1 курс. 7 глава. Первые полгода, служба

 1 курс. 7 глава. Первые полгода, жизнь и служба.

Итак, в идеале, после напряженной недели службы и учёбы, в выходные дни  предполагалось увольнение в город часа на четыре, если ты: хорошо учился, хорошо служил и был в общем классным  парнем. Казалось бы, чего проще, не бином Ньютона, но не тут то было. Залет мог прилететь (извиняюсь за тавтологию),  откуда угодно, в том числе в пятницу вечером или в субботу утром, или в субботу днем, или уже перед увольнением. Не буду перечислять все причины, упомяну только последнюю: не так посмотрел! Как говорят в армии: «Домотаться можно и к столбу!».  В начале первого курса нам назначили взрослого старшину, курсанта четвертого курса Крахмального. О! Это был редкостный экземпляр! Его широченная многозубая улыбка внушала доверье, надежду и страх! Нельзя сказать, что он был сволочью,  учил, воспитывал, требовал и всё со своей знаменитой улыбкой. Вот один из случаев…Я и  Андрей Каюрин из пятого взвода, готовились заступить в наряд, построили нас для осмотра внешнего вида, у старшины настроение хорошее, улыбается гад, ну и Андрюха (который за словом в карман не лез), тоже заулыбался, Крахмальный ласково спрашивает:
 - Каюрин, чего это ты улыбаешься.
 - Не скажу, товарищ старшина, а то вы накажите
 - Да ладно, говори, я сегодня добрый, не накажу.
 - Товарищ старшина, когда вы улыбаетесь, то становитесь похожим на крокодила!
Очаровательный оскал Крахмального тут же сполз с лица: «Каюрин, три наряда на службу!»,  -  в этом весь старшина! Приближение этого кривоногого, носатого командира, внушало у меня неподдельный ужас и…улыбку! Иногда он ходил медленно вдоль строя, вытягивал вперед длинный узловатый палец и говорил, растягивая слова: «В наряд у нас пойдееееет, курсаааааант…», - по нашим спинам начинали бегать мурашки, с куриное яйцо, и вдоль позвоночника веяло ледяным холодом:  «Курсаааант…», - и мы призывали в помощь небеса: «Курсаааант..», - наконец, он останавливал крокодиловый взгляд на жертве, и лицо его освящалось неповторимой огромной улыбкой: «Петров!». Жизнь на этом заканчивалась, по строю проносился вздох облегчения, а я, обреченно, говорил «Есть».  И по этой причине тоже увольнения в город на первом курсе у меня случались крайне редко.
Вообще в наряды я ходил часто. Причин была куча, и мой язык, и неприспособленность к службе, и двойки конечно. Наряды, в основном, были двух направлений: по столовой  и по курсу. На пищеблоке мы убирались, мыли посуду и чистили картошку, наш факультет специализировался на овощах, корнеплодов  за ночь надо было почистить две  вполне себе обычные ванны. На первых порах мы заканчивали это дело часам к четырем, и спать оставалось  два. Ко второму курсу мы освобождались к часу ночи и могли себе позволить еще пожарить картошечки и попить чайку (к слову в армии ночью поесть картошечки и попить чайку особый ритуал, вне зависимости от того солдатик ты или курсач).  Летом же, Мишка Агеев с Костяном Приходченко, ещё   умудрялись сбегать ночью в парк в самоволку (километра четыре) и искупаться в пруду.
В связи со столовскими нарядами, вспоминается забавный случай на первом курсе. Учился в нашем взводе туркмен, Яхшимырат Анагельдиев, парень был безобидный, но необразованный и ни бельмеса не понимающий по-русски. Как такие попадали в высшее учебное заведение, спросите вы? Очень просто, политика СССР в те времена, предусматривало воспитание собственных нац. кадров для среднеазиатских стран СССР, не все же русским  выполнять   интеллектуальную работу. Республики пошли разными путями, например, в Узбекистане были организованы военные школы, где 14-летние ребята обучались азам военной службы и углубленно изучали русский язык, фактически это были аналоги русских суворовских училищ. У нас  учился узбек  Захреддин Юлдашев, выпускник подобной школы. И с учебой и со службой он, в целом, справлялся хорошо. Туркменистан изобрел собственный способ нехитрый и не затратный: власти вылавливали в  горах ребят подходящего возраста, и посылали на обучение в Россию. Когда Яша (Яхшимырат) стал чуть говорить по-русски, удалось выяснить, что у отца его было «500 овец и один жигули», то есть не бедные люди то, и зачем вырвали из привычной среды? Туркменов у нас было человек пять и ни один не дотянул до 3 курса,  Анагельдиева отчислили после первого. Я ещё вернусь к национальным вопросам на курсе, а сейчас о замечательной истории, связанной с Яшей и столовой.
Наш туркмен впервые в жизни увидел там соленую морковку, которую заготавливали на зиму в больших деревянных бочках. И так она ему пришлась по среднеазиатской душе, что сожрал он её пару килограммов. Вот вернулся «обжора» к ночи в казарму, такой весь счастливый, сытый, и улегся на свое место. А спал он на двуярусной кровати, прямиком над Мишкой Агеевым.  Мишган был всегда добрым парнем, абсолютно толерантным, и иногда играл с Яшей в простые игры перед сном, например прятки: Анагельдиев выглядывал сверху, Агеич его якобы пугал, и хихикающий туркмен прятался. Вот и в этот раз, Яша прибывал в прекрасно-морковном расположении духа и решил поиграться. Несколько раз над Мишкой мелькала и исчезала довольная скуластая морда соседа сверху, при очередном появлении Яша перестал улыбаться, позеленел и…на Агеича полился фонтан из непереваренной морковки! «Анагельдиев, ты что, офигел?!». Мишкино возмущение понятно, но и наш дружный гогот тоже! Наш добряк так и не тронул Анагельдиева, ему было и без того тошно и полоскало парня всю ночь.
Заканчивая краткий рассказ о курсантской столовой, нужно сказать, что первые полгода нас кормили отвратительно, пример: на  обед полагался кусок мяса, свинины или говядины, так вот нам давали кусок тушеного сала в сухарях. В этом была «заслуга» начальника столовой прапорщика Бушина, воровал он нахально и безбожно. Наконец стервеца сняли с должности и на смену ему пришел прапорщик Хачатрян. Всё реально изменилось, теперь нам давали действительно мясо, да и во всем остальном осуществились несомненные перемены к лучшему. Конечно, наряд по столовой он гонял нещадно, зато была в его владениях чистота и порядок! Я уверен, что он тоже воровал, так как у него была личная серебристая волга, почти «Майбах» в те годы, но как-то он делал это по-умному что ли. Вообще во времена позднего СССР таких было много, если уже нынешние чинуши не могут прожить без воровства, тогда им есть чему поучиться у предшественников.
Наряды по курсу проходили в более жестком режиме. В обязанности дневальных входило наведение порядка, охрана оружейной комнаты и исполнение поручений командиров. Уборщиц, как вы понимаете, не было. Всё начиналось после обеда, подготовка формы, потом обще училищный развод всех «бедолаг» на плацу, затем в шесть вечера три дневальных и дежурный приступали к службе. Прием передача дежурства иногда затягивался надолго, особенно если: между старым и новым дежурным были личные недосказанности в быту, наряд принимал товарищ со старшего курса, либо прежний состав службистов насолил старшине, который и убедил смену отнестись повнимательнее. Нередки были случаи, когда несчастный прежний дежурный старательно вылавливал из всевозможных тайников своих временных подчиненных и уговаривал-таки принять участие в наведении приемлемого порядка. В конечном итоге, в худшем случае к полуночи, процедуры заканчивались, и начиналось суточное веселье следующей четверки.  До отбоя в основном один стоял на входе, около оружейки, остальные чего-то суетились, без особой конкретики. Самое интересное происходило  после отбоя. Один дневальный шёл спать с 22.00 до 1.00, дежурный вставал на тумбочку, а у двоих несчастных наступал период «ада». Во-первых, надо было помыть большой коридор, метров 50 отвратительно желтого линолеума, называлось это «взлетная полоса». К ночи бесконечная лента была изрисована черными каблуками качественных армейских сапог и прочей мерзостью. Дневальные брали щетки, мыло, холодную воду в цинковых шайках, и вставали в красивую позу пьющего оленя, либо в некрасивую «раскоряку», что дела принципиально не меняет. На первом мрачном году службы мытье коридора занимало до трех часов! Руки и колени в мыле, штык-нож (который снимать нельзя) больно бьет по ногам и не видно ни конца, ни края мучениям! В последующие годы данная операция давалась гораздо легче и быстрее, мы умудрялись вылизывать линолеум минут за сорок. В этом видится мне две причины, первая это опыт и движения, доведенные до автоматизма, а второе, это естественное старение каблуков на сапогах, они уже так ярко не рисовали, но до этого было ещё очень далеко.
Наконец полоса закончена, к часу дежурный и один дневальный идут спать до четырех, а двоим оставшимся предстоит коротать три часа, борясь с невероятным желанием спать. Конечно, дежурный оставлял пару приказов по наведению порядка, но кто же спросонья, в четыре часа, будет внимательно проверять поставленные задачи, к тому же, во время крепкого солдатского сна многое забывалось само собой. Однажды я стоял в наряде с Борей Капелистом из первого взвода, коренастым спортивным и простодушным парнем, пришло наше время бодрствовать с часу до четырех, я встал на тумбочку, а напарник  сказал: «Я рядышком на полу немного посижу». Как-то подвоха я от него не ждал. Борька устроился на полу, метрах в пяти от моего поста, прошла пара минут, как он уже храпел, как подорванный! От его «симфонии» трясся пол, потолок, решетка оружейной комнаты и мое тщедушное тельце. Через некоторое время я услышал на лестнице тяжелую поступь дежурного офицера по училищу. «Боря, вставай!», - ноль эмоций. «Капелист, вставай!», - бойцу пофигу. Залет приближался с неумолимостью гибели мирового империализма. Наконец, я соскочил с тумбочки и, рискуя быть застуканным, подбежал к этому коренастому куску сна, стал, что есть силы, дубасить его сапогами по мускулистым бокам! Получилось! За мгновение, до открытия двери, Капелист спал уже на ногах. Дежурный по училищу, конечно, что-то заподозрил, но, за неимением доказательной базы, был вынужден ретироваться без санкций. Примерно так проходили часы «бодрствования» дневальных. Со временем двое договаривались вот о чем: один  стоит на посту  часа полтора, второй, под «сурдинкой» наведения порядка шел, к примеру, в спортивную комнату, где старательно «чистил» мягкие маты, посредством трения оных щеками и боками. Ребятами разрабатывались разные условные сигналы, на случай прихода начальства.
В четыре просыпался дежурный, и последний дневальный шёл спать уже до 7.00. После ухода курса на занятия, для наряда всё начиналось заново, только днем и под всевидящим оком офицеров или старшины. Опять мытьё «взлетки», уборка туалетов, другие дела, посидеть отдохнуть не представлялось возможным. Хотя, во время заправки шинелей (они были вывешены длинными рядами, в конце коридора, куда начальству нужно  ещё добраться), можно  подремать стоя, прислонившись к грубому сукну. Вроде и делом занят, а в то же время отдыхаешь! После лекций и обеда, приходила толпа сослуживцев, быстро загаживали пространство и убывали на «сампо», опять коридор, туалеты и прочие помещения.  Ненавидел я наряды люто, но их было много, «спасибо» Крахмальному и Сибирёву! А ещё «спасибо» Коле Цыванчуку , Николай был родом из Украины, оттрубил год в солдатах и решил стать офицером. Поступил и начал блестящую сержантскую карьеру, закончившуюся званием старшины роты. Вплоть до 4 курса он нас гнобил и всячески выделялся, ближе к выпуску притих, дабы не гневить будущих офицеров, мало ли. Эпизод:
 - Коль, дай закурить.
 - Ты бы ещё у генерала попросил!
И всё на полном серьезе. Ставил он себя жестко, а иначе бы могли и на голову сесть, а могли и не сесть, здесь каждый выбирает сам. Так вот Цыванчук сначала был моим командиром отделения, потом заместителем командира взвода и, периодически, я и от него получал наказания. Хотя, в целом, человеком он был нормальным, по крайней мере не подлым, не в пример Сибирёву.
К замечательной службе в карауле я ещё вернусь, это отдельная песня. Итак, всё возможное и невозможное сделано, и среднестатистический первокурсник (не залетчик и не отличник) попадает, наконец, в увольнение…