Душа стреляет

Почему тут холодно? Ему тут всегда страшно холодно. А теперь ещё и страшно. Когда они там, за тонкой стеной, веселятся и смеются, готовят и дурачатся. Через эту хлипкую стенку он слышит их разговоры, анекдоты. Не очень-то он любит лагеря, а они - не любят его. В самом разгаре лета ему вдруг стало холодно. Даже сейчас, сидя на подоконнике с книгой в руках, восхищённый захватывающим романом, он ничего не мог сделать с этой проклятой мерзлотой. Гусиная кожа облепила руки. Он поёжился, вспомнив, что ещё вчера было чуточку теплее.

Да, ещё вчера дыра на коленке не была размером с ладонь, отчего теперь джинсы стали короткими-короткими шортами. Его любимые джинсы пришлось превратить в шорты. Это и было ожидаемо. Сколько можно уже зашивать одно и то же место, с каждым днём которое становилось только дырявее. Теперь мёрзнут и ноги. И скорее, дело в прохудившихся кедах. Ему даже теперь страшно было бегать в них: в любой момент он может обнаружить, что подошва осталась где-то позади. А ходить ему больше было не в чем.

Лагеря – на втором месте после детдома, где дети не нужны никому. Только в детдомах у детей совсем нет родителей, а у него была мама, которая работала в этом лагере.

Которой важнее всего была собственная работа.

Он бережно снял кеды и поставил их аккуратно на подоконнике, а сам бесшумно слез, чтобы не привлекать никакого к себе внимания, и прокрался на кровать. Он не мог не бояться людей, который там, за этой стеной, в солнечной комнате, где тепло и уютно. Не сказать, что  в его окна не било солнце, оно, скорее, иногда жертвовало своими лучами, которые в конечном счёте загораживал соседский дом. Лучи солнца насколько же прозрачны, как и его тепло.

Сегодня конец смены. Все отдыхающие собираются в своих домиках и гуляют до приезда родителей.

Для него сегодня тоже праздник: он сегодня наконец вернётся домой. Наконец. Он дни считал до конца. Осталось подождать всего лишь 5 часов и 42 минуты. 41 одна минута.

Он безуспешно пытался согреться одеялом, но проклятая дрожь шла изнутри. Читать было бесполезно: не было желания доставать руки из-под холодного одеяла. Осталось только смотреть на собственное отражение в зеркале напротив. Зрение у не было не самое зоркое, поэтому он видел лишь тёмный размытый силуэт.

- Ты слеп. Ты везде видишь только тень. Даже я – тень. Хотя я – это ты, - говорило размеренно, с расстановкой отражение. Кажется, тёмное пятно становилось всё крупнее, а его границы – совсем размыты.
- Свет и тень – это одно и то же в разных порциях, - почти шёпотом ответил он зеркалу, не забывая, что за хлипкой стеной его ждёт опасность. Даже лютый холод не затмил этот страх.
- Разумеется, это с какой стороны посмотреть. А ты всё с одной, - упрекающе процедило отражение. Его громкость увеличивалось, что только сильнее пугало Оригинал.
- С какой?
- Где тень.
- Нет тени, есть только отсутствие света.
- И где же твой свет?
Какое дело отражению до его света?!  Зеркало – лишь пустота.
- Нет его, нет, и всё!
- Как же ты живёшь без света в этом мире?
- Откуда тебе знать про мир? Никто этого не знает.
- Мир такой, какой мы его видим.
- Бред! – захваченный волной спора, он совсем забыл про тишину, поднялся с подушек и наклонился в сторону зеркала. – Мир – это объективность, а человек не может выйти за пределы своего сознания и созерцать мир таким, какой он есть, а не каким мы его видим.
- Тогда получается, философия – наука о пустоте, лженаука. Это бесполезная наука. 
- Почему тебе нужен только результат? Философия – возможность мыслить.
- Человеку всегда нужен результат. Есть только 2 вида деятельности, в которых целью является сам процесс: секс и игра.
- Ерунда. Это не единственные увлечения, целью которых является процесс. Философия – это и есть самый главный процесс. Постичь философию – значит, научиться мыслить вне зоны своих принципов; значит, стать выше себя!
- Раскольников тоже однажды вознёс себя выше других… Будь осторожней.
- Он был слаб, он не выстоял. А я смогу.

Стук в дверь нарушил монолог.

Неужели нашли? Он тут же встал мгновенно на ноги. Как бы он хотел сейчас не чувствовать пульсацию огненного органа. Кажется, он чувствовал её каждой частью тела.

Нашли-нашли-нашли.

Дверь открывается, на пороге появляется мать и с каменным равнодушием ставит тарелку с обедом на тумбочку. Он никогда бы не попросил её о еде, пусть даже был бы измотанным и голодным. Он привык у неё ничего не просить.
Иногда ему кажется, что лучше бы она пропивала все деньги. Тогда был бы повод оправдать её равнодушие.

От её равнодушного взгляда его душа схватилась за револьвер и начала размышлять, в кого же пустить последний патрон: в голову или в мышечный орган.

«Спасибо хотя бы за тишину»

Как низко.
Он словно тюремщик, которому бездушно принесли еды по расписанию и обратно ушли, чтобы через несколько часов снова вернуться с новой тарелкой.

Ему не нужно это мясо. Он никогда его не ел.

На голову беспощадно падает штукатурка собственного одиночества. Совсем немного – и стены рухнут, не помогут протянутые руки,  а горбатая спина не удержит потолок от краха. Это всё равно, что сидеть за передним сиденьем машины, которая по инерции движется со скалы прямиком вниз. Можно выпрыгнуть и сломать себе руки. А можно остаться в машине и надеяться на мгновенный разрыв аорты. Не выйти из этого огня без ожогов.

У него нет матери.
Есть только отражение, есть только он сам.

Душа решила:
Она стреляет в сердце.