Лялькины посылочки

Правильно он сказал: «И тебе полезно выйти». Догадался, что засиделась с делами. Так и весну прозеваешь! Рано пришла она в этом году. Ведь только начало марта, а уже солнца высветило столько, что на целый сезон хватило бы. И хотя сегодня как раз хмарь и сырость, не обманет она - в воздухе пахнет весной, теплой, влажной, взявшей большой разбег. И сейчас, в этот обычный будний полдень, люди все-таки в приподнятом настроении. Кажется, даже движение транспорта слегка приторможенное, будто и автобусы-троллейбусы хотят глубже вдохнуть мартовской свежести.
Почему я не взяла сумку? Сверток-то огромный! Торопилась, выскакивала с опозданием. Ну да ладно, бандероль упакована в целлофановый пакет, ничего не потеряю. Интересно, что Ольга (Лялька, как он ее называет) прислала ему на сей раз? Судя по форме - опять книги. Правда, в пакете ощущается: коробка. Может, фотографии? Но - зачем столько? Одной-двух достаточно, тем более что держать их негде. У меня? Смешно! Одно дело - закрытая бандероль, и другое - фотокарточки: ну что мне любоваться на чужую красу? Нет, пожалуй, там что-то другое, видимо, книга в футляре. Впрочем, какое мне дело? Что захотела, то и прислала, благо знает: цензуры не будет. Не в тюрьму же она шлет посылку.
               Удачное подвернулось сравнение, ничего не скажешь! Чем-то ведь даже хуже тюрьмы. Там или отправят посылку с недозволенным вложением назад, или передадут, если в ней дозволенное. А здесь -  ничего переслать нельзя. И не дай бог даже сообщить, что пришла посылка! Эх, Антошка, Антошка...
Как он разбирал свою прошлую бандерольку! Тысяча извинений мне: «Прости, миленький мой, что причиняю столько хлопот»... Да чего уж...  Мои хлопоты небольшие. На почту сходить, в отдел доставки. В прошлый раз он пришел в неудачный час, мне уходить надо было. Но и то невелик грех,  не знал же. Я не могла торопить его. Как трепетно перерезал - разрывать не хотел! - веревочку, как осторожно снимал ее и скручивал в колечко! Если бы мне пришла бандероль от друга, я до дома не дотянула бы, на почте вскрыла - посмотреть, что там. А он - нет, аккуратно скрутил веревочку; потом долго и неторопливо, словно в замедленной съемке, стягивал  бумагу. Хотела уйти на кухню, да он остановил: «Ну куда же ты, давай вместе посмотрим!» И я поняла, что ему одному чуточку страшновато открывать посылку. Ну и дела!
Наконец, развернул. И оказалась там большущая книга. Про животных. Вот тут Антон не выдержал - так блеснули его глаза, будто ему золотой слиток подарили. «Подумай, - говорит, -  когда-то мы с ней сидели в университете над этой книгой, рассматривали картинки, как маленькие. Брэм, «Жизнь животных». Да и ты небось ее помнишь?» Ну, конечно! Во времена моего детства она была любимой у детей. И я тоже когда-то часами просиживала над ее иллюстрациями. Правда, у Антона это сидение, как выходит, поздновато происходило - в студенческие годы. Наверное, я хмыкнула при этой мысли, и Антон вдруг покраснел: «Слушай, ну оставь ты морали да насмешки при себе, ладно? Вспомни другое - свою первую любовь. Разве у тебя тогда ничего чудного не было?»
И - осекся. Не хотел мне в душу лезть? Скорее захлестнула волна воспоминаний. Да, да, он рассказывал, как Ляля иногда приходила к нему домой, и всегда ее встречали его родители: отец помогал пальтишко снять, а мама торопилась на кухню поставить чайник. Очень нравилась им тогда Антошина девушка, и хотя сам он никогда и пол-словом о женитьбе не обмолвился, они уже строили планы: как разгородят свою единственную большую комнату, отделят половину молодым; и заживут Лялечка с Антоном лучше всех на свете; нарожают им кучу внучат, а сами пусть гуляют в свое удовольствие, разъезжают куда хотят - дед и бабушка сами растить ребятишек будут. Такая отрада! Антон смущался: хорошо, что Ольге никаких намеков не делали.
Он бы, может, и сам хотел поскорее жениться, да не всё складывалось. Лялька еще со школьных лет была, как говорили в старину, обручена со своим одноклассником, который теперь служил в армии; ждала его, потому что обещала. И к Антону вроде бы относилась просто как к хорошему другу. А он, понимая, что нельзя ее торопить и ломать душу, терпеливо ждал решения Судьбы: соединит она их или разлучит? Наверное, оттого, что он был так мягок, никогда и ни в чем не нажимал на нее, ничего не требовал, лишь бы с глаз долой не прогоняла, Лялька и относилась к нему с полным доверием. Раза два он не выдержал, признался ей в любви, но Лялька умоляла: «Не надо об этом, ты ведь всё знаешь!» После ее визитов родители Антона говорили между собой: «Видно же, нравится ей наш Антоша, любит она его... Вон как ласково поглядывает!» Антон и сам думал: любит. И по ночам, когда все тайные мысли и чувства выползают на свободу, он, засыпая, словно слышал шепот Судьбы:  «Любит! Только не спеши!» Он и не спешил: терпеливо ждал. И таскал Ольгу-Ляльку в кино, сидел с ней на одной студенческой скамье, полистывал яркие страницы в книге Брэма. Этой самой...
- Смотри! - вдруг заметил он. - Да тут везде закладки. Видишь?
Действительно, то на одной странице, то на другой мелькали небольшие картинки, тоже с изображением животных, вырезанные из календаря. Если бы Ольга просто хотела прислать ему еще иллюстраций, она бы поместила их вместе. Но они были разложены по всему тому в каком-то своем порядке, с намеками.
- Догадался! - вдруг воскликнул Антон. - Смотри! Вот этот бегемот - и в книге бегемот, и на картинках тоже бегемотики... Маленькие. Это она напоминает, как весной мы пошли с ней в зоопарк, и почему-то больше всего ей захотелось посмотреть бегемота. Вот такая прихоть... Долго сидели  за изгородью на лавочке - будний день, мы с лекции удрали, в зоопарке пусто. И, знаешь, я тогда не удержался, обнял ее, исцеловал... Она не противилась. Только странной мне показалась: почему такая тихая?.. Вижу - плачет. И шепчет мне: «Лучше не надо, Антоша...»
- А вот эти картинки что значат?
Четыре странички из календаря изображали белых медведей, но вложены они были почему-то рядом с песцами...
- Письмо! - догадался Антон. -  Как раз за два дня до нашего похода в зоопарк получила она письмо от своего Михаила. Сообщал, что через месяц демобилизация, будет дома. Служил на Севере. Вот тебе и белые медведи, понимаешь?..
...Он действительно вскоре демобилизовался и пришел прямо с вокзала в университет, к концу лекций, когда студенты уже валом валили на улицу. Антон, конечно, ни на шаг не отставал от Ольги. Он-то первым и увидел Михаила, хотя в лицо никогда не знал - слишком точно описывала его Лялька в их бесконечных разговорах. Антон узнал его «по влюбленному виду». Словно его с этим человеком действительно связывали  прочные нити. «Понимаешь,  почувствовал в нем... брата, что ли... Или соперника!» - рассказывал он. Хотел тут же испариться, исчезнуть - ну что теперь ему, третьему лишнему, здесь делать? Но Лялька вцепилась в него и сама повела к Михаилу. На мгновение Антону показалось: сейчас она честно скажет тому, что разлюбила; что полюбила его, Антона, и умоляет простить...
Нет, она не разлюбила. В том-то и дело. Полюбила ли Антона? Трудно сказать... Никогда ничего такого не говорила, но он не переставал чувствовать: любит...
Михаил и Антон познакомились. Немного поболтали. Попрощались. Антон уныло пошел своей дорогой, Ольга с Михаилом - своей. И в тот же день они подали документы в ЗАГС. Вскоре она переехала жить к нему. Устроили пышную комсомольскую свадьбу, этот обычай в семидесятые годы прочно вошел  в жизнь молодежи. Потом...
Да какая разница, что было потом? Учились. По-прежнему виделись каждый день. Сидели, как и раньше, рядом. Антон часто бывал у молодых дома. А когда Ольга родила дочку, он вместе с Михаилом бегал по магазинам, искал  импортную коляску -  на них мода пошла, не достанешь. Достали... На факультете кое-кто посмеивался: уж не для своего ли ребеночка старается Антон? Одному такому юмористу он двинул по физиономии. Повеселились   тогда ребята - Антошка, небольшого роста, здорово врезал тому верзиле. Отпали со своими шуточками. А вскоре и вообще перестали обращать на него внимание. Тем более что уже через год после Ольгиной свадьбы родители Антона подыскали ему невесту и требовали, чтобы скорее женился - старикам не терпелось завести внучат. Он женился. Людмилу свою знал маловато. Но рад был, что о Ляльке можно больше не думать. Можно... Только думалось по-прежнему, с болью, однако свои заботы все-таки вытесняли прежние.
- Понимаешь, решил - всё, конец любви. А оно нет, не конец. Сколько лет прошло, а чувство живет в душе! Такое же чистое, светлое, как и прежде. У нее семья, у меня семья, а душа... Она не здесь, не дома. Точнее, дома, преувеличиваю, конечно, но какой-то ее кусочек навсегда отдан Ольге. Знаешь,  я читал, что платоническая любовь бывает куда сильнее, чем земная и полноценная. Теперь по себе знаю.
...Наша командировка, дорога, бессонная ночь в коридорчике купейного вагона настроили на лирический лад. Мы, едва знакомые люди, хотя и работали в одном учреждении, ехали по делу вместе. Разговорились. О том, о сем. О сотрудниках, о своей задаче; и как нам быстрее и удачнее выполнить поручение. А потом уж, через сутки езды, рассказал мне Антон о своей душевной драме. Я ничего не спрашивала. Поняла: видно, на всем белом свете не с кем ему поговорить о том странном и неотвратимом, что уже столько лет творится с ним.
Окончив университет, Ольга-Лялька уехала с мужем в Прибалтику, к нему на родину, там и остались жить. Нет-нет да приезжала в Москву по делам. И как-то позвонила Антону домой. Трубку сняла его жена. Лялька не растерялась, попросила Антона. Они встретились, но дома у него с тех пор всё пошло наперекосяк. Людмила, не стесняясь детей, кричала на весь этаж, что муж у нее «сука, гулёна и подлец». Трехлетний Юрик отчаянно плакал, а старшая дочка Оленька (вон оно что - назвал по имени любимой девушки!) стояла в стороне, ни во что не вмешиваясь, но в ее лице была такая мука, что Антон не выдержал, взмолился перед женой: «Успокойся, прошу тебя! Клянусь, у меня с этой женщиной никогда ничего не было, просто деловое знакомство. Ну, пожалуйста, уймись!» Бесполезно, она и не собиралась затихать. Фурией носилась по дому, и за ней, будто прицепившись на буксире, бегал взбесившийся от гнева кот, ее любимец...
- Нет уж, что угодно, только скандалов мне не надо, - грустно подытожил тогда Антон. - Она в общем-то хорошая жена, нормальная мать, но... как бы тебе сказать... слишком ревнивая.
- Наверное, ты сам давал ей поводы, - сказала я с сомнением.
И чуть не добавила, совсем по-бабьи: «Все вы мужики такие!» Удержалась. Антон сник, загрустил. Потом долго и пространно говорил, что душа человеческая живет по своим законам и совершенно бесполезно творить над ней какое бы то ни было насилие - ничего не выйдет. И что не знает он, хорошо ли поступила Лялька, оставшись верной слову, данному Михаилу, - они  не очень счастливы... Идут годы, уже больше десяти лет минуло, а никуда не исчезает то совершенно особое чувство, которое было у них обоих одинаковым, он это точно знает...
…Через месяц после общей командировки он заехал ко мне за первой бандеролью.
- Убери куда-нибудь веревки и целлофан, - сказал, развернув Брэма. - Уж извини, что насвинячил, а? Сама понимаешь, если Людка что-то заподозрит...
- Да о чем ты беспокоишься! - воскликнула я, собирая с полу  мусор.
- Погоди, - спохватился Антон, разглядывая обратный адрес на обертке. - Запомнил давно, только вот индекс не держится в памяти. Надо записать... Да куда бы?
- В записную книжку.
- Ну, старуха, ты даешь... Думаешь, Людка не проверяет ее двадцать раз в неделю?
Я не удержалась, уставилась на него с искренним изумлением. Неужели до такой степени?.. Вспомнилось, где-то вычитала: ревность без оснований частенько их порождает  - из чувства протеста, что ли, а вот ревность обоснованная, которая не проявляется глупо наружу, со временем и причины убивает.
- Слушай, а у тебя далеко записная книжка? - как-то жалобно спросил Антон. - Может, запишешь к себе Лялин адрес? А потом, когда мне нужно будет, подскажешь?
Я записала, не забыла и индекс, хотя на душе стало кисло.
- Только не презирай меня, а? - пролепетал он, совсем как мальчишка.
Потом завернул Брэма в газету.
- А как объяснишь, откуда взял? - поинтересовалась я.
- У дочки скоро день рождения. Скажу, что в букинистическом купил. Червонца три там стоит. Ну да ладно, это уже не так страшно, как если бы всё раскрылось.
Помолчали. Он стал собираться. Горько усмехнулся.
- Всё раскрылось... Что всё-то? Другие мужики баб меняют, как перчатки, и живут припеваючи. А тут ничего нет, лишь немножко любви в душе, а скрывать надо, как чуму...
- Сам же говорил, что платоническая любовь сильнее.
- Говорил...
Он ушел, унося с собой и том Брэма, и печаль, и нелепую свою жизнь. В дверях улыбнулся:
- Ты - отличный парень! Настоящий друг!
- Ладно, ладно... - смутилась я, закрывая дверь.
А что было бы, если бы жена узнала, где он взял замечательную книгу? Скандал? Конфликт? Разрыв семейных уз? А, может, оно бы и лучше? Видно, Люда чувствует, что он не очень любит ее, вот и мечется... Впрочем, почему же не очень? Скорее, Ольгу-Ляльку он не любит, просто тешит себя. А с Людмилой уже тринадцать лет прожили, и семья у них неплохая, дети прекрасные. Только вот доверия нет... Поди-разберись в потемках чужой души! Наверное, зря Люда беспокоится, он никогда не бросит ее. Ну почему она такая одноклеточная? Зачем пилит его скандалами, изводит дурацкой ревностью?
И мне ведь от нее однажды досталось, хотя и косвенно. Помню, с каким тщанием покупали мы в той командировке подарки домой. Я пыталась достать ботинки сыну, он шлепал по осенним лужам в старой рвани. Антон нажимал на детские рубашечки и маечки. Советовался, что жене купить. Деньги почти все истратили... «Дашь взаймы, старуха?» Пожалуйста. Только и у меня всего-ничего. Пришлось поделиться. Выбрали мы его супруге отличную чашку. Антон долго обхаживал ее, чуть ли не обнюхивал. Примеривался, как нальет до краев багряным чаем, как прикоснется Людмилка к краешку губами, с наслаждением потянет его из чашки - она до чая охотница... И блюдце глубокое, основательное - для самоварного чаепития. Словом, в таких красках описал мне тогда идиллический семейный вечер, что я чуть не напросилась в гости. «Что ты! - ужаснулся Антон. - Да она меня сожрет. А тебе... в физиономию кипяток выплеснет!» Ничего себе перспектива!.. Я невольно рассмеялась. Купили мы чашку, упаковали ее по всем правилам - не подарок, блеск! И полдороги домой обговаривали, как будет счастлива Люда, - вместо того, чтобы прикинуть отчет о командировке.
Что было потом, лучше и не рассказывать! Супруга закатила страшенный ревнивый скандал. Сообщила Антону, что все командировочные денежки он спустил на меня, «свою проклятую любовницу»... Она, мол, точно знала: не просто так он «с бабой по работе едет». Антон выкладывал подарки, один за другим. Отчитывался в каждом рубле. Клялся, что я - просто сотрудница, он хоть завтра познакомит меня с ней. Какое там!.. Чашку  швырнула об пол, так и не налив в нее багряного чая, - она разбилась на сотню осколков. «Я чуть не разрыдался!» - говорил потом Антон. Утешала его, как могла: посуда, мол, бьется к счастью.
Это - из-за меня. А что было бы из-за Ляльки и Брэма? Наверное, Людмила разорвала бы книгу в клочья. Сожгла бы на плите. Страшновато даже представить себе, как развернулись бы события...
«Да здорова ли она?» - спрашивала я Антона, когда он, вытирая слезы на глазах, рассказывал о чашке.
Оказалось -  вполне здорова, просто характер сложный... Ничего себе! Это же не жизнь, а пытка! «Ты бы хоть с родными и друзьями посоветовался, что делать», - предложила я. Уже советовался. И все, кто знает ее, рекомендовали одно и то же: не затевать разговоров, избегать их; натура такая, ничего не поделаешь
Не знаю, может, и не поделаешь. Но мне теперь стала куда понятнее история с Ольгой-Лялькой. Да если бы ее и не было, а Антон женился на Людмиле, ему бы надо было выдумать некую Ляльку, чтобы хоть иногда, в мыслях-мечтах уходить в какое-никакое убежище... Иначе ведь можно и не выжить!
Впрочем, не знаю, могу ли я осуждать Люду. Как бы сама повела себя, если бы что-то заподозрила в семейной жизни? Ушла бы? А если бы не смогла? Если бы любовь моя была сильнее собственной воли? Замкнулась бы? Замолчала? Но что может быть хуже в семейной жизни, чем молчание? Наверное, даже скандалы лучше - после разрядки может наступить временное облегчение. В молчании - смерть.
Чужую беду рукой разведу... Нет, не разводится!
А весна изливается голубеющим небом, пронзительной свежестью. В размышлениях я не заметила, как троллейбус подвез меня к нужной остановке. Вот и Антон - уже ждет, разгуливает с чемоданчиком-«дипломатом». Спокойный, степенный... Люда не увидит его сейчас, она на работе. Если только сам черт не шепнет ей на ушко... Нет, такое просто невероятно!
- Привет! Спасибо тебе, дружище, что привезла!
Я протягиваю ему бандероль, закутанную в целлофан и несколько газет. Она простояла у меня в квартире две недели, на пианино, бочком прижавшись к стенке, терпеливо дожидаясь своего часа. И пока стояла, спокойно и смиренно, пока переговаривалась со мной безмолвным языком, моя душа все больше погружалась в дебри чужой тайны. Душевной и жутковатой. Не любовной -   скорее, безлюбовной. Или какой-то еще.
- Может, распакуешь и я заберу с собой бумаги и веревки?
- Правильно! Умница ты моя! Дружище! Ты не очень спешишь, а? Я сейчас, минуточку только!
Антон развернул бандероль. Да, коробочка лишь для упаковки. А в ней - снова книжка про зоопарк. С идиллическими картинками, с голубым небом. И с такой щемящей тоской... По чему? По кому? По Антону? Или... как у него, просто по человеческой душе, способной понять, принять и простить?
Не знаю.
Я сворачиваю в ком бумагу и веревки. Антон спешно запихивает  книгу в «дипломат». Прощаюсь и ухожу. Он что-то кричит мне вслед по весеннему ветру. Слов не слышу, но догадываюсь: просит и впредь не корить, а когда снова поступит на мой адрес бандероль или посылка, получить для него. Я не корю. Что мне? «Свой парень», просто друг. И хотела бы помочь Антону, только это не в моих силах.
А - в чьих?

С той поры минуло пятнадцать лет. Мы с Антоном давно «потеряли» друг друга, погрузившись каждый в свою жизнь. Где он, что? Может, в наш теперешний век всяческих свобод он как-то раскрепостил душу?