Камешки на дне памяти

  Каждый из нас обладает памятью и в ней столько всего хранится, что это трудно даже  представить. Иногда какие-то воспоминания  всплывают сами собой, а иногда мы не можем вспомнить даже самые простые вещи, которые нужны позарез именно в эту минуту. Но есть образы и события, которые оставили такой яркий след в нашем сознании, что никогда не забываются. Они не размываются течением времени, никуда не уплывают, и лежат на дне памяти, словно разноцветные камешки на дне ручья. Время их только шлифует, и они становятся еще заметнее и привлекательнее.
  Про камешки я раньше где-то встречал, не сам это придумал. Известный русский писатель Владимир Алексеевич Солоухин, записывая интересные на его взгляд мысли в свой блокнот, называл их «камешками на ладони». Про камешки много чего можно вспомнить, но не будем отвлекаться. Сейчас – про память.

                ОТЕЦ

  Он родился в 1917 году, в январе месяце и был четвертым ребенком в семье. Революция, голод, эпидемии, война гражданская, финская, отечественная война, тюрьма, ссылка, потеря близких людей – все это ему судьба отмерила по полной программе.
  Сколько мне было лет тогда, я не знаю, но это самое первое мое воспоминание - до этого момента в памяти ничего другого не записано. Меня мама держит в руках и подносит к человеку, которого я, видимо, когда-то знал, но немного позабыл. Я понимаю, что это очень близкий мне человек, я это чувствую, поэтому робко обнимаю его правой рукой – это помню точно. Но я его немного боюсь, поэтому, на всякий случай,  левой рукой продолжаю держаться за мамину шею, не отпускаю. Не помню, что мне тогда говорили, но, похоже, объяснили, что бояться не надо и я успокоился. Дальше ничего не помню до тех пор, пока мы не оказались в поселке Кумак, Адамовского района, Чкаловской области, где в то время добывали, кажется, золото.
  Это был мой отец. Его перевели из Ухты в поселок Кумак, и он работал счетоводом на золотом прииске. Оказывается, когда мне было чуть больше года, его посадили на восемь лет за «нарушение устава колхозной жизни» - была такая статья. А теперь он стал спецпереселенцем, была такая категория граждан.
   Вот выписка из личного дела моего отца.
…………………………………………………………………………………………………….
  Товарищ Сталин учит нас:  «Лица, покушающиеся на общественную, социалистическую собственность, являются врагами народа» (ст. 131 Конституции СССР). «Допускать воровство и хищение общественной собственности, все равно, идет ли дело о собственности государственной или о собственности кооперативной и колхозной, — и проходить мимо подобных контрреволюционных безобразий, — значит содействовать подрыву советского строя, опирающегося на общественную собственность, как на свою базу». Исходя из этих указаний Сталинской Конституции и вождя нашей партии товарища Сталина, действующее уголовное законодательство предусматривает суровые меры наказания за всякого рода посягательства на социалистическую собственность — основу нашего советского строя. Действуя на основе Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» суд постановил…..  Ну, и так далее.

Это я узнал, когда первый раз собирался в загранкомандировку. Тогда нужно было обязательно указать в анкете, кто из твоих родственников сидел или был осужден. Отец тогда еще был жив, и очень неохотно рассказал, за что его посадили.
 Он работал тогда в правлении колхоза счетоводом. Война только что закончилась, из трех братьев он один вернулся живым, женился, через год родился сын, это был я. Тогда бывшие фронтовики много пили, и отец по пьяной лавочке подписал бумагу, по которой с колхозного амбара отпустили четыре ведра муки колхозникам, у которых не было трудодней. Отца заложил его же друг, с которым он дружил с детства, ел с одной ложки, как он говорил, который, кстати, не был на фронте, но был активистом. Он тоже работал в колхозной бухгалтерии. И отца посадили.
  Отец был одним из самых грамотных мужиков в своем селе – у него было семилетнее образование. По тем временам, когда многие не закончили даже начальную школу, это был очень солидный багаж знаний. Он мог составить любую бумагу – заявление, прошение, объяснительную и так далее, и очень многим тогда помогал. 
  Он сразу же, когда его доставили в Ухтинские лагеря (Чибью), написал письмо товарищу Ворошилову. Вот что он, в частности, написал:
  «Дорогой товарищ Ворошилов! Пишет вам бывший фронтовик, бывший колхозник, который осужден за растрату колхозного имущества – а именно: отпустил четыре ведра муки колхозникам по ошибке, проявил халатность – у них не оказалось трудодней, вернее, трудодни были, но они уже раньше за них получили хлеб. Прошу перевести меня из тюрьмы на народную стройку, чтобы я своим трудом искупил свою вину перед отечеством. Имею награды: ордена Красной Звезды и Красного знамени, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией».
  Письмо сработало. Отцу разрешили работать на золотом прииске в поселке Кумак, и перевезти туда семью. Он приехал в родное село, чтобы забрать нас с собой. Вот это я и запомнил на всю жизнь. Жили мы в ссылке три года – до смерти товарища Сталина. Потом уехали в родное свое село, когда отца освободили по амнистии.
  Мой отец прожил на этом свете 82 года. Я его видел последний раз за три месяца до его кончины. Когда он серьезно заболел, собрал всех близких родственников, детей, внуков, чтобы попрощаться с нами. Перед этим две недели ничего не ел, кроме кислого молока. Когда все собрались дома, отец вдруг захотел колбасы.
- Только я хочу настоящую колбасу, которая пахнет чесноком и сделана из мяса, - сказал он. Поехали в районный центр, привезли колбасу, отец поел.
- Знаете что, ребятки. Я еще поживу, спокойно делайте свои дела. Помирать передумал, - сказал он после этого. Но через три месяца его не стало.

                СМЕРТЬ  СТАЛИНА

  Сталина отец очень уважал и называл его не иначе, как «дорогой товарищ Сталин», а нас учил называть его «Сталин бабай», что значит, дедушка Сталин.  Мы так его и называли, и портреты товарища Сталина очень любили. Сталина любили все, и очень искренне, называли «отец наш родной, товарищ Сталин».
  Мы с братом не понимали тогда, что находимся в ссылке, и как то не думали о том, что наше родное село отсюда очень далеко, а здесь чужбина, мы просто еще были маленькими детьми. Жизнь текла своим чередом, родители ходили на работу, а мы целыми днями играли на улице, иногда уходили далеко в какие-то холмы, на речку, или в поля. В поселке Кумак основное население составляли казахи. Были также русские, татары, немцы, и у всех было много детей. Мы играли все вместе, и говорили на странном смешанном языке, за что дома нас иногда наказывали. Мы потихоньку росли, и наши дни друг от друга сильно не отличались, только что, то солнце, то ненастье.
  Но однажды наступил какой-то особенно пасмурный, ненастный, черный день. Небо покрылось черными тучами, дул злой ветер, он свистел в проводах, надрывно и долго ревел гудок обогатительной фабрики, воздух был пропитан горем и человеческой тоской. Мои родители стояли и плакали навзрыд, и все взрослые люди тоже плакали. Нам, детям, было очень страшно, казалось, наступил конец света. И мы тоже заплакали, но никто не стал нас утешать и вытирать нам слезы. В этот день умер Иосиф Виссарионович Сталин.
  Потом я много раз встречал портреты и памятники Сталина. Даже в 1989 году, в столице братской Монголии, в городе Улан-Батор, еще стоял огромный памятник Иосифу Виссарионовичу. Но больше всего в моей памяти сохранился день смерти вождя. Мне тогда исполнилось шесть лет.

                МАМА
 
   Когда отец был на войне, моя мама была замужем, а ее муж болел туберкулезом, поэтому его оставили в тылу. Потом он умер, и мама осталась одна с маленькой дочкой в руках. Это была моя старшая сестра Флера. Отец очень любил мою маму, и сильно переживал оттого, что она вышла замуж за другого человека, пока он служил в армии. Служил он четыре года, стал младшим командиром, и через два месяца после окончания службы, его призвали опять, потому что началась война.
  И вот, через четыре года он вернулся домой, стал ухаживать за мамой, но она долго не соглашалась идти за него замуж. В конце концов, он ее уговорил, женился, а через два года после этого попал под суд. Мама опять осталась одна, но уже с тремя детьми: моя старшая сестра, я и мой маленький братик. Через два года отец приехал и забрал нас собой в прииск Кумак. Только тетя Флера осталась жить у родственников своего отца. Потом я ее встречал всего несколько раз, а после смерти матери, еще реже.
  Когда мне было шесть лет, мы вернулись из ссылки в свою деревню. Мама работала учительницей начальных классов. Она вставала очень рано, топила печь, доила корову, готовила еду, всех кормила и уходила в школу. Потом приходила домой, опять готовила еду, мыла полы, посуду, шила, стирала, а перед сном проверяла школьные тетради. У нее было тысяча забот, и вся ее жизнь была похожа на добровольную каторгу.
  Однажды она заболела. Гриппом, как потом выяснилось. Она и не думала лечиться, продолжала хлопотать по хозяйству, и у нее после гриппа возникли осложнения. Лечили ее долго: отец целый год возил ее по разным больницам. Ей становилось все хуже и хуже, и вот, в городе Оренбурге, когда ей было сорок лет, а мне одиннадцать, она умерла.
  Помню последнюю встречу с мамой, когда отец привез ее домой из районной больницы. Маме дали направление в областную больницу, потому что ей не стало лучше. Она очень сильно переживала, была очень грустная, и однажды сказала мне:
- Сынок, иди сюда, полежи немного рядом со мной.
Я куда-то торопился, и стал оправдываться, что мне нужно еще напоить теленка, а на самом деле, просто хотелось скорее на улицу.
- Ну, иди сынок, побудь немного со мной.
На другой день ее увезли в областную больницу. Я ее больше не видел.
  Ее грустный взгляд до сих пор стоит передо мной. В моей памяти она осталась молодой, самой красивой на свете женщиной. Когда я окончил школу и поступил в институт, поехал в Оренбург искать ее могилу. Как я не старался, найти ее могилу мне не удалось. А так мне хотелось посидеть рядом с ней и попросить у нее прощения.
  Прости меня, мама.

                БАБУШКА

  Моя бабушка родила одиннадцать детей. Звали ее Алмабикэ. Она была маленького роста, кривоногая, подслеповатая, а мы ее любили безмерно. Нашим родителям некогда было нами заниматься – они были заняты с утра до ночи важными делами. А бабушка всегда была дома, всегда рядом с нами, и очень нас любила. Только двое из одиннадцати детей бабушки остались в живых – мой отец и дядя Закван. Мой отец у нее был четвертым по счету ребенком, а дядя Закван самым младшим. Остальные дети бабушки умерли от голода и болезней, а двое погибли на войне. Сыновей у нее было десять, а дочка одна. Братья ее очень любили и носили на руках, по очереди заплетали ей косички. Когда ей было около шести лет, крохотулечке купили новое платье. Она надела это платье, побежала из дома на улицу всем показывать обнову. В сенях стоял огромный самовар, там только что закипела вода. Окон в сенях не было, было темно, и бедная крошка случайно зацепила краешком подола краник самовара, упала, опрокинула на себя весь кипяток и обварилась.  Как выдержало сердце бабушки такое горе, невозможно представить. Она всегда плакала, когда это вспоминала. Еще она показывала нам иногда последнее письмо от самого старшего сына, которое получила вместе с похоронкой из фронта – письмо было пропитано кровью. Письмо хранилось около сердца, его еще не успели отправить, а пуля пробила письмо и попала в сердце. Какой-то добрый человек отправил это письмо родителям погибшего солдата вместе с похоронкой. Бабушка иногда показывала нам  фотографии своих сыновей, которые не пришли с фронта.
  Моя бабушка умела лечить маленьких детей. Как это ей удавалось, не знает никто, но к ней приезжали из всех соседних сел с грудничками и зимой и летом. То ли научилась этому, когда лечила своих детей, то ли у нее были какие-то способности, а может ей это передали по наследству ее родители. Лечила она детишек молитвами, гладила пальцами их животики, что-то шептала, и дети переставали плакать. За это ей привозили подарки: каравай хлеба, кулек муки, пакет с семечками, иногда конфеты или фрукты.
  Бабушка рассказала о том, что я родился раньше срока на два месяца, был очень мелким, долго молчал, почти четыре месяца, а потом начал орать так громко, что весь дом ходил ходуном, и у меня выскакивали со спины лопаточки. И бабушка занималась тем, что вправляла их на место, великая целительница. 
  Когда умерла мама, бабушка научила меня доить корову и печь хлеб, потому что у нее было очень слабое зрение. Хлеб у меня получался очень вкусным, и соседские женщины не переставали удивляться. После окончания седьмого класса сельской школы меня перевели  учиться в город Бугуруслан, и я приезжал домой только на каникулы. Бабушку я видел все реже и реже, потому что она жила не в новой семье моего отца, а в доме дяди Заквана. Другую бабушку, маму моей матери, я ни разу не видел, потому что она умерла очень рано. Бабушка Алмабикэ прожила на свете 84 года. Я очень ее любил.   

                ДЕДУШКА  КАЮМ

  Мой дед по отцу родился в 1872 году, отец его был рекрутом. Тогда в военную службу брали не всех подряд, а только рекрутов, которых выдвигала община. В 1874 году ввели всеобщую воинскую повинность, и мой дед был участником русско-японской войны 1905 года. В 1914 году его снова призвали и он был солдатом Первой мировой войны. Потом грянула Октябрьская революция и гражданская война. Дед уже не хотел ни с кем воевать, но его арестовали чапаевцы и заставили служить в обозе. Это произошло после того, когда он не хотел отдавать хлеб красным бойцам, который только что испекла бабушка. Перед этим через село прошли белые, которых гнали чапаевцы, и тоже отобрали хлеб у бабушки. Прямо как в кино: «белые придут, грабят, красные придут, грабят – куда крестьянину подаваться?»  Через восемь месяцев дед сбежал со службы домой, нужно было кормить семью. К тому времени у него было уже шестеро детей.
  Дед был очень строгим, и бил нас, чем попало, когда мы шалили. Не помню такого, чтобы он хоть раз погладил меня по голове, а вот лупил своей заскорузлой тюбетейкой очень часто. Становился очень добрым только тогда, когда выпивал стакан красного вина. Он никогда не курил, и не пил крепких напитков, а вино уважал.
  Работал он сторожем на зерновом  току, или охранял колхозные амбары, а мы с братом носили ему еду. Очень любил пить чай, и никому не доверял самовар. Чай заваривал тоже сам, всем наливал по ранжиру, и заварной чайник был всегда у него в руке. Отец, когда злился, называл его чайным алкоголиком.   
  Однажды бабушка поставила греть самовар, забыла налить воды, а сама ушла к соседям за каким-то делом. Самовар расплавился без воды, у него отвалились уши и краник. Дед когда это узнал, шибко рассердился, ругался на бабушку, и долго не мог успокоиться. До сих пор перед глазами стоит такая картина: дедушка с сапогом в руках, которым обычно раздували самовар, бегает за бабушкой, а мы сидим и гадаем, догонит он ее, или нет.
Отец собрал все детали самовара и отправил меня в колхозную кузницу, где кузнецом работал брат моей матери дядя Хадый. Он и починил самовар.
  Дед умел плести лапти. Он часто ходил в лес за липой, иногда брал меня с собой. Потом с липы сдирал кору, замачивал ее, получалось лыко. А из лыка плел лапти, и все лето ходил в лаптях. Иногда он плел лапти и для детей, и это была замечательная обувь.
   Дед прожил на свете 86 лет. Когда он умер, я был далеко от дома, учился, и его похоронили без меня. Рассказывали, что отец при этом плакал. Отца я тоже не хоронил, был далеко на севере, на Новой Земле в командировке, и мне сообщили о смерти отца очень поздно. На могилу отца я хожу хотя бы раз в году, а вот могилу деда мы потеряли, потому что он был похоронен на старом кладбище, которое потом почему-то снесли.
  Когда я приезжаю в свое родное село, захожу в свой родной дом, где живут мои родственники – дети дяди Заквана, смотрю на речку, огороды и медленно вымирающие улицы моего детства, где в основном остались одни старики, я вспоминаю строки великого Пушкина:

             Два чувства дивно близки нам —
             В них обретает сердце пищу —
             Любовь к родному пепелищу,
             Любовь к отеческим гробам.