Больше чем видим

         Старики – они же, как дети. Только стало среди них в последнее время что-то многовато с ребячьим разумом, но угрюмых, попорченных жизнью мизантропов. Но встречаются, еще встречаются мальчишки и девчушки преклонных лет с таким же, как у детишек обостренным чутьем на окружающее бытие, на радости этого мира, непосредственные и наивные, с душевным светом в пусть и несколько мутноватых старческих глазах. Возраст открывает им в последние годы их пребывания на земле то главное, зачем они сюда пришли. Просто жить. И все. Жить, как живет маленький ребенок, не задумываясь и не планируя, что будет завтра, упиваясь каждым мигом своего существования.

        Тем сентябрем Марина впервые за несколько лет отдыхала на море. Предприятие, на котором трудилась, оплатило часть санаторной путевки в Анапе. Ей повезло. Достался крошечный, но одноместный номер. То, что и требовалось. Тяжело было на душе, не хотелось быть постоянно с кем то рядом. Особенно сейчас на долгожданном отдыхе. Совсем недавно она развелась с мужем, замучившим ее своим пьянством. Неплохой человек, но слабый, с жизнью не справлялся и, как нередко водится на Руси, не нашел ничего лучше, как взять в помощницы и верные подруги на своем горьком пути бутылку. Бороться с его алкоголизмом после тринадцати совместно прожитых лет сил не стало никаких. Он погибал. Но губить и свою жизнь рядом? А она ведь одна, эта жизнь. И как часто мы об этом забываем, живем как будто это только первая серия. Марина понимала, что приняла правильное решение расстаться с ним. Но внутри жила тоска. Жалко было мужа, жалко и дочку, Машку, тяжело переживающую расставание с отцом.

          Она загорала, купалась, читала. Иногда отбивалась от приставаний пляжного мужичья, жаждущего половых приключений. Приличного ничего не попадалось. А просто так, удовлетворить чье то сластолюбие, курортный романчик для здоровья? Не хотелось. Не хотелось грязи. Поболтать, погулять вечерком, посидеть в кафе  за чашкой чая, потанцевать, посмеяться, даже иногда шутливо поотбиваться от слишком липучих, почувствовать себя женщиной, за которой ухаживают. Это нравилось, забавляло, добавляло настроения, уводило от дурных мыслей. Но не более того. Но можно было и без этого. Ей хватало собственного одиночества, моря, свободы от каждодневной рутины, книг. К тому же у нее завелась подружка. Очаровательная старушенция, живущая с ней на одном этаже, Мария Никитична. Улыбчивая, светлая, говорливая. Они много проводили с ней времени, вместе ходили в столовую и сидели за одним столиком. Она трогательно заботилась о Марине. Оценивала всех ее потенциальных кавалеров. Рассказывала чудные истории из своей жизни, открывала маленькие семейные тайны. С ней было легко. Она не надоедала, тонко чувствую ту грань, когда ее для Марины хватало. А сколько в ней было веселья, жизнерадостности. Каждый вечер она ходила на танцы, как молоденькая, чуть ли не первой входила в круг, когда  остальные еще жались по углам, и немало не заботясь, какое она производит впечатление, зажигала, иногда даже с детьми. Ее приводило почти в ликование все, что было живым и непосредственным, а не манерным и напускным. Позитивная была бабушка.

           Но пришел день, и Марина встретила у лифта перед обедом Марию Никитичну всю в слезах, расстроенную, с жалко трясущимися худенькими плечиками.
-Мария Никитична, что случилось? Что с Вами?
-Мариночка – захлебывалась слезами старушка: Я колечко золотое потеряло. Зачем я его снимала?
-Да успокойтесь вы – Марина прижала ее к груди, та, как обиженный ребенок, стала захлебываться плачем - Ну стоит это того? Ну подумаешь? Велика потеря.
-Мне его внучка подарила на семидесятипятилетие, Верочка. Ей тогда еще только 16 лет было, девочке моей. А она скопила. И внутри сделало гравировку «Любимой бабусе». Это такая память, такая память. –Мария Никитична, чувствуя чужое участие, горько зарыдала.

          Пришлось Марине вести тяжело ступавшую старушку в ее номер, укладывать в постель успокаивать, гладить старую седую голову, как гладим мы детей, делать чай, поить лекарствами. Ни на обед, ни на ужин Мария Никитична не пошла. Она заболела. Марина перед ужином навестила ее . Распросив, выяснила, что кольцо старушка, сняла перед тем как заняться своими мелкими постирушками вчера вечером. А потом забыла надеть, все-таки возраст, а главное нечетко помнила, куда его положила. Да и вспомнила то она о том, что не надела его, только после завтрака на следующий день, ближе к обеду, после прогулки. Обыскала все, что можно. Колечка не было нигде. Расспрашивала она и горничную, которая убиралась.
-Мариночка, я спрашивала Людмилу. Говорила с ней. Она хорошая, порядочная женщина. Она заверила, ничего не видела, я ей верю. –говорила Мария Никитична, бледная, слабенькая, лежа на постели - Она не могла взять. Может я его надевала, а оно соскочило? Оно не очень плотно сидело. Пальцы то мои худеют. Может я его на улице потеряла?

          У Марины не было такой уверенности. Людмила не производила на нее впечатление ни хорошей, ни порядочной. Скорее наоборот. Постоянное хмурое выражение на лице, скользкий бегающий взгляд маленьких глазок. Лет сорок, сорок пять, но уже не следящая за собой, женщина. Даже опрятность и чистота ее, все-таки горничная, вызывала вопросы. Про себя-то она решила, что это точно она. Но рассказывать это старушке, доверчивому старому дитю? Это означало только усилить душевную травму Марии Никитичны. Решила ничего не говорить о своих подозрениях. Ничего она ей и не сказала. Думала: «Может пойти разбираться в администрацию? Но выдержит ли Мария Никитична эти разборки? Вопрос».

         Следующий день прошел для Марины весь в заботах о своей пожилой подруге. Силком почти водила ее в столовую. Гуляли вместе, много беседовали. Старушка постепенно оттаивала, успокаивалась. На ночь она укладывала ее почти как маленькую девочку, чуть ли не колыбельные пела. Сама легла на другую кровать, уже два дня Мария Никитична была в номере одна, прежняя соседка съехала, новую еще не подселили.

         Утром после завтрака Марина встретила в коридоре горничную, Людмилу. Сегодня была ее смена. «Расспрашивать ее? Какой смысл?» Но вдруг она решила просто с ней поговорить. И она стала ей рассказывать.  Как расстроилась  бабушка, какая это была памятная вещь, какой она хороший человек, какая у него была тяжелая судьба и вот ведь сохранила и чистоту, и доверие к людям. Та слушала , как казалось Марине, отстранено и без эмоций. Только поддакивала: «Да такая неприятность случилась. Хорошая женщина». «Все зря, эту сволочь слюнями и соплями не пробьешь. Тут другие методы требуются» - Марина говорила с таким воодушевлением, а ей хоть бы что, только глаза отводила.

       Перед обедом Марина встретила у столовой счастливую Марию Никитичну.
-Мариночка, вы представляете. Меня сейчас нашла Людмила. Она так переживала за меня. И сегодня двигала всю мебель. Искала кольцо. И нашла. Оно за спинкой кровати было. Как оно там оказалось? Я то конечно ничего не двигала, куда мне. – счастливый трехлетний ребенок звучал в этих словах. Может, такие старики и теряют с возрастом разум, но в них остается столько душевного тепла. А кому нужен этот рациональный мир, но без сердца? Старушка хвасталась колечком, а  Марина радовалась вместе с ней, думая: «Все-таки в этой Людке и хорошее осталось. А может, испугалась, что буду жаловаться? А может и вправду закатилось? Пойми тут»

         А в подсобке на своем этаже рыдала Людка. А как скажите, как жить на ее нищенскую зарплату? Одна без мужа, поднимала сына и вырастила восемнадцатилетнего пьяницу, обормота и бездельника, весь в папашу своего алкаша, который все жилы из нее вытянул. И этот теперь сидит на ее шее. Сколько раз выгоняла, обратно тащится, кровинушка. Воспитывать надо было? А когда? Вот и приходится порой идти во все тяжкие, подтыривать у постояльцев. И ведь и не первый это случай у нее. И не знает последний ли? И когда-нибудь ее вычислят и в лучшем случае просто выгонят. И куда она пойдет? А колечко валялось в ванной, в хитром месте за унитазом.  Она и подумала: «Может предыдущая бабка потеряла?».  И почему она его вернула, она не знала сама. С перепугу ли? Или от  жалости к бабке? В ней было и то, и другое. И как ей было объяснить, что если хоть часть ее души откликнулась на добро, то она еще не погибла.