Философия деревянного шарика или исповедь костей

                Потом пройдет еще какое-то время –
                и останутся только кости.
                Уже без запаха. Высохшие до предела.
                Белоснежные. Девственной чистоты…
                Наилучшее состояние, правда?
                (Х. Мураками «Дэнс. Дэнс. Дэнс»)

Я думал, когда начну жить отдельно – все изменится. Меня ужасно раздражали люди, которые находились так близко ко мне. Еще больше раздражало, что это родные люди, а от них так просто не избавишься. Им всем необходимо было находиться рядом и расспрашивать, интересоваться, залезать в душу! Лучше б меня замуровали где-то совсем одного!
Сейчас поздняя ночь, и в квартире совсем тихо. Даже тиканье часов не слышно, потому что их у меня нет. Есть только настенный календарь. Вы спросите: как я живу без часов? Довольно неплохо. Я работаю в Интернете. Каждый день захожу на определенные сайты, составляю графики посещения, анализирую реакцию посетителей. Иногда по заказу создателей сайтов пишу какие-то статьи, чаще всего рекламные. Дурацкая работа, сам не понимаю ее смысла. Я смотрю на потолок и делаю глубокий вдох. На мгновение мне представляется, что вся пыль из комнаты забралась в мои легкие. Может, я сейчас задохнусь?
Потом, помнится, я какое-то время снимал комнату с одной девчонкой. Она была моей одногруппницей. Спокойная, тихая, молчаливая, к тому же отличница. Идеальная сожительница. Несмотря на это, я все время физически ощущал ее присутствие. Даже когда ее не было в комнате. Какое-то время меня всё устраивало, ведь вдвоем платить за жилище было куда легче, но однажды деревянный шарик оторвался от ниточки.
- Ты меня ненавидишь! – она рыдала, сидя на ковре, а я стоял в дверном проеме.
- Но я не…
- Я все чувствую! Ты не можешь дотронуться до меня, тебя передергивает, когда я сажусь рядом, ты почти всегда молчишь! С тобой невозможно жить! – ее длинные волосы были непривычно распущены, лицо некрасиво кривилось, как пластилиновая масса, а дрожащие руки размазывали слезы по лицу. Она никогда не красилась, это выгодно отличало её от многих в моих глазах. Я знал, что если сейчас обниму её, то всё можно будет сохранить, исправить, склеить. Но я не мог заставить себя сделать это – перешагнуть за порог. Она что-то еще кричала, а я слышал только стук покатившегося шарика.
Ах да, об этом. В моей голове, с запада на восток, протянута прочная веревка, на которой болтаются деревянные шарики. Иногда что-то происходит, дует ветер, и шарики стукаются друг о друга. Так получаются эмоции. Бывает, что они падают. На моей памяти это случилось дважды. Нет, еще один оборвался на этой неделе, но об этом не хочется говорить.
Я вытягиваю руки вперед и смотрю на свои пальцы. Бледные и длинные в темноте они не кажутся человеческими. Они принадлежат какому-то скелету из фильма ужасов. У вас бывало такое ощущение, словно тело не принадлежит вам? Вы пошевелили пальцами, а на самом деле это сделали не вы, а сотни маленьких клеточек. Я усмехаюсь и сжимаю руки в кулаки. Может быть, это сделали они. Но приказ-то им отдал я.
С той девчонкой мы разошлись. На следующее утро она просто исчезла, как будто никогда не существовала. Но я точно знал, что она есть. На простынях остались кусочки её кожи, в воздухе чувствовался её запах, а на окнах отпечаталось её изображение. Неприятное чувство. Тогда я снял все свои сбережения, наделал долгов и купил квартиру. Маленькую, однокомнатную захудышку, черти где. Но там не было никого. Для начала я выкинул всё. Заново побелил потолок, содрал все обои. С каким наслаждением я сдирал старую бумагу, как будто вся прежняя жизнь отлетала от меня шелухой. Белая краска покрыла чистые стены. Как дурак я верил в жизнь с нового листа. Затем заставил кухню, купил кровать, стол и стул. Из прежнего остался только ноутбук.
Я переворачиваюсь на другой бок и разглядываю женскую спину. Взгляд запинается о шероховатости: маленький шрам на плече, четыре родинки, безвкусно разбросанные по коже, как кляксы в тетради двоечника, уродливое родимое пятно на пояснице, размером с чайный лист. Я не знаю ни имени, ни возраста этой женщины. Я просто позвал её на ночь, чтобы узнать что-то. К тому же, я давно не общался с людьми, нужно быть нормальным.
Третий шарик оторвался в пятницу. Позвонил телефон,  и бесцветный голос произнес: «Твоя сестра умерла». Кажется, этот голос должен был принадлежать моей матери, но он очень плохо выполнял функцию принадлежности. Умерла моя сестра. И что? Ах, Мария, гордость родителей… Всё, что она делала – получалось идеально, вся её жизнь складывалась по самому лучшему сценарию: любимая работа, прекрасный муж, двое детей и собственный дом. Она всегда смотрела на меня как богатая леди на мальчика, разносчика газет. Я ненавидел её и всё время искал недостатки, помарки в её сценарии. И вот она умерла. Что случилось? Я даже не удосужился спросить, узнал только про похороны: завтра. А еще услышал гулкий стук дерева. Еще один, значит…
Да, это проститутка, вызванная на ночь. Мне хотелось ощущений, но ни один шарик внутри не пошевельнулся. Девушка ворочается во сне и переворачивается на спину. Человеческое лицо… какое оно уродливое… Я приглядываюсь, кривя губы. Раскрытые поры, как дыры, которые прорывают черви в земле, расширяющиеся ноздри и шевелящиеся волоски внутри, брови – щетина, которая растет прямо на лбу – что за дикость. Во сне её лицо кажется глупым и почему-то приплюснутым – словно кочергой ударили. Кроме того, девушка вдруг громко всхрапнула. Этого я уже не могу выдержать. Тут же соскакиваю с постели и вылетаю на кухню.
Сколько у меня осталось этих шаров? И остались ли вообще? Я никогда не догадывался, сколько их висит на веревочке. Наверное, лучше знать тому, кто подвесил. Когда же я впервые услышал их стук… это было в детстве. Уже не чистом, уже запятнанном капельками лжи и мелкого воровства печенья с кухни. Вы помните, как вы первый раз соврали? Я помню. Это был совершенно глупый случай, но тогда он перевернул весь мой мирок. У нас на кухне стояла большая банка мёда. Как-то раз я полакомился оттуда и отправился на улицу. Вечером, когда вся семья готовилась к ужину, мама вдруг воскликнула:
- А кто это такой поел меда и грязную ложку бросил на стол!
- Не знаю… - и тут же выпалил, – это я…
Папа рассмеялся, а я заревел. Мама, чуть опешив, погладила меня по голове и сказала, чтобы я вымыл ложку. Я долго и тщательно тёр её губкой, пытаясь осознать, что сейчас произошло.
- Даже соврать по-хорошему не смог, - хихикнула за спиной сестра, и у меня внутри вспыхнула ненависть. Не к ней, а к себе, такому слабому и трусливому. Да, я тогда решил, что врать – это величайшая смелость и способность!
- Ну что ты, замечательно, что наш мальчик такой честный, - ласково проговорила мама. Но в этих словах я услышал насмешку. Снова эта снисходительность к мальчику-разносчику. С того дня я врал всем подряд и значительно преуспел в этом искусстве.
Я надавливаю указательным пальцем на ямку между ключицами – давняя привычка. В кухню медленно втекает раннее утро и заполоняет собой все углы маленького пространства. Это такой тонкий воздух с запахом росы. Неяркий свет раскрашивает комнату в пастельные тона. Мне нравится это время. Выглядываешь на улицу и ни-ко-го. В эти минуты можно поверить, что ты остался совершенно один на всей Земле. Интересно, что бы я делал? Я бы вычистил все магазины, оставив только продуктовые, навел идеальный порядок в городе и заставил бы все каменными фигурами. Я ведь скульптор, на самом деле. Но чтобы найти подходящую работу, нужно ходить в разные места, разговаривать с людьми, улыбаться. Ненавижу улыбаться, у меня от этого челюсти сводит. Так вот, я бы создал город каменных фигур. Они стали новыми жителями. Везде: в парках, на скамейках, в магазинах, дорогах, рядом с деревьями – везде идеальный камень. Без малейших погрешностей, изъянов, без лишних жировых отложений, проблемной кожи, глупых улыбок, огромных носов, выпученных глаз – только холодный, совершенный камень.
И почему я привязался к несчастному мальчику с газетами? Сам ведь никогда этим не занимался, мне было незачем работать. Но с подобными преждевременными работниками сталкивался нередко. Всякий раз, когда я, разряженный, вышагивал рядом с матерью, к нам подбегал мальчонка с непременно голодными глазами и тянул своим тоненьким голосом: «Тетенька, а купите газетку, пожа-а-луйста». И эта неизменная благосклонная улыбка, появляющаяся на её губах, небрежный жест великодушия прочно врезался мне в память.
Я залпом выпиваю стакан воды и делаю глубокий вдох. Значит, скоро похороны. Придётся делать скорбную мину, видеть всех этих родственников, притворяться образцовым сыном. Хотя они все знают, насколько комично это представление и шакалят за спиной. С силой зажмуриваю глаза и сжимаю челюсти, представляя, как душу особенно ненавистную тётушку. Её толстая шея, размером со слоновую ногу (как только ожерелье не лопается!), мерзкая улыбочка, которая расплывается каплей мазута на ее лице, маленькие глазки, заплывшие жиром, поросячьи ушки и отвратительная бородавка под носом! Всегда ненавидел человеческое лицо.
Делаю глубокий вдох.
Кажется, я вспоминал о первом стуке деревянных шариков. Это была моя первая влюбленность. Мы жили в деревне летом, но маминой любви к природе хватало на неделю, отец и вовсе там не появлялся, а мы с сестрой поручались бабушке. Бабушка всё время что-то читала или пропадала на грядке. Читала она какую-то дрянь, вроде женских романов, детективов и постоянно охала. С той девчонкой я встретился в лесу, когда собирал ягоды. Мы играли в догонялки, увлечённо рассказывали всякую ерунду и ели ягоды с куста. А потом кормили друг друга с рук. Именно тогда я услышал это легкое ~фью-у~тук-тук. Однажды мы увидели, как два взрослых парня поймали собаку, вертикально вставили в ее пасть наточенный колышек, вывернули лапы, подожгли хвост и отпустили. Бедняжка долго визжала, катясь по траве, а парни хохотали. После этого дня моя подруга исчезла, оставив мне звонкое –бам–.
Да, я ненавижу человеческие лица. Тела у людей еще бывают неплохи, но лица… почти всегда что-то испортит самую миловидную мордашку. Я сижу около кровати и разглядываю спящую проститутку. Светлые волосы, сбившаяся чёлка открывает лоб, цветущий прыщами всех размеров и мастей, нос слишком маленький для её лица, губы слишком большие. Мне ужасно захотелось снять с неё скальпель и посмотреть на череп. Я верчу в руках нож, уперев кончик в указательный палец. Уверен, без внешности она была бы прекрасна. Идеально белые кости, гладкие и чистые. Они не вызывают отвращения, они привлекают своей белизной. Вы не подумайте, я не некрофил какой-нибудь. Терпеть не могу эти посиневшие тела, вывалившиеся языки или их вывороченные внутренности. Вот это действительно противно. Что же отвратительного в костях? Это та чистота, к которой мы все когда-нибудь придём. Я беру её руку, представляя эту кисть без мяса. Белые кости… попахивает аристократией. Скелет в черном цилиндре и фраке. Жаль, что мы не кости. Я ласково глажу её руку и улыбаюсь. Она открывает глаза.
Свежие, прекрасные кости.