Цветы любви

 





Ты приснилась мне темной ненастной ноябрьской ночью. Поздняя осень рыдала дождем и надрывный стон ветра в гудящих проводах и длинных широких тоннелях печных труб – казалось, то плачет брошенное беспомощное дитя, жалобно и пронзительно.


Я очнулся во мраке холодной спальни своей и, не отличая яви ото сна, долго сидел на краю смятой постели, напряженно и испуганно вслушиваясь в шум дождя и ветра. Тревожное чувство, чувство того, что должно случиться или уже случилось что-то непоправимое, страшное, незнакомое мне Нечто, чему не найти определения и слова, называющие его – оно, это чувство гнетущей тревоги, не покидало меня и, закурив папиросу, в неверном свете спичек, на мгновение рассеявшем плотную, окружающую меня темноту, я увидел свое отражение в расколотом пыльном зеркале трюмо. И, глядя глаза в глаза своему двойнику, я, вдруг, отчетливо и ясно понял, осознал то, чего не мог никак ухватить, вычленить в неясной смуте своих отрывочных, бессмысленных сновидений.



То начало конца, которое я прочел во взгляде моего двойника, - оно было приговором, приговором мне, моей так пустой и постылой жизни и приговор этот был уже оглашен, и мне оставалось только ждать, когда его приведут в исполнение.



…Сегодня восьмое апреля. Вербохлест. Небо прозрачное, высокое и голубое… Всю неделю шли дожди и каждый вечер, возвращаясь домой, в бесконечном движущемся (куда?) потоке зонтов, мокрых шляп и пальто я, спеша укрыться от непогоды, часто думал об ушедшей зиме, о тебе.




Как странно!.. Ты вошла в мою жизнь тихо и незаметно, казалось бы, ничего не предвещало беды; жизнь моя текла размеренно и спокойно: однообразные долгие, так похожие один на другой, февральские вечера с книгой в руках, завывание ветра в дымоходах каминных труб и мягкое шуршание снега по оконному стеклу – это было, было, было. Было, но как давно! Сотни, нет, верно, тысячи лет назад! И остывшая чашка черного кофе, и скучная книга, и ветер, и темнота февраля, и глухая неуемная тоска, и мое бесконечное одиночество… Казалось, так будет всегда и ничего, ничего, кроме страха темных, бесконечно-долгих бессонных ночей, исподволь преследовавшего меня, ничего, кроме…



Ты вошла в мою жизнь тихо и незаметно. Так из семени, упавшего на благодатную почву изможденной, исстрадавшейся, жаждущей тепла и ласки одинокой души, тянется к свету сквозь темноту и мрак подземных глубин маленький трепетный росток, росток Любви. Питаясь постоянным ожиданием мимолетных встреч, сомнениями и безумными иллюзорными надеждами, болью и отчаянием разлук, орошаемый обильно горькими водами прозрачных, рвущихся наружу слез, он, обласканный солнцем широко-распахнутых, бесконечно-дорогих, любимых и родных глаз, щедро одаренный лучами светлой, открытой улыбки, он, этот нежный неземной цветок расцветает, вдруг, раскрывшись в одну снежную лунную ночь колдовскими магическими соцветиями и его, так восхитительно-тонкий и губительный аромат – он опьяняет, лишает воли, сводит с ума!.. И ты уже не властен над собой, своими поступками, чувствами и мыслями, снедаемый лишь одним-единственным  желанием – вдохнуть, вдохнуть этот дурманящий, помрачающий рассудок запах, - ты падаешь в бездонный колодец темного звездного неба и, кружась, безумствуя в стремительном водовороте Чисел и событий, ты летишь, летишь, распластавши крылья, захлебываясь в безумном хриплом крике, навстречу призрачному своему счастью, своей неутоленной мечте, летишь навстречу неотвратимой предопределенной, еще задолго до твоего рождения, судьбе своей, ослепленный, отравленный ядовитым благоуханием колдовских соцветий, летишь, не чуя приближение беды, навстречу трагическому своему концу.



Мы встретились с тобой на исходе зимы. В тот роковой, наполненный мистикой февральский вечер, возвращаясь домой, я, без гроша в кармане, больной, голодный и озябший, подняв воротник пальто, медленно пробирался в текущем мне навстречу потоке шляп и зонтов, сквозь падающие, непрерывно и густо, хлопья мокрого снега. Я шел устало и безучастно ко всему, как, вдруг, в этой спешащей, безликой толпе я увидел твои печальные, одинокие, ищущие глаза. О, тот странный, мистический час, когда я нашел их, эти бархатные фиалковые озера родных, бесконечно-любимых глаз, зовущих к себе, за собой, в себя! Время ли остановилось или мы выпали из него – этого я не знаю! Мы стояли в сгущающихся лиловых февральских сумерках, под мокрыми, продрогшими ветвями акаций и, не обращая никакого внимания на огибающий нас людской поток, на толчки, его суету, бессмысленные обрывки оброненных кем-то фраз, смех и шелест снега, падающего, почти сплошной стеной, все гуще, гуще, говорили, говорили… О чем? Я не помню! Впрочем, нет. Конечно, нет! Мы стояли молча, не произнося ни слова, буквально пожирая глазами друг друга – к чему, для чего были все эти пустые, незначащие ничего, мертвые слова, когда взгляды наши, едва соприкоснувшись на мгновение, тут же переплелись, слились в единое, неделимое целое – они были в сто, нет в тысячи крат выразительнее всех слов на свете; и мокрые снежинки мягко касающиеся твоих длинных густых ресниц – я помню это, - они сводили меня с ума! Помню как позже, много позже, наши античные тела, сплетаясь в темноте холодной спальни на разбросанных шелковых подушках, - они говорили, кричали друг другу немым, но так выразительным, так страстным, безумно-страстным и нежным языком прикосновений о печали и скорби, о страданиях, о бесконечном одиночестве, о ненависти, боли и любви.



Темный древний мистический огонь, тлеющий, дремлющий долгие, бесконечно-долгие годы в наших, так далеких и так близких друг другу, алчущих любви неприкаянных мятущихся душах – он пробудился, разгорелся, взметнулся в нас неукротимым, ревущим, бушующим пламенем – и тот пожар, что мы зажгли, зажгли на свою же беду, – мы вспыхнули им, вспыхнули в одночасье, как вспыхивают сверхновые звезды, сея вокруг себя смерть и разрушение. И точно так же, как всякое новое рождение, вольно-невольно, приносит гибель тому, что его порождает, вскармливает и лелеет, так и черные цветы наших темных страстей таят глубоко в себе смерть и разрушение, смерть и разрушение для того, кто взрастил их на свою же погибель в себе самом. Страстная, безудержная, не ведающая границ и запретов, всепоглощающая любовь – она родилась в одиноких, ищущих, страждущих сердцах и ее губительные мрачные соцветья раскрылись в тот снежный февральский вечер, на исходе зимы, отравляя нашу жизнь своим ядовитым, дурманящим ароматом. И не в силах справиться с собой, с внезапно вспыхнувшей страстью, охватившей нас смертельными своими объятиями, мы бросились в бездну темного колодца февральского неба – две так безумно-уставшие птицы, мы, распластав сломанные крылья, бросились в своей последний парящий полет…



Как странно!.. Ты приснилась мне однажды, в далеком-далеком прошлом, темной ненастной ноябрьской ночью. Поздняя осень рыдала дождем и надрывный стон ветра в гудящих проводах и закопченных тоннелях печных труб – казалось, то плачет брошенное беспомощное дитя, жалобно и пронзительно. И очнувшись, внезапно, от морока гнетущего тревожного обрывочного сна я долго сидел на краю смятой постели, испуганно вслушиваясь в темноте в шум дождя и сумасшедшие порывы холодного осеннего ветра. Что увидал я в расколотом надвое пыльном зеркале трюмо, держа в дрожащих руках неверный пляшущий огонек догорающей спички? Что прочел я там, в черных бездонных провалах мертвых глазниц своего двойника? О, теперь я знаю это – то было начало, начало моего конца и приговор, вынесенный мне его потухшим равнодушным взглядом, был приведен в исполнение уже тогда, сотни, нет, тысячи лет назад, в далеком-далеком прошлом, ненастной ноябрьской ночью!



И каждый вечер, снова и снова, возвращаясь в опустевший простуженный дом, в бесконечном движущемся мне навстречу потоке зонтов, мокрых шляп и пальто,  я, спеша укрыться от непогоды, так часто думаю об ушедшей, канувшей в Вечность последней для нас зиме, о тебе, нежно прижимая к груди своей мертвые, давно засохшие цветы – цветы моей любви.



очень давно. не на этой Земле.



© Copyright: Светозар Афанасьев 2, 2012
Свидетельство о публикации №212021900551