Комендант Ада

В тягостном ожидании начала медицинского консилиума Бергман бродил по длинному коридору терапевтического отделения. В те дни военный госпиталь имени Бурденко, в Москве, принимало огромное количество героев-ликвидаторов, пораженных ожогами и лучевой болезнью разной степени тяжести. За десять дней, которые Михаил находился в госпитале, ему пять раз переливали кровь. «Что сейчас… есть ли надежда… буду ли жить… или это все…смерть?». Мерзкий комок подкатил к горлу… «Он снова вернулся, снова напомнил о себе, этот жуткий привкус металла!». Мысли заполонило это гадкое, постоянно сопровождающееся тошнотой и рвотой ощущение. Чтобы как-то отвлечься, прогнать этот мерзкий привкус, Михаил начал считать паркетные дощечки, уложенные равномерной ёлкой. Местами мастика протерлась, и виднелись желтовато– грязные куски старого, но крепкого дерева. «Раз…два…три…пять…восемнадцать…». Михаил дошел глазами до углового плинтуса, развернулся и пошел в обратную сторону. «Девятнадцать…двадцать…двадцать один…тридцать шесть…».Бергман вслушивался в доносящиеся из-за закрытых дверей от-дельные обрывки докладов. В конференц-зале шло совещание.
«…Коллеги! Масштабы Чернобыльской аварии оказались столь значительными, что требуют привлечения специалистов многих профилей. Наш госпиталь работает в авральном режиме. Люди, находившиеся непосредственно в зоне аварии, поступают днем и ночью. Привозят демобилизованных солдат из тех мест, где уровень медицинской диагностики не позволяет провести надлежащего обследования…».Майор вспомнил про крышу третьего энергоблока, вспомнил лейтенанта Иванова, тех двух ребят, умерших, практически один за другим, за сутки, в результате глупого, ребяческого поступка одного из них. Он понимал, что все, кто тогда были вместе с ними в кунге и собирали радиоактивный утиль, доживали на этом свете последние месяцы, если не дни. Вспомнил, как вернулись после ремонта из Японии вместе со своим специалистом разбитые машины-роботы и радушный японский техник Масару, предоставив паспорт по эксплуатации на русском языке, с некоторыми смешными русскому глазу грамматическими ошибками, вместе с девушкой-переводчиком несколько дней объяснял отобранным особым отделом офицерам, как им управлять. Но даже они, не выдерживая высокого уровня радиации, почти сразу, же выходили из строя. Приходилось ждать, пока снова приедет Масару, и с непониманием, лопоча на непонятном языке, будет ковыряться в электронной начинке, подключая к «мозгам» привезенные с собой диковинные приборы.«…на сегодняшний день все поступившие с подозрением острого лучевого поражения госпитализированы для прохождения лечения. И как это ни печально, процент смертности среди таких больных растет…», – продолжал докладывать выступающий.Михаил знал, что в госпиталь приехали японские врачи, в душе он надеялся на их опыт и знания. «Может, еще выкарабкаюсь? Может быть, все не так страшно?!». Перед глазами Михаила всплыли образы близких людей. Сердце вновь защемило.
«…в Японии были проведены исследования на основе наблюдений небольшого количества людей, оказавшихся в зоне радиоактивного заражения…», – снова услышал Михаил обрывки выступлений. Быстрая, как журчащий ручеек, японская речь и следом звонкий голос переводчика показались ему очень гармоничными и почему-то вселили в него уверенность, что он выкарабкается.«…конечно, мы увидели изменения на уровне генома, но не увидели изменений на уровне популяции. Ведь после тех взрывов прошло не так много времени – сорок лет, а это даже не продолжительность человеческой жизни по японским меркам…», – быстро вторил переводчик японской замысловатой речи. Михаил вспомнил себя мальчишкой, когда в школе, на уроках истории, он впервые услышал о взрывах в японских городах Хиросиме и Нагасаки, о невинно погибших людях, принесенных Соединенными Штатами Америки на алтарь «холодной войны». Из истории он знал, что каждый год, шестого августа, по японской традиции принято отмечать День Поминовения, когда в сумерках тысячи людей молча пускают вниз по течению реки крестовину из двух щепок с зажженной свечой, прикрытой бумажным колпаком…
Из конференц-зала стали выходить врачи. Через полчаса начнется консилиум, где и будет вынесен вердикт. Приговор, от которого зависела не только жизнь самого Михаила, но и жизнь, и судьба его близких. Михаилу казалось, что время тянулось, как резина. Он снова принялся считать паркет: «Мама не переживет, если я …».В коридор вышла молодая медсестра и скороговоркой перебила тяжелые мысли.
– Майор Бергман, вас вызывает медицинская комиссия.
* * *
Майор зашел в зал и обреченно опустился на стул.
– Ну что, Михаил Михайлович, – начал один из членов комиссии,
– как вы себя чувствуете?
– Слабость, головокружение, тошнота и рвота продолжаются, диарея более двух месяцев не отпускает, низкое давление. Я устал…
Врачи передавали друг другу, просматривали медицинскую карту Михаила. Перешептывались, будто и не замечали его присутствия.
– Разденьтесь и прилягте на кушетку, – сказал знакомый звонкий голос. Бергман узнал этот голос из конференц-зала, говорил переводчик японского доктора.
– Господин Накамура сейчас вас осмотрит, – продолжил переводчик.
Небольшого росточка доктор деловито подошел к Михаилу, улыбнулся и холодной рукой начал надавливать на живот. Несносная боль пронзила его истощенное белое тело, но доктор Накамура, не снимая с лица улыбки, продолжал маленьким кулачком проникать в потаенные углы, забирался под грудину, периодически заглядывал в глаза Михаила, будто хотел определить степень боли, мысленно выстраивая ее шкалу
Живот нестерпимо болел. Даже от легкого прикосновения тело сковывали судороги. Доктор понимающее похлопал по руке Михаила и что-то быстро сказал в сторону комиссии.
– Одевайтесь и подождите в коридоре! – скомандовал переводчик.
– Вас скоро вызовут.
Опять время стало тянуться. «Что будет, то будет! Двум смертям не бывать, а одной не миновать», – успокаивал себя Михаил этой известной поговоркой.
– Михаил Михайлович? – его плеча коснулась легкая рука молоденькой медсестры, – вас вызывают.
Первым заговорил начальник отделения:
– Мы провели интенсивную терапию. Конечно, улучшения налицо. Но лучевое повреждение развило патологическое изменение кишечника. Поражена сигмовидная кишка. Вы достаточно продолжительно находились в «зоне» и подверглись длительному радиоактивному облучению. Необходимо провести операцию по удалению пораженного участка. Пока не восстановятся функции кишечника, вам придется какое-то время походить с трубкой.
– И что? – возмутился Михаил. – Нет! Я не согласен! Лучше в гроб, как есть. Не лягу под нож. Вам сказано – лечить, вот и лечите!
– Другого выхода нет. Медицина сегодня пока еще не нашла иного пути решения этой проблемы. Я предлагаю вам хорошенько подумать, посоветоваться с близкими. Но говорю, как есть – другого пути нет.
Михаил резко встал со стула, стукнул им об пол и вышел из зала, не дослушав доктора. «Как я, здоровый мужик, офицер, буду жить с этой трубкой в животе? И что это за жизнь будет? Не человек, а амфибия, нечто среднее…».
Михаил быстро направлялся в госпитальный двор, представляя себе, как вечный хохмач Зеленчук пошутил бы по этому поводу и сравнил бы Михаила с газопроводом «Уренгой – Помары – Ужгород».  В ту ночь Михаилу снилось его детство. Он с мальчишками на Днестре, на рыбалке. Рядом закадычный друг Вовка и он, Мишка, дружно тянут бредень, полный рыбы. Она плещется, ее много. Бредень неподъемный, впивается в руки, оставляя глубокие следы. А на берегу с ведрами ждут рыбу начальник госпиталя, переводчик, господин Накамура и молоденькая медсестра.«Помогите нам!», – закричал Вовка врачам. Но врачи что-то между собой бурно обсуждали, не обращая внимания на мальчишек.Он, Мишка, изо всех сил тянет улов в сторону берега и вдруг проваливается в яму. Она глубокая, ноги не достают дна, и крутящаяся черная воронка затягивает его все сильнее и сильнее. «Мама, мама, помоги мне!», – захлебываясь водой, кричал он. Кто-то схватил его за руку и изо всех сил стал тянуть из ямы. Еще рывок и… Михаил проснулся. За окном барабанил дождь. Ветер раскачивал голые ветки деревьев, заставляя их нагибаться в сторону от окна. «Какое же это счастье – все это видеть и слышать! Вот она, жизнь», – подумал Михаил. Неужели все это может быть без меня? Этот ветер, этот дождь? Говорят, что душа бессмертна, и она может переселиться в другое тело. Как птица, взмахнет крыльями и покинет гнездо. А мое тело с пораженной сигмовидной кишкой, без этой птицы-души, будет тлеть в земле? Как они друг без друга — душа и тело? И зачем Создатель их когда-то соединил? Они вместе не дотянули даже до со-рока лет…Михаил закрыл глаза и представил, как над землей летит его душа-птица, размахивая белыми большими крыльями, ищет другое пристанище. А он лежит на земле и видит, как птицу распирают восторг и свобода от мысли, что она покинула свое больное гнездо. В небо взлетают другие птицы, души таких же тяжелобольных, они сбиваются в стаю и белоснежным караваном проплывают над этим госпиталем, над Москвой, Чернобыльским реактором, над домом Михаила…