Здравствуй, моя любовь!

«Здравствуй, родная, любимая, бесконечно-далекая! Прости, что не писал тебе так долго: я давно собираюсь написать тебе, но, оказывается, это ужасно трудно – писать письма!..."





  Письма к умершему однажды человеку.



 "...Мне так многое нужно сказать тебе, любовь моя, так многое, но не знаю, достанет ли слов, чтобы передать, выразить мое состояние, мою бесконечную усталость, отчаяние и тоску! Да что слова, - они пусты, мертвы и холодны; что значат теперь они, когда со мною нет тебя?! Ничего. Ничего!..».



  Но вновь и вновь предо мной предстает твой прекрасный светлый зовущий меня образ и, бредя в туманной пелене дождя, я устало шепчу, шепчу твое имя.



«…Здравствуй родная, любимая, бесконечно далекая! Мне так многое нужно сказать тебе, любовь моя, так многое!..».



Я хотел бы рассказать тебе, как живу вдалеке от тебя, чем я живу, с кем делю пищу и кров. Я хотел бы рассказать тебе о том, как поздняя осень рыдает холодным дождем, я хотел бы рассказать тебе о своем одиночестве и своей усталости…



Вот уже целую неделю, как у нас идут дожди. Я почти не выхожу из дому и часами простаиваю у окна, глядя вдаль сквозь мутное грязное оконное стекло. Что хочу увидать я там, далеко-далеко, в туманной пелене осеннего дождя? Я не знаю. Может быть, лето, пыльное жаркое лето, канувшее, ушедшее, безвозвратно, в темную глубину зыбкого зеркала моего прошлого? Не знаю.



Часто, долгими осенними вечерами, я, лежа на жестком продавленном, с торчащими там и сям, пружинами диване, в холодной своей пустой квартире, укутавшись в потертый клетчатый плед и, не зажигая света, думаю, мечтаю, о чем? Быть может, о том далеком времени, когда мы гуляли с тобой под цветущими липами, в дивных июньских сумерках и, слыша твой звонкий заливистый смех (мне казалось, то звенели, радостно и беззаботно, маленькие серебряные колокольчики!), я пытался угадать наше будущее в рисунках далеких мерцающих таинственно звезд?



«…О, любовь моя, как одиноко, как пусто мне без тебя в этом огромном холодном подлунном мире, как тоскует по тебе мое отравленное горечью разлуки, выпитое до дна, когда-то так нежное, любящее сердце!..».



Иногда, накинув на плечи старый свой, поношенный плащ, я выхожу из стылого, продрогшего зева подъезда в сырую темноту ноябрьской ночи. И, прикурив папиросу, ломая спички на ветру, я, подняв воротник плаща, и укрывшись от дождя зонтом, иду в Никуда, спасаясь бегством от преследующих меня неотступно воспоминаний, иду в Никуда темными пустынными улицами города; города, в котором я живу (да живу ли?!), города, в котором мы встретились с тобой, на беду ли, на счастье, так давно, тысячи лет назад. Тысячи лет назад!.. Я иду неторопливо, судорожно сжимая зонт в тисках перчаток и я знаю, что мне никуда не деться, не скрыться от нахлынувших на меня воспоминаний, так мучительно-сладких; и унылый скрип тусклых жестяных фонарей, пьяно качающихся на ветру, стон ветра в гудящих проводах и дождь, этот нескончаемый дождь – о, как тяжело и тоскливо, как пусто и одиноко на душе моей, когда тебя нет рядом со мной!




Я часто, слишком часто, вспоминаю те чудесные теплые весенние дни, когда мы были вместе. Были вместе и счастливы. И ураганная желто-красная буря тюльпанов, и одуряющий, пьянящий запах распустившейся сирени, и зеленое бушующее море весенних садов, и белая метель цветущих вишен – мне кажется, это было так давно, не со мной, не с нами, не в этой, не в этой жизни!



«…Прости, что пишу тебе так путано, сумбурно – оказывается, это так трудно, ужасно трудно писать письма!..»



Мне хотелось бы рассказать тебе, любимая, как я живу без тебя, как опостылел мне этот серый простуженный город и дождь! Так, вечерами, возвращаясь в свой опустевший и холодный дом, устало бредя в бесконечном потоке мокрых шляп, зонтов и пальто, я не встречаю ни одного знакомого мне лица.  Чужой, чужой, незнакомый мне город! И я тоже всем здесь чужой!



А, кажется, недавно совсем, у меня была пропасть приятелей и друзей; мы так часто собирались вместе, пили чай с жасмином, на балконе, в фиалковых майских сумерках и влюбленные, влюбленные в вечноюный, утопающий в зелени весенних садов, прекрасный наш город, вели долгие, нескончаемые разговоры о лете, море..., - то была совсем иная жизнь, иная потому, что со мной, неизменно рядом, находилась ты!



Куда, куда подевались, запропастились они, эти смеющиеся, улыбающиеся лица добрых моих друзей? Они ушли, растаяли где-то в моем прошлом, как и та пьяная весна, весна моей златоволосой беспечной юности, не оставив в памяти моей никакого следа, почти никакого. И позолота табличек их надгробных плит – ее стерло напрочь, засыпало песком и пеплом безжалостное время.



О, время – этот не знающий жалости, жестокий, неумолимый тиран – оно стирает все, к чему не прикоснется своею смутной тенью; время стирает даже память! И, кружа черным вороном под моросящим дождем, безлюдными кладбищенскими аллеями, кутая зябко плечи в потертый свой старый плащ, я, понапрасну, пытаюсь прочесть имена тех, кто покоится в вечности, под глухим гранитом надгробных плит. И мой безумный, отчаянный крик зловещей птицы – он умирает, оставшись без ответа!



Время стирает все, даже память. Так, и твое имя скоро сотрется в памяти моей, исчезнет навеки, без следа – и его, светлое имя твое, уже будет не воскресить из мира теней, как не воскресить никогда уже в цветущей, некогда, душе моей однажды умершего человека!


Так, здравствуй же, любовь моя, здравствуй, покуда ты жива еще в моем израненном, орошенном слезами этих строк трепетном сердце; и в тот тихий предрассветный час, когда безудержно хочется рыдать стихами, в тот час, когда осень прольется на темной душе моей холодным ноябрьским дождем, я достану тетрадь и чернила и на белой простыне чистого листа выведу те нежные слова, что я так давно хочу сказать тебе: «Здравствуй, здравствуй, моя любовь!».



очень давно. не на этой Земле.


               



© Copyright: Светозар Афанасьев 2, 2012
Свидетельство о публикации №212021900557