Когда воротимся мы в Портленд

     Белой акации гроздья душистые цвет осыпали на столик кафе. Впрочем, в романсе, помнится, была уже ночь.

     — Слу-ушай… да она влюблена в тебя!
     — Что?
     Господи, как давно не слыхал её голоса!
     — Что говоришь?
     — Я говорю: поздравляю, в вас влюбились. Нет-нет, ты только не оборачивайся — спугнёшь. Да. Точно. Бедная, бедная счастливая девочка!
     — Глупости.
     — Ничего не глупости. Мне ли этого не видеть: не забывай, я всё-таки женщина.
     — Вот этого-то я как раз никогда не забывал.
     — Какие глаза! Какие глаза! И родинка. Ах, эта родинка!... Признайся, ты ведь тоже не мог не влюбиться в неё? Ну, хоть вот на столечко.
     — Я всю жизнь люблю тебя. Только тебя.
     — Ну, это — само собой… А чего ты краснеешь? Ба-ба-ба! Вы только посмотрите! Наш старый Песталоцци краснеет, как Наташа Ростова на первом балу! Ну, точно. Влюблён.
     — Да отвяжись ты! Просто над нами красный зонт — вот и всё.
     — Влюблён, влюблён, влюблён. И как её зовут?
     — Сама же говоришь, не оборачивайся.
     — А то ты и так не знаешь.
     — Тебе-то какая разница, как её зовут?
     — Скажешь тоже! Нам же бабам мёда не надо — дай только в чужих сердечных ранах покопаться, по самый локоть туда залезть — в самое тёпленькое, в самое сокровенное! Ну, давай, давай рассказывай!
     — Сволочь ты, Цыплакова.
     — Ещё какая! Ты разве забыл?
     — Ничего я не забыл.

     Краснею? Конечно, краснею. Тысячу лет тебя не видел, Зойка, Зоюшка, Жизнь ты моя Цыплакова! Ничего я не забыл. И ничего не ушло. Вот и кофе не лезет, и сигарета постоянно гаснет.

     — Слу-ушай… А ведь она на меня похожа. Нет?
     — Ничего общего.
     — Нет, но я же вижу!
     — А я говорю, ничего общего: ты-то меня никогда не любила.
     — Ой, ты бедненький! Воробышек ты наш насупленный. Никто его не любит, никто не пожалеет.
     — Отстань.
     — Нет, ты иди, иди ко мне на грудь — я тебя приголублю, я тебя пожалею. Ну, иди ко мне на грудь!
     — Да отстань ты, в самом деле!
     — Ну всё, всё. А твоя тигрица сейчас бросится на меня. И растерзает в пух и прах. А у меня детушки малые, мне их ещё кормить-воспитывать надо. Кто ж ещё о них позаботится?
     — Дура ты, Цыплакова!
     — Ой, и не говори! И не пущу я тебя к себе на грудь — ишь, размечтался. Недостоин!
     — Дура, ты и есть дура.
     — А помнишь, как мы играли в ассоциации, и я тебя проассоциировала с воробьём? Мы тогда ещё стишок сочинили. Не помнишь?
     — Нет.
     — Ну как же! Сейчас, сейчас… «Серой мышкой воробей Прошмыгнул среди людей…» Неужели не помнишь?
     — Нет, не помню.
     — Жаль… А, вот и мой приехал. Ну, прощай, «серой мышкой воробей». Целовать тебя не буду, а то твоя Джульетта совсем тебя взревнует и напишет тебе контрольную ядовитыми чернилами на отравленной тетрадке, и умрешь ты во цвете лет старым бобылем, и никто не принесет на твою могилку желтые тюльпаны. Ну, разве только я как-нибудь с большой тоски и бодуна. Да и то навряд ли. Прощай-прощай!
     И уже садясь в машину:
     — Сам дурак!

     Интересно, берет ли она ещё гитару в руки? «Когда воротимся мы в Портленд, клянусь, я сам взбегу на плаху!…» Её медвяные волосы растекались по деке, а в глазах — то поволока, то черти с погремушками. «Что ж, если в Портленд нет возврата, Пускай купец дрожит от страха…» И не терпелось, едва дождавшись конца песни, запустить пальцы в ее медвяные волосы и целовать, целовать, целовать, не давая выпустить гитары.

     — Арефьева!... Арефьева, я знаю, что ты здесь. Подойди.

     Дура ты, Цыплакова. Я и без тебя давно знаю, что вы похожи с ней, как родные сестры. Вот только брать за руки её нельзя — чёрт знает, что может случиться.

     — Пойдем, я тебя провожу.
     — Ой, нет, что вы!
     — Пойдем, пойдем. Время уже позднее.
     — Я тут рядом живу.
     — Я знаю.

     «Когда воротимся мы в Портленд, клянусь, я сам взбегу на плаху!…»

     — Вот мой дом.
     — Да, да.

     «Да только в Портленд воротиться нам не придется никогда!»

     — Что вы мне посоветуете?
     — Что? Извини, я отвлекся.
     — Я спросила: что вы мне посоветуете?
     — Знаешь что…
     — Что?
     — Никогда не учись играть на гитаре. Оставь это мальчишкам. Договорились?
     — Угу.

     Я всё-таки невольно взял её за руки. И она потянулась. И даже привстала на цыпочки. И честное слово, я едва удержался, чтобы не поцеловать её в лобик.
     Серой мышкой воробей, прошмыгнул среди людей.