Катастрофа

                Из раздела «СВАУЛ, Топчиха, 808 УАП».

     Я заруливаю на заправку после полёта на высший пилотаж на больших высотах. По программе таких полётов два. Кроме провозного с инструктором и «на штопор» с замкомэски – эти два полёта предшествовали самостоятельному вылету. Второй я буду выполнять завтра, а пока проглатываю стартовый завтрак и неспешно иду в оцепление сменить Лёню Сажина.

     К этому разделу программы подошли ещё двое из нашей группы и сейчас готовятся к такому же полёту. Отличие этих полётов (7 – 8 тыс. метров) от обычных на средних высотах в использовании кислорода; до высоты 5 тысяч летаем без него. Применяем не чистый кислород – прибор КП-1 позволяет настроиться на подсос воздуха и дышать смесью воздуха и кислорода в разных пропорциях.
     Маска немного мешает, но к ней быстро привыкаешь. Дышать в маске начинаешь с земли – в воздухе её не одеть, да можно и просто забыть и получить кислородное голодание. Что это такое мы испытали в барокамере. Прибор настраиваем на минимальное потребление кислорода, чтобы реже дозаправлять систему.

     На полпути слышу сзади хлопок выстрела из ракетницы и оглядываюсь. Ракета летит в мою сторону, а от квадрата бежит кто-то из курсантов. Останавливаюсь и жду. В подбегающем узнаю Лёню Балабаева. Что за чертовщина? Ведь он уже сейчас должен готовиться к своему вылету. Я был первым, за мной полетел Алексей Коваль, следующая очередь его.

     Запыхавшийся Лёня сообщает: Коваль не вернулся,  радиосвязи с ним нет, РП объявил «ковёр», а меня срочно требуют в квадрат. И тут до меня доходит, что пока я неспешно шёл в конец полосы, по ней не взлетела ни одна машина, только садились. И, по-видимому, уже все сели.

     По времени Коваль уже 50 минут в воздухе, хотя продолжительность полёта 30. В положенный срок он не доложил о выполнении задания, на запрос не ответил. Что-то случилось. Но что?

     В квадрате у репродуктора столпилась вся эскадрилья – инструктора, курсанты, механики самолётов и служб. Стоит напряжённая тишина, прерываемая запросами РП:  «246-й, как слышите, приём». В ответ – только тихое потрескивание разрядов.
     Напряжение на старте возрастает. Все понимают: если курсант потерял ориентировку и летит, не зная куда – такие  случаи при отказе радиосвязи возможны, –  то уже кончается керосин, и он будет совершать вынужденную посадку. Посадка вне аэродрома «на брюхо» тоже не подарок, но лучший вариант из возможных. Уже улетел в сторону пилотажной зоны на маленьком Як-12 заместитель комэски.

     Инструктор и командир звена дотошно расспрашивают о подробностях моего полёта, работе кислородного прибора, показаниях приборов на всех режимах и эволюциях. Что я могу сказать, кроме уже сказанного ранее при получении замечаний о пилотировании? Что я сверх задания выполнял несколько дополнительных фигур? Так мы их всегда выполняем больше, чем по заданию. Наблюдающий за пилотированием курсант это видит, правда, инструктору мы об этом не докладываем, но он и сам знает. Но это не имеет никакого отношения к происходящему, самолёт был исправен, отклонений в показаниях приборов не было.

     Наконец из репродуктора доносится: «Вижу, тридцать километров южнее зоны, горит… Подробности на земле. Связь кончаю». Это докладывает зам, проводящий облёт на Як-12. На этой машине он может снизиться до малых высот и всё рассмотреть подробно. Но он радиосвязь не возобновляет.
     РП даёт команду свёртывать старт, курсантов строем ведут в казарму, к самолётам подруливают тягачи, буксируют на стоянку.  Вскоре садится Як-12. Майор спрыгивает на землю и идёт в будку КП, не замечая вопросительных взглядов лётчиков.

     Всем уже ясно – катастрофа! Но ещё теплится в глубине души маленькая надежда:  «А вдруг живой? Вдруг успел катапультироваться!» Хотя понимаем, что зам рассмотрел нечто, заставившее его прекратить связь и дальнейший облёт места катастрофы.
     После обеда у стоянки собирают механиков служб и солдат роты охраны БАТО, сажают на машины и отправляют к месту падения. Работа им предстоит долгая и жуткая – собирать обломки самолёта и, возможно, останки нашего друга.

     Через сутки возвращаются с места катастрофы солдаты и сержанты. От них просачивается кое-какая информация. Затем привозят в ящике останки Алексея и помещают в комнатке «красного уголка».
     Врач эскадрильи периодически меняет в ящике пузыри со льдом. От него узнаём: Коваль умер в полёте и о землю ударился самолёт с окоченевшим телом. Загадочно, непонятно и необъяснимо.

     Учреждается специальный пост возле погибшего. Курсанты повально отказываются от дежурств, дежурят только добровольцы. Я тоже пробую отсидеть в этой комнатке свои два часа, и больше не могу – одолевает такое тоскливое и жуткое настроение, что хоть стреляйся.
     Из группы только Лёнька сумел себя преодолеть и дежурил ночь, копаясь паяльником в радиодеталях. Он у нас радиолюбитель и вечно что-то мастерит. Счастливец – может отвлечься от тяжёлых мыслей.
     В красном уголке (других помещений нет) покойник будет находиться до приезда родичей – отец и старший брат уже в пути, матери не будет, она слегла. Без родных нельзя решать вопрос о месте и времени похорон. Все считают, что останки увезут хоронить на родину Коваля, на Полтавщину.

     Приезжают отец и брат. Отец едва держится, а брат проявляет такую настырность, будто сам хочет провести расследование. Следователи уже были – катастрофой занимается комиссия Главкома ВВС. Брат вконец измучил Овчинникова – нашего инструктора. Тот и так все дни ходит потерянный, с посеревшим лицом. А тут ещё брат высказывает твёрдое убеждение, что обнаружив неисправность, Коваль полез с ключами её исправлять, поэтому бросил штурвал и не выпрыгнул с парашютом. Вот это от них офицеры и скрывают, не хотят признаться в неисправности «аэроплана».

     Куда полез, какие ключи? Чтобы разубедить ведём их на стоянку, показываем Миг-15. Я выступаю гидом – инструктор отказался отвергать глупые предположения. Видим, что он на грани срыва и берём родственников под опёку группы. Да и им с нами проще – они считают, что офицеры от них скрывают причины катастрофы.
     Приглашаю их подняться по стремянке на плоскость, сдвигаю фонарь, показываю кабину. Не верят, – как здесь может разместиться человек? Коля Кадыков надевает парашют, садится, пристёгивается. Вдвоём объясняем, как работаем ручкой управления, педалями, сектором газа, как отстреливается кресло при катапультировании и прочие премудрости истребителя. Уютная кабинка «мига» их поразила. Видимо, они представляли лётчика за штурвалом как рулевого на капитанском мостике корабля.

     Родственники решают захоронить Алексея на местном кладбище. Больше всего их пугает сложность перевозки. Не знаю, объяснили ли им, что транспортировку обязаны провести ВВС.

     Дугласом доставляют обитый красной материей гроб в сопровождении двух врачей. Они готовят останки для похорон – родные потребовали провести прощание при открытом гробе.
     Что там было укладывать в гроб? Из рассказов механиков, выезжавших к месту катастрофы, мы знаем, что тело исковеркано, а от головы сохранилось лишь часть лица с носом и челюсть с золотым зубом. Однако врачи знали своё дело – в гробу лежит подобие человеческого тела. Даже размозженный череп восстановлен. И из-под бинтов  видна часть лица, по которой только и можно узнать погибшего.

     Хороним в селе Панфилово на краю небольшого кладбища. Командир что-то говорит, строй механиков производит трёхкратный залп из карабинов. Я, как и многие курсанты, нахожусь в таком состоянии, что почти не замечаю церемонии. Оторопь и бездумное тоскливое состояние. Будто всё происходит где-то в другом мире, и я наблюдаю издалека. Полная отрешённость и безучастность.
     Над могильным холмиком водружается клёпанная дюралюминиевая пирамида со звёздочкой на штыре. На пирамиде – силуэт рвущегося в небо МиГ-15 бис. Лётчики не погибают, – они уходят в небо!

     Через неделю нам зачитывают выводы комиссии Главкома ВВС. Звучит примерно так:
     «Курсант Коваль А.И. умер в воздухе – к моменту удара о землю кровь успела свернуться. Самолёт снижался продолжительное время и на планировании врезался в землю под углом около 15-ти градусов со скоростью 1000 – 1200 км/час, без крена. Двигатель ушёл в землю на глубину 2 метра, фюзеляж разрушился. В момент столкновения сработал пиропатрон катапультного сиденья при закрытом фонаре кабины. Фонарь сбит  ударом кресла с курсантом. Кресло и тело курсанта по инерции улетели вперёд на 120 и 150 метров соответственно. Причём, при отделении кресла разорвался парашютный ранец и выпал купол парашюта, но не раскрылся".
     Мы всё это уже знали. Знали, как удивился зам комэски, увидев с Яка за горящим МиГом вытянувшийся полураскрытый парашют с подобием человеческого тела в подвесной системе. Мы чётко представляем эту жуткую картину. Знаем мы от механиков и другие подробности, хотя их и предупредили о неразглашении.  Выводы комиссии лишь обобщают уже известные нам факты и исключают кривотолки.

     В этом году это первая катастрофа в училище. В прошлом году их было две, более месяца летнего времени было потеряно, отчего Толмачёвский полк не успел завершить программу. Но те катастрофы случились из-за ошибок курсантов при пилотировании. А сейчас? Смерть в полёте! Отчего? Объяснений нет.

     Эскадрилья приступила к полётам. После перерыва все курсанты получают дополнительные провозные. Я тоже получаю дополнительный полёт на большие высоты и пару полётов по кругу на УТИ, а затем выполняю второй полёт на большие высоты на боевом МиГе. О катастрофе стараемся не вспоминать – иначе как дальше летать?   
     Пережитое отдаляется, переживания тускнеют и теряют свою остроту.  Как говорится – жизнь продолжается.
                Август 1956г.