санктум дона Ордоньо Эстелара, – ответил Святогор. – Здесь вам рады помочь. И здесь будет ваш приют до самого вашего выздоровления. Я на службе у сеньора замка.
Святой отец с усилием кивнул и смежил воспаленные веки.

Ночь прошла у постели больного. Иногда меня сменяли Сулейман или какой-нибудь монах, и мне удавалось подремать в уголочке. А вот для «главврача» этой маленькой клиники, по-видимому, не выпало даже минутки отдыха. Ночью священник метался в жару, да и мальчик тоже требовал от Святогора неусыпного внимания.
Утром в покои заглянул дон Ордоньо. Святогор как раз менял старцу повязку. Хозяин осведомился о состоянии святого отца и о здоровье своего сына.
– Состояние мальчика не вызывает у меня таких опасений, как падре Ансельмо. Но оба пациента требуют серьезного лечения, – отчитался «медик». – Дон Ордоньо, я не врач, я воин, однако, во дворце халифа я получил разностороннее образование. Но я уже много лет служу вам, и многие новшества в медицине мне не ведомы.
– К чему ты клонишь? Уж не хочешь ли ты отправиться к арабам? – возмутился владелец замка.

– О нет, это очень далекое путешествие, а у меня слишком мало времени, – сказал Святогор. – Хотя было бы полезно познакомиться с новыми знаниями. Дон Ордоньо, я имел кое-какие контакты с моими единоверцами и старался всегда узнавать новое, используя любую возможность. Так вот, есть у меня один рецепт, как раз для ранений такого рода. Но мне не приходилось еще применять его на практике и досконально изучить его свойства. Короче говоря, я не рискнул бы применить его без оглядки ни для святого отца, ни тем более для сына вашей милости.
– На ком же ты можешь его опробовать? – понял его хозяин.
– Я подумал, что наилучшим пациентом для исследований мог бы стать загадочный узник, – деловито и бесстрастно проговорил Святогор.

Я похолодела и затаила дыхание.
– Его пытками довели до такого тяжелого состояния, что ему в любом случае необходимо лечение. И в то же время, если лекарство окажется неэффективным или будет иметь отрицательные последствия, это скажется лишь на узнике.
Я не верила своим ушам. И это говорил Святогор, русский богатырь, благородный, любимый мною Святогор! Я изображала изо всех сил сосредоточенную возню около пациента и ждала ухода дона Ордоньо, чтобы немедленно призвать к ответу Святогора и выяснить, к чему он клонил.
– Я не возражаю, но где ты станешь лечить его? Не в каземате же? – пробасил сеньор.
– Нет, – вздохнул врачеватель. – Это было бы выше моих сил. Я не смог бы постоянно находиться сразу возле трех больных, расположенных в разных концах замка. Если бы ваша милость позволили, его можно было бы поместить здесь же на другой лавке.

Дон Ордоньо задумался, окинул комнату взглядом и ответил, что немедленно распорядится доставить сюда и создать ему условия; только пусть Сакромонт непременно испробует самые сильные средства. Хозяин уже собрался идти, как раздался стон раненого:
– Аструм… Санктум…звезда…
В эту же секунду в покои вошел падре Эстебан и увидел, что все застыли в растерянности. И он тоже стал свидетелем слов раненого, произнесенных в бреду:
– Аструм…Звезда…Здесь…Предназначение…
Больной затих. Священник приблизился к его постели и долго сосредоточенно молился.
– Сакромонт, – позвал он, наконец, – от твоих усилий зависит теперь жизнь этого святого старца. Сколько чудесных деяний совершил он во имя Господа! И Господь наделил его внутренним зрением. Люди со всей Кастилии и со всего христианского мира стекались к нему за советами и помощью, а то и просто за добрым словом, идущим от самого Господа. Вот и сейчас в бреду ему явилось какое-то откровение, и мы слышали его слова о замке нашем, однако, смысл их пока сокрыт от нас.
Святогор слушал с почтением и пообещал приложить все усилия к выздоровлению старика. Падре Эстебан оглядел всех присутствующих, поклонился дону Ордоньо и подозвал меня:
– Элена, обращаюсь к тебе в присутствии владельца замка, сеньора нашего дона Ордоньо. От тебя, от твоего усердия в молитвах также зависит теперь судьба этого старика и всех тех, кто страждет его наставлений.
Я пролепетала, что стараюсь. Дон Ордоньо одобрительно подмигнул мне и, уходя вместе со священником, намекнул Святогору, что не забыл о его просьбе.

Днем Коля уже лежал в одних покоях с раненым священником, причем с него даже сняли кандалы. Святогор сделал из него подопытного кролика. Однако врачеватель надолго уходил ко второму пациенту, а монахи иногда отлучались по своим делам, и мы с братом ухитрились даже немного поболтать. Именно он и объяснил мне «коварство» Святогора, который никаких новых средств не испытывал на Коле, а лишь вытащил его из темницы.
И потянулись дни и ночи у постели больного. Я уже неплохо научилась справляться с перевязкой, хотя каждый раз ужасалась при виде ран и ссадин на теле старика. Днем и ночью я дежурила около него, иногда читая молитвы. Спать удавалось немного.

Вечерами я покидала эту пропахшую снадобьями и мазями комнату, чтобы присутствовать на богослужении. После церкви Беренгария неизменно приводила меня в покои дона Альфонсо, где потихоньку поправлялся мальчик. Несколько раз я заставала там Святогора, и я стала замечать, как краснела Беренгария, когда целитель обращался к ней с просьбами или указаниями. Она начинала вся светиться и как-то всем телом подавалась вперед, словно в таком положении она лучше воспринимала его слова. Совместный уход за юным Габриэлем, очевидно, совершил переворот в девичьей душе. Пленник отца, уже много лет живший в замке, неожиданно превратился в долгожданного героя ее романа. Я понимала ее. Еще бы! Он такой красивый, такой умный, такой обходительный! Теперь он оказывался спасителем обоих ее братьев. К тому же, он напоминал волшебника, потому что ему единственному в этом замке оказались подвластны тайны целительства. А какой он был заботливый и внимательный! Юное сердце, давно жаждавшее любви, не устояло и растаяло. Ничего не пришлось дорисовывать в воображении, не пришлось выискивать героя в любовных романах, как это сделала бы моя современница. Беренгария не читала романов: они в то время еще не писались, да и не знаю, умела ли девушка читать. Идеальный герой был налицо и не нуждался в ретуши.

Я понаблюдала за Святогором. Но он, слишком увлеченный своим делом, к тому же смертельно усталый (он не спал уже несколько ночей, выхватывая лишь урывками час-два сна в сутки), ничего не замечал. Я горько усмехнулась. Теоретически шансы моей юной соперницы преобладали над моими. И он, и она принадлежали к одному времени, их связывали одни представления о жизни. У меня же не могло быть ничего общего с людьми этого времени. Нас разделяло тысячелетие!

Падре Ансельмо выздоравливал очень трудно и медленно. Фактически, как только ему становилось лучше, состояние его тут же делало крен в сторону ухудшения. Я ловила иногда печальный взгляд Святогора, когда он осматривал больного. Но он не терял надежды, упорно продолжая лечение.
На Святогора больно было смотреть. Лицо его осунулось, глаза воспаленно блестели изумрудной матовой зеленью, но он не жаловался. А по утрам он всегда выглядел посвежевшим и бодрым, даже если этой ночью ему не пришлось ни на минуту сомкнуть глаз. Вероятно, он ухитрялся общаться иногда со своими богами, и они давали ему веру. Или же он делал свою гимнастику, и она давала ему силы.
Я не имела подобных источников силы, и хотя спала явно больше, а работала явно меньше, чувствовала себя совсем измученной. Однажды утром я меняла падре Ансельмо повязку с мазью. Святогор тем временем его осматривал. Не то от вида раны, не то от усталости, когда я выпрямилась, в глазах у меня потемнело, и я почувствовала, как почва уходит из-под ног.
Каким чудом Святогор успел подхватить меня, не ведаю, но только он не дал мне упасть. Он держал меня, прижав к себе, а голова моя покоилась на его плече. В этот момент в комнату впорхнула Беренгария и издала невольный возглас удивления. Этот звук заставил меня очнуться, и я нашла себя в объятиях Святогора. В них же меня нашла и Беренгария.
– Беренгария! – обрадовался Святогор, ничуть не смутившись, – Элене плохо, дай скорее воды.

Меня напоили и усадили в деревянное кресло. Пока я приходила в себя, я наблюдала, как девушка возбужденно шептала что-то Святогору, приблизившись вплотную к его лицу и даже приподнявшись слегка на цыпочки. Выслушав ее, он кивнул, и они вместе покинули помещение.
– Эта девчушка по уши влюблена в нашего доктора, – шепнул мне Коля.
Мы были пока одни. Падре Ансельмо спал.
– Боюсь, что так, – согласилась я.
– Боишься? – удивился брат. – Ты разве ревнуешь? Родная моя, ты что тоже…?
Он не договорил, не отважился.
– Коля, милый, мне чужда ревность, ты же знаешь, – заверила его я. – В чувствах же своих я еще не разобралась. Но вот с предчувствиями, как я успела убедиться, я вполне знакома. И сейчас я предчувствую недоброе. Хотя куда уже хуже?
– Тебе просто нужен отдых, – пытался успокоить меня брат. – Ты устала. Мне-то Абдеррахман устроил здесь почти санаторий по реабилитации после двух с лишним недель заточения в суровом каземате. А вы с ним работаете на износ. Ты уже падаешь в обморок, а от него осталась одна тень.

Через некоторое время вернулся Святогор. Оставив Сулеймана присматривать за больными, он увел меня в свои покои и заставил лечь в постель. Я сопротивлялась:
– Святогор, ты устал гораздо больше меня. Отдых необходим, прежде всего, тебе.
– Я выносливее тебя. Я бывал и не в таких переделках, я не спал и не по пять суток…
– Я ничего не знаю о твоей жизни, – удрученно вздохнула я.
– Я обязательно расскажу тебе, – заверил он меня. – А сейчас спи.
– А ты? – не унималась я. – Посмотри на себя. Глаза утонули в темных кругах, нос заострился, брови сдвинулись, а лоб сморщился, будто тебе доставляет огромных усилий держать глаза открытыми…
И я не удержалась: ласково провела рукой по его бровям, глазам, очертила контур носа и скользнула пальцами по губам, погладила усы и бороду. Я подумала, что я совсем утонула в приглушенной зелени его глаз и заблудилась в густоте его ресниц. Он как-то неестественно застыл, будто выжидая чего-то или испытывая внутреннюю борьбу. Он, как в замедленной съемке, осторожно оторвал мою руку от своего лица и прижал ее к губам. Потом также медленно и осторожно он притянул меня к себе, покрыл мое лицо легкими, нежными поцелуями и, наконец, притронулся губами к губам. Он уже хотел отпрянуть, вероятно, опасаясь обидеть меня, но я удержала его, обвила его шею руками, и страстный поцелуй состоялся. И теперь я знала наверняка, что я совсем пропала.
– Как же я расстанусь с тобой, девочка моя? – прошептал он, крепко сжал меня в объятиях, заставил лечь, приказал мне спать и тихонько ушел.

(Продолжение следует)