Мишка

Однажды утром Мишка Пакутицын сошел с ума. Взял и сошел, никого не спрашивая. Очнувшись ото сна на полчаса раньше обычного, он долго лежал, смотрел в потолок и никак не мог отдать себе отчет в том, что с ним такое происходит. Казалось бы, все при нем, все на месте, но какие-то непривычные ощущения щекотали мозг, короче, что-то было не так. Может, Мишка еще долго лежал бы так да терялся в догадках, если б вдруг не расхохотался над потолком – какой он ровный, гладкий, без сталактитов, как биллиардный стол. «Хоть бы пару сисек туда навесили для камуфляжа», – подумал Мишка да так грохнул смехом, что все клопы в недоумении попадали с тела. Потом сотрясаемый хохотом Мишка вскочил с кровати, подбежал к зеркалу и с наслаждением харканул в отражение своей прыщеватой хари. Харя же, нисколько не обидевшись, продолжала хохотать, и в этот миг Пакутицын все понял. Да! Он сошел с ума. Спятил, говоря по-русски. Двадцать лет Мишка продержался в рассудке, и вот на двадцать первый крыша наконец-таки поехала. Пакутицын несколько раз пробежался из угла в угол, не зная, за что бы схватиться, а потом бросился к телефону – не терпелось поделиться новостью с друзьями.
-¬М-м-м-м... Да, – послышалось в трубке хриплое, полуживое мычание. На проводе был Костя Зык – ближайший друг Пакутицына.
–Привет! Ет я! – бойко затараторил Мишка. – Как самочувствие?
–Издеваешься, гад? – мрачно процедил Константин. Действительно, бестактно спрашивать с утра о самочувствии почтенного двадцатилетнего человека – но что возьмешь с сумасшедшего?
–Приезжай! – воскликнул Мишка. – Только быстрее! Не пожалеешь!
И Пакутицын, швырнув трубку, вновь забегал по комнате, время от времени разражаясь идиотским гоготом. Он упивался своим новым состоянием и с наивным эгоизмом юности полагал, что все обязаны разделить с ним эту радость.
...Вскоре на пороге квартиры нарисовался Костя Зык. Его плоское, опухшее, вылинявшее от времени лицо было серьезно и озабоченно. Надо заметить, Константин принадлежал к той зловредной категории молодых людей, которые злоупотребляют спиртными напитками. В противовес многочисленным статьям о врожденном отвращении человеческого организма к алкоголю, Зык, впервые попробовав водку в 14 лет, был в неописуемом восторге от ее вкуса, и с тех пор ничего даже равного по вкусовым качествам отказывался принимать. «Это призвание», – говорили Косте друзья. Недоброжелатели же никогда не упускали случая заметить, что Зык не живет, а существует, хотя сам Константин читал в какой-то брошюре, что жизнь на Земле тоже именно не живет, а существует, под жизнью же, надо полагать, подразумевались не только простейшие инфузории и туфельки, но и гомики-сапиенсы, к числу которых имел честь принадлежать и сам Костя Зык.
–Наливай, – сказал Зык вместо приветствия, – чума давит!
–Кроме одеколона – ничего.
–Как? Еж твою мать! – охнул Константин. – Звонит с утра, я-то думал, а он жлобина. Господи прости... Что за одеколон-то хоть?
–«Ермак Тимофеевич».
–Тащи!
...–Скотство это, конечно, свинство и примитивизм – с утра с одеколона начинать, – подергавшись после выпитого, заметил Константин.
–Похохотать хочешь? – вкрадчиво подмигнув, поинтересовался Мишка.
–Ну? – насторожился Зык.
–А я с ума сошел!
–На хрена?
–А я че, знаю? Меня крыша не спрашивала. Взяла и поехала!
–Когда?
–Утром. Просыпаюсь и чувствую – нелады какие-то. Лежу, лежу, а потом – бац! Как озарение. Да я же обезумел! Вот это да! Здорово!
–Колес, поди, переел?
–Не-а! Неделю, как не употребляю. На халяву чокнулся!
–Безумству храбрых поем мы песню, – философски заметил Зык. Одеколон начинал оказывать на организм свое благотворительное действо, мускулы на лице Константина размякли в ласковой эйфории, глаза тоже повеселели. Поначалу, слушая захлебывающегося от возбуждения Пакутицына, он думал, что тот просто придуривается или съел чего-нибудь. Но Мишка все трещал и трещал, не переставая, и тогда Константин понял, что шутками тут не пахнет.
–И как же ты теперь, – забеспокоился он, – поедешь в психбольницу?
–Зачем? Еще успеется. Поживу на воле, пока не схватят.
–Правильно. Ладушки. А то ведь я с Юркой и двумя шкурами к тебе сегодня зайти попьянствовать навострился. Ты как?
–Приемлемо. А не боишься?
–В смысле? – не понял Зык.
–Меня. Я же с ума сошел и мало ли...
–Ну, так что ж теперь, не бухать, что ли, – подернул плечами Константин, – я так понимаю, такая хреновина с каждым может случиться. Одеколон-то есть еще?
–Нет.
–Совсем нет? – расстроился Зык.
–Ну, в баре стоит «Ромео». Так я его для гостей держу – этикетка красивая.
–А я кто, не гость, что ли?
–Гость. Все мы гости на земле. Я же, Костя, не жмусь, просто не хочу, чтоб у нас с этими одеколонами демьяновой ухи не получилось.
–Не боись, не будет никакой ухи, – заверил Зык, и Мишка полез в бар.
Костя Зык и Мишка Пакутицын дружили еще со школьной парты. Смешные это были ребята, даже внешне. Когда коренастый, плечистый и низколобый Зык вышагивал по улице рядом с длинным, костистым, длинноносым Мишкой, редкий прохожий мог сдержать добрую улыбку. И фамилии-то друзья носили не от мира сего, будто в день, когда была раздача фамилий, они забухали и пришли на склад лишь под вечер, когда все достойное и солидное было разобрано, а осталось одно барахло. С тяжелой головой копошились ребятки в дурацких фамилиях, но и тут при выборе каждый проявил свой характер. Константин взял фамилию под стать себе – коротко и мрачно. Мишка же, вечно витающий в облаках, вытащил для себя странную, даже загадочную фамилию. Действительно, что такое Зык, более-менее ясно, но кто ответит, от какого слова произошла фамилия Пакутицын? Мишкин отец, покойник, пока был жив, утверждал, что фамилия эта происходит от слова «покудова». После смерти он вообще перестал рассуждать на этот счет. Мишка же имел собственное мнение, утверждая, что фамилия его возникла от слова «пакут». Что такое самое пакут – этого Пакутицын не знал, но все равно чувствовалось, что это что-то нехорошее, нездоровое.
...Вечером в квартире Пакутицына запела музыка. Пришли гости. Сегодня Зык привел с собой несовершеннолетнего Юру Еркина, юношу, решившего встать на путь порока и в связи с этим снюхавшегося с такими отпетыми ублюдками, как Мишка и Константин... Дамское общество представляли Светочка и Еленочка. Светочка отличалась непритязательной косоглазой внешностью и угловатостью форм, Еленочка же почти ничем от нее не отличалась. Обе девушки были не очень сложного поведения, но ведь и Мишка с Костей были ребята простые, так что стороны могли быть довольны друг другом. Сообщение Зыка о том, что хозяин хаты сошел с ума, общество встретило без особого интереса, лишь Светочка пренебрежительно подернула плечами, да Еленочка бросила, мол, эка невидаль, сама месяц назад вышла из дурдома.
–А не злоупотребить ли нам спиртными напитками? – как бы невзначай предложил Константин, ставя к стенке набитую портвейном сумку.
–Обязательно, обязательно, – хором поддержали дамы. Юра Еркин воздержался от высказываний и лишь застенчиво улыбнулся. В школьной форме, да еще с комсомольским значком на груди он в этом обществе выглядел несколько пикантно. На столе как по мановению волшебной палки явились стаканы и несколько карамелек на закуску. Зык взял бутылку, ласково взглянул на этикетку и ловким движением клыка сорвал пластмассовую пробку. Все движения Константина были полны скромного изящества, чувствовалось, как приятно это занятие душе. «Люблю открывать бутылки, – иногда в кругу друзей откровенничал Зык, – это неотъемлемая и немаловажная часть процесса пьянства. Для меня откупорить бутылку все равно что для какого-нибудь Дон-Жуана женщину раздеть!»
–Я вот смотрю и думаю, а есть ли мне смысл с вами злоупотреблять, – с сомнением покосившись на свой стакан, сказал Мишка, – ведь для чего люди пьют? Чтоб одуреть, ведь правильно? Пьянство – добровольное сумасшествие. А если я и так свихнулся, так стоит ли добро переводить?
–Ты прав, не стоит, – с готовностью согласился Зык, тотчас переливая в свой стакан Мишкин портвейн, – ну что, все готовы? Вздрогнем!
Все осушили стаканы единым духом, лишь юный Юра цедил краску маленькими, птичьими глоточками, и плечи его вздрагивали от отвращения. Юра краснел, смущался, видно было, как ему тяжело и совестно.
–Ничего, ты не расстраивайся, – подбодрил Еркина Пакутицын, – не все в жизни сразу приходит. Учиться надо, тренироваться. Я тоже раньше бормоту не мог залпом глотать. Смеялись все. Я думаю, да что ж я, на самом-то деле, хуже всех, что ли? Стал покупать вино, вечером в комнате запрусь и тренируюсь, пью, тренируюсь. И через месяц стало отлично получаться, теперь я, наверное, даже не смогу так, чтоб припасть к стакану и там бы что-то задержалось на донышке.
–Да я нет, я ниче, я букет смакую, – неуклюже стал оправдываться Юра.
–А не сыграть ли нам в азартные игры? – лукаво подмигнул Константин, выудив из кармана смусоленную колоду.
–Вы играйте, а я на кухню пойду, – сказал Мишка, – что-то к одиночеству потянуло. Такое предчувствие, что если не уйду в себя, то выйду из себя.
–Хозяин – барин, – заметил Зык, – так в че срежемся? Кинг, покер, бридж?
–А давайте в «какашку»! – с энтузиазмом предложила Светочка.
–Нет, лучше уж тогда в «говно», – заспорила Еленочка.
–Как скажешь, – кивнул Зык, – значит, в «говно»?
–Я, это... в «говно» не умею, – смущенно выдавил из себя Юра Еркин.
–Не умеешь – научим, а не хочешь – заставим, – бесстрастно проговорил Зык. – Игра несложная, для средних умов. Ну что, сдавать? Или вздрогнем?
Из кухни донеслись раскаты громового хохота, словно филин в форточку влетел. Затем раздался визг. Все невольно притихли.
–Мишка! – крикнул Зык, – ты чего там фордыбачишь?
–Спокуха, всем оставаться на местах! – сквозь хохот прокудахтал из кухни Пакутицын, – это я просто над своей шизой прикололся.
Константин тяжело вздохнул, увеличил громкость магнитофона и стал сдавать карты... Когда через два часа Мишка вернулся в комнату, веселье находилось в стадии разгара. Была откупорена пятая бутылка, и игра пошла на раздевание. Сражались по такой своеобразной ставке сравнительно недавно, все выглядели еще более-менее пристойно, за исключением Юры Еркина. Карта упорно не шла ему, и бедный юноша уже восседал за столом в красных трусиках, не зная, куда спрятать свои белые, без намека на волосатость ноги. «Наверно, мы сошли с ума», – ненавязчиво распевал с кассеты Леонтьев. Мишка немного послушал песенную исповедь товарища по несчастью, потом обвел взглядом гостей, и лицо его расплылось в восторженном умилении.
–Ребята! Девчата! – воскликнул он, – вы просто не можете вообразить, до чего интересно и содержательно проводите сейчас свой досуг! Вдумайтесь: вы слушаете музыку, удовлетворяя духовно-эстетические запросы, пьете портвейн, удовлетворяя запросы душевные, играете в карты, развивая при этом свои умственные способности, и снимаете с себя одежду, возбуждая друг в друге половые потребности, а главное, все это одновременно! Я горжусь вами и по-хорошему вам завидую!
–Присоединяйся тогда! – задорно кивнула ему Еленочка.
–Да, – заметил Зык, – почему ты решил, что сумасшествие освобождает тебя от обязанности поддерживать компанию, умственно тренироваться и исполнять свою половую функцию?
Ой, не надо было бы Косте говорить своих последних слов, ой, не надо. Но он сказал. И теперь было поздно что-либо поправить.
–Половая функция, как ты сказал, – обомлев, переспросил Мишка, – а разве есть такая?
–А как же! – радостно подтвердила компания.
–Да-да-да, – скоропостижно забормотал Пакутицын и несколько раз в волнении пронесся по комнате, – есть! Я ведь тоже когда-то слышал про такую, но никогда не вдумывался. А как она записывается? Знаешь?
Все промолчали в растерянности и недоумении.
–Функция, функция, – тем временем неустанно повторял Мишка, нервно колупаясь в растрепанных волосах головы. Надо заметить для ясности, что Пакутицын, прежде чем стать законченным ублюдком, успел два года проучиться на математическом факультете, и теперь под влиянием безумия усвоенные когда-то знания стали обильно изрыгаться из воспаленного мозга. – Половая функция, раз она функция, то, как всякая функция, должна выражаться и какой-нибудь формулой. Ведь так? Следовательно, при желании можно построить ее график!
–График гармонических колебаний! – подливая масло в огонь, сострил Зык.
–Как-как? Колебания по закону синуса? – с живостью откликнулся Мишка, – а ты отвечаешь за свои слова? Ты эту гипотезу откуда взял: с потолка, интуитивно или априори?
–Мальчики, ну хватит пошлить! – с неудовольствием заметила заскучавшая Светочка. Но одержимый новой идеей Мишка уже не слушал никого и ничего.
–-Нет, друзья, вы что, не понимаете всю грандиозность задачи, неожиданно вставшей перед нами? Вывести формулу половой функции!
–А на хрена? – не преминул поинтересоваться неисправимый прагматик Зык.
–На хрена, ты спрашиваешь? – и Мишка взглянул на друга взглядом, полным недоумения, разочарования и жалости. – Эх, Костя... Интеллигентный человек не стал бы спрашивать «на хрена». Неужели тебе не интересно? Как можно не понимать, что открытие половой функции явится переворотом в международной науке, в социологии, демографии, не говоря уже про гинекологию?! И даже, может быть, решена будет проблема выращивания в лабораторных условиях искусственных людей!
–А на хрена? – стоял на своем Зык, – естественных уродов, что ли, мало?
Пакутицын взглянул на Константина сверху вниз, как на мерзкую бактерию, уничтожающе сплюнул и, громко махнув рукой, вышел в коридор. Из чулана на пол попадали толстые книги.
–Я ухожу работать на кухню! – грозно возвестил Мишка. – Прошу никому меня не отвлекать! Музыку убавьте, а можете вовсе погасить! Ишь, разгулялись тут, стиляги! Прожигатели жизни. Половая функция им не нужна! Мракобесы!!!
Двери кухни захлопнулись с укоризненным грохотом.
–Еж твою мать, – вздохнул Зык, потянувшись к бутылке, – безумие прогрессирует.
–Может, вызвать психиатрию? – робко предложил Юра Еркин.
–Сиди! – гаркнул на него Константин. – Где ты, вьюноша, внуськался корешей закладывать. Мне Мишка лучший друг! Мишка мужик! Но его гордый ум сегодня изнемог... Вздрогнем!
И компания в очередной раз сдвинула стаканы.
...Постепенно наступила ночь. Компания, утомленная картами и возлияниями, рухнула спать, затих домотавший кассету магнитофон, смолкла, наконец, возня на кроватях, квартира уснула. Лишь на кухне оставался гореть свет, та, обложившись умными книжками, ссутулился над столом Мишка Пакутицын. Размашисто, смело и неутомимо чертил он на бумаге длинные формулы, зачеркивал, переправлял, переписывал вновь и вновь, с жадностью выкуривая между делом сигарету за сигаретой. Время уже перевалило за первый час ночи, когда в задымленную кухню просунулась страдальческая мордашка Юры Еркина. Юноша был не очень пьян, но так печален, будто не человек это был, а сам пессимизм из плоти и крови. На то были причины, хотя не каждый бы признал их достаточно уважительными. Только что Юра посредством Еленочки пытался смыть с себя позорное пятно целомудрия, но все потуги показать себя мужчиной оказались безжалостно тщетными. Впервые оказавшись в голой непосредственности с девушкой, Еркин страшно волновался, дрожал руками, как закоренелый хроник, а тут еще пьяный Костя Зык громко отпускал сальные шуточки, смущал этим бедного юношу, в результате чего он и опозорился полнейшей немощью. Обманутая Еленочка в сердцах обозвала Юру пацаном и, отвернувшись, к стене, уснула в знак протеста. Еркину же было не до сна, он ощущал себя жалким, ущербным существом, глубоко страдал от этого, наконец ему стало невмоготу находиться среди полноценных людей, потому-то он и вышел на кухню к умалишенному Пакутицыну.
Мишка к появлению Юры отнесся почти безучастно, раскурив очередную сигарету, безумец перелистывал страницы большой черной книги с устрашающим названием «Функциональный анализ».
–И ведь каких только функций нет! – глубоко и разочарованно вздохнул Мишка, – а про половую – ни полслова! Замалчивают проблему, не хотят бессилие собственное признать. Эх, вы, Келдыши-Капицы...
Юра Еркин молча набулькал себе стакан вина, посмотрел на него, как на негодяя, собрался с духом и проглотил залпом.
–Понимаешь, Юра, эта половая функция – дьявольски интересная вещь! – не отрывая взгляда от записей, с увлечением продолжал Мишка, – во-первых, это должна быть функция двух переменных, скорее всего, с производными. Функция эта интегрируема и в то же время дискретна. Спросишь, почему так? Я тебе отвечу, что это очевидно. Иначе это была бы не половая функция, а какая-нибудь задрипанная парабола. Константин выдвинул гипотезу, что половая функция есть функция периодическая. Что ж, может быть, и так. Главное не в этом. Полчаса назад я пришел к выводу, что половая функция суть на самом деле половой функционал, а значит... Ты понимаешь, о чем я говорю, Юра?
Юноша моргнул мутными глазами и отрицательно повел головой.
–Конечно, не понимаешь... Или не хочешь понять, хочешь отмахнуться от проблемы, сделать вид, что ее не существует. Конечно, так проще, ну и живите себе... Да, а что же ты не спишь? Ты чем-то расстроен, Юра?
–Расстроен, – глухо повторил Юра, – не то слово... Думал, жизнь только начинается, все впереди, то да се... А я, оказывается, импотент уже. Все кончено...
–Я, Юра, сошел с ума и то не ропщу, – резонно заметил Пакутицын, – да и что есть импотенция, как незнание численного выражения половой функции.
–Но как же так! – воскликнул юноша, чуть не рыдая, – значит, мне никогда не дано познать восторгов любви! Как жить теперь... Зачем жить...
–Ну, если ты так ограничен, что задаешь такие вопросы, тогда действительно незачем. В жизни столько интересного и прекрасного, а ты... Эх, ты!
–Но ведь хочется же...
–Стань онанистом, – не задумываясь, посоветовал Пакутицын, – это же просто замечательное занятие! Ты только подумай: человек – раб инстинктов, сильнейший из которых – половой. Онанист же полностью подчиняет половой инстинкт своей железной воле, а значит, приближается к сверхчеловеку.
Юра был неутешен и выпил еще полстакана.
–А как мама завтра заругается, – вдруг спохватился он, – я же ночевать не пришел. У! А ведь еще не поздно. Пойду...
Еркин ушел. Мишка еще немного поработал, а когда сигареты кончились, решил немного вздремнуть. «А, может, мне пригрезится во сне половая функция? – с надеждой думал он. – Ведь приснилась же Менделееву его дурацкая таблица!» Ощупью он добрался до кровати, Зык тотчас подвинулся, он тоже не спал.
–Не спится, – пожаловался он, – не допил, наверное. А тебе как, полегчало?
–Как бы не так, – усмехнулся Мишка, – еще дурнее стал. Юрка ушел.
–Слышал. К маме заторопился, козел... А знаешь, Мишка, жалко мне вдруг стало матерей. Растят они деток, растят, заботятся, волнуются, манной кашкой кормят, чтоб здоровенькими выросли. Все для них! И вот выросли сволочи и только и знают, что травят себя бормотой, одеколонами, колесами всякими. Весь материнский труд – коту под хвост. Ты вон и вовсе с ума сошел, я тоже человек конченый... Странно еще, что какие-то бабы при нас. Считается ведь, что это более возвышенные твари, чем мужики, а поди как ты...
–Ничего удивительного. В каждом человеке заложено подсознательное стремление к разгадке тайны половой функции.
–Началось, – проворчал Костя, – переляг-ка лучше к Еленочке, может, разгадаешь тайну. А то она сегодня злая.
–Рад бы, да не могу, – вздохнул Мишка, – я дал себе обет целомудрия, пока не выведу половую функцию. Лучше давай вместе подумаем, в скольких точках на графике половой функции может наблюдаться экстремум. И если есть экстремумы, то в чем заключается физический смысл максимумов и минимумов?
–Мишка!
–Интуитивно я чувствую, что математическое ожидание числа экстремумов – бесконечность, но следует ли из этого, что...
–Если ты не перестанешь, я уйду ночевать на вокзал! – пообещал Зык.
–Вокзал! Это же прекрасно! Да, вокзал! Мы сядем в любой поезд, будем, как дети, забудем к чертям о всяком билете, укатим с концами из этого пыльного Херовограда, сойдем на случайной станции и начнем новую жизнь, полную радости творчества, лишенную дурных привычек, насыщенную исследованиями половой функции...
–А-а-а-а-а! – не выдержав, завопил Константин, сорвался с кровати, схватил с пола первые попавшиеся трусы, майку и, бормоча матерные фразы, метнулся к дверям. Пакутицын захохотал. С минуту было тихо, затем Зык вернулся и упал обратно на постель.
–Смалодушничал? – ехидно поддел его Мишка.
–А толку-то, еж твою мать! Тебя ж, волка, все равно угрызения не пробьют!
–Мальчики, может, хватит базарить? – прорезался вдруг голос Светочки.
–Ты тоже не спишь? – удивился Зык.
–Уснешь, кажется, в этом дурдоме, – подала голос Еленочка, – Миш, а Миш, а пожрать у тебя что-нибудь будет?
–Поищем, – сказал Мишка.
–Пошлите тогда есть, что даром-то валяться.
–Только, Мишка, прошу тебя, ни слова о половой функции. Умоляю тебя, – жалобно попросил Зык, – здоровьем твоим тебя заклинаю! А то ведь я психопат, у меня нервы, я такое могу сделать. Мишка! Мишенька!!!
– – –
Шли дни. Медленно, угрюмо, словно под конвоем, но шли. Мишка Пакутицын полностью погряз в собственном сумасшествии. Почти перестав выходить из дому, он дни и ночи напролет листал справочники, чертил формулы, в напряженной работе мысли выкуривая по три пачки в день. Коварная половая функция не желала выводиться. Один раз Мишка написал письмо в передачу «Очевидное-невероятное». Текст был таким:
Многоуважаемый мистер Капица. Я всегда с большим интересом смотрю ваши репортажи о различных проблемах науки. Несомненно, вы знаете, как в настоящее время весь научный мир и остальное более-менее прогрессивное человечество волнует проблема алгебраического выражения половой функции. Очень хотелось бы услышать в одной из очередных ваших передач, каких рубежей достигли ученые в определении вида половой функции, построении графика.
С уважением, М.Пакутицын.
Сойдя с ума, Мишка не чувствовал ни малейшей потребности в человеческом обществе. Лишь Костя Зык изредка посещал больного друга, за одним осушая в его квартире бутылку-другую или пузырек-другой. Пакутицын не отказывался поддержать компанию, хотя сам не пил.
–Пишут, что продажа алкоголя для государства вещь экономически невыгодная, – рассуждал он, бывало, сидя напротив пьянствующего Константина, – на своем примере мне трудно с этим согласиться. Раньше я пропивал в среднем пять рублей в сутки. Это 300 рублей в месяц! Теперь же, обезумев, я не пью, веду паразитический образ жизни, пользы с меня, как с козла меда, а государственный бюджет понес ощутимые убытки.
–Слушай, Мишка, а может, вмажешь? – однажды предложил Зык, – мозги промоются алкоголем и поправишься.
–Сомнительно, – сказал Мишка, – но проэкспериментировать можно.
Друзья приняли на грудь по бомбе «Анапы».
–Полегчало? – с надеждой спросил Зык.
–Нет, – зевнул Пакутицын, – только опьянел и потерял работоспособность.
–А пошли в кино, раз такое дело.
Тернии и звезды утомили друзей сравнительно быстро. Константин, усевшись поудобнее, начал кемарить.
–Слушай, – толкнул его Мишка, – ссать охота, как из ружья!
–Сиди, – сквозь сон отозвался Зык, – бог терпел и нам велел...
Пакутицын остался сидеть, хотя мочеизнурение отравляло жизнь хуже зубной боли. «А что, если...» – вдруг осенило Мишку.
Чуткий слух Константина вдруг уловил, что на пол закапало. Зык покосился на Пакутицына – Мишкино лицо удовлетворенно блаженствовало. Константин чуть не выругался на весь зал от злобы, с трудом подавив в кашле готовый вырваться из пересохшей глотки нелитературный мат.
Фильм кончился. Приятели молча брели по пыльной, с обрубленными кустами на газонах улице Херовограда. Долго никто не решался заговорить.
–Ну и жлобина же ты, Михаил! – наконец выговорил Зык. – Надо же так опуститься, еж твою мать!
–Ну-ну. Как денег занять или на хате у меня поверещать с телкой, так Миша, а как сумасшедший друг в кино обоссался – так сразу уже и Михаил. Вот в этом, Костя, ты весь!
–Значит, сучий ты сын, напустил под себя и кайфуешь, а я терпеть должен!
–Должен. Ты ведь еще не сошел с ума, с тебя и спрос другой. А с меня что взять. Недееспособен и имею льготы. Ой, а погодка-то какая! Тепло, хорошо и штаны моментом сохнут. Тебе бы сейчас чего больше всего хотелось?
–Глупый вопрос. Еще бы фуфырь всосоть да поблевать где-нибудь.
–Примитив. А вон, видишь, оперный театр. Весь белый, красивый, чистенький. Жопу бы им вытереть было по кайфу...
Зык выразительно вздохнул.
–Думаешь, неосуществимо? – загорелся Мишка.
–Жопу-то не жалко тебе?
–Есенин жизни своей не пожалел, а мы жопу жалеть будем? И не стыдно тебе? Обыватель. Я говорю тебе сейчас о научном аспекте этой проблемы. Вон, видишь, на афише оперный театр нарисован. Афишей же можно жопу вытереть, а?
–Мусора за жопу возьмут.
–Абстрагируйся от этого. Итак, что такое афиша? Это плоскость, она двумерна. Жопа же наша, как ты сам понимаешь, есть трехмерное природное образование. Давай рассуждать дальше. Ты, конечно, знаешь, что наш мир четырехмерен?
–Впервые слышу.
–Какой же ты еще дурачок, – покачал головой Мишка.
–От дурака и слышу, – мрачно буркнул Зык.
–Нет, Костя, ты не путай, я не дурак, я шизофреник, а вот ты кретин безмозглый, и путать эти два понятия, ну, я не знаю, это все равно, что спутать половую функцию с половой тряпкой. Значит, двумерной афишей мы вытираем трехмерную жопу. Теперь пойдем дальше, мир, в котором мы живем, трехмерен, и он как гондон натянут на четырехмерное пространство – это уже научно доказано. Теперь-то ты понимаешь, что нашим оперным театром подтереться можно запросто. Нужна четырехмерная жопа!
–Угу-угу, – согласился Зык, – давай-ка лучше в аптеку зайдем, может, корвалол дают, хоть чуть-чуть подгонимся, а?
–Ты иди, Костя, а я лучше домой пойду. Протрезвел я и перед сном немного поработать можно.
– – –
Как-то раз телефонный звонок поднял спящего на полу Константина посреди самой что ни на есть кромешной ночи. В трубке захлебывался возбужденный голос Мишки Пакутицына:
–А и Б сидели на трубе, – тараторил безумец, – а что есть А и Б?
–О-о-о-о, – только и мог простонать полуживой Зык.
–Да, правильно! Я тоже вдруг понял, что это иероглифы!
–Еж твою мать, – процедил Константин, бросив трубку. Но это был не последний звонок за ночь. Мишка горячился, распинался, доказывал.
–Убивец, – наконец сказал Зык, – если еще раз позвонишь, напишу писульку «В моей смерти винить Мишу П.» и сожру спичечный коробок! Нет, два коробка!
Пакутицын испугался и больше не звонил. Костя Зык же, продав пальто, вошел в многодневный лежачий запой, только спал и пил, теряя даже счет бесцельно прожитых дней и, конечно, в таком состоянии не мог навещать больного товарища. Когда же все оказалось выпитым, Зык обнаружил себя в таком глубочайшем похмелье, что колотился всем телом, слышал многочисленные голоса и, перепуганный, рискнул приплестись к Пакутицыну.
–Спасибо, – с порога воскликнул Мишка, безуспешно пытаясь поймать для рукопожатия вибрирующего в треморе товарища, – это гениально, Костя, я не ожидал от тебя, но твой вклад в науку...
–П-п-пить, – с трудом разлепив ссохшиеся губыЮ выговорил дрожащий Зык.
–Но ничего нет.
–Пить! – хрипло выдохнул Зык.
–Так сам посуди, нету. Да не грусти ты, Костя, ты послушай.
Но Константину трудно было не грустить.
–Пи-и-и-и-и... – застонал он и осел на пол. Начинались конвульсии.
–Есть только «Лесная вода», но хотел оставить ее на 7-е ноября, – нехотя признался Пакутицын.
–Скорее!
С неистовством одержимого Зык поймал губами горлышко бутылька, после наполнил весь коридор чмоканьем и постаныванием, сидя в кухне, можно было бы с успехом предположить, что за стеной общаются уж очень страстные возлюбленные. Потом на минуту воцарилась тишина.
–Так, – приходя в себя, проговорил Зык и, поставив ополовиненный лосьон на тумбочку, стал подниматься на ноги, – так что ты такое, м-м-м, говоришь?
–А ты разве не помнишь, что сказал мне, когда я звонил? – удивился Мишка.
Константин отрицательно повел головой. Только сейчас он обратил внимание, что на тахте прямо в одежде и сапогах валяется какая-то женщина лет тридцати, явно опойного вида.
–Ты сказал «еж»!
–Это кто? – спросил Зык, кивнув на спящую незнакомку.
–Вероника, моя жена, – отмахнулся Пакутицын, – проходи пока на кухню, садись. Так вот, значит, еж. Как я сразу-то не догадался! Иероглифы А и Б на самом деле расшифровываются как Еж. А это Ё. Б это Ж. Проще пареной репы!
–С чего ты взял? – Константин был благодарен другу за исцеление и посчитал, что сейчас было бы просто невежливо не поддержать беседы.
–Ха! Это же очевидно, – рассмеялся Мишка.
–И на каковском таком, значит, языке? – продолжал допытывать Зык.
–На ежином, конечно! – воскликнул Мишка и с азартом продолжал, – Ты, конечно, в курсе, что ежи – единственные живые существа, прилетевшие на Землю с другой галактики. Потом они, само собой разумеется, деградировали от пьянства, а через миллионы лет и вовсе одичали, но структуру-то тела при этом сохранили прежнюю, это-то и сказало ученым об их инопланетном происхождении. Ведь ни у одного земного существа не растут на теле иголки!
–Да... А эти ведь еще есть, как их, еж их мать-то... дикобразы!
–Кто-кто? Дикобразы? – снисходительно улыбнулся Пакутицын, – и ты, Костя, веришь в это? Запомни: дикобразы – это миф, плод народной фантазии и больного воображения, все равно как Несси, снежный человек, вурдалаки, летающие тарелки. Ты сам-то видел дикобраза?
–Нет.
–Ну вот видишь?
–Хэ... – Зык покосился на флакончик, прикидывая, на сколько приемов растянуть наслаждение – Ну, если на то пошло, то я и ежа живьем никогда не видел. Сам знаешь, у нас в Херовограде зверинец зверьем не блещет, одни кошки, собаки и вороны. Говорят, была когда-то рысь, да и ту сторожа по пьянке съели.
–Как не видел ежа, – растерялся Мишка, – и в музее не видел?
–Я по кунсткамерам не ходок, – гордо ответил Константин.
Пакутицын наморщил лоб, закурил, задумался.
–Ну, а п..ду-то ты когда-нибудь видел?
–Обижаешь, – осклабился Зык, вновь припадая к флакончику.
–Уже лучше. Так вот, знай, похожа п..да на ежа, хотя, в сущности, не совсем одно и то же. Ты, конечно, спросишь меня, как были расшифрованы иероглифы? Элементарно. Ежи в своем алфавите первыми буквами поставили «ё» и «ж».
–Зачем?
–От мании величия! Они ж себя покорителями галактики возомнили. Ну так вот, получается, что у нас буква «а», а по-ихнему будет «ё». Понимаешь?
Константин искривился в знак непонимания.
–Правильно, куда тебе. Пропил мозги-то! Вот, смотри, я тут составил краткий человеческо-ежиный разговорник, – Мишка вытащил из многочисленных разбросанных по столу бумаг толстую тетрадь, – вот древне-ежиный алфавит: ё ж а б в г д е з и к л м н...
–Около жо-пэ че-ше-ца, – закончил Зык и неприлично захохотал.
–Несерьезный ты человек, – огорченно вздохнул Мишка, – стараешься ему объяснить, довести, в лепешку расшибешься, а ему хиханьки да хаханьки. Да «Лесная вода». Нельзя же так! Кстати, жопа по-ежиному будет «еопа». Так вот, ежи были люди грамотные и, конечно, тоже пытались проникнуть в тайну половой функции. И вот что они пишут, – Мишка выдержал торжественную паузу и, ломая язык, прочел: «Полоаёя функция – функция ваух пгргмгнных а чгтырдхмгрком простанствг», что переводится как «Половая функция – функция двух переменных в четырехмерном пространстве». Представляешь, я ведь так и предполагал!. Ежи тоже знали о четырехмерном пространстве.
–Четырехмерном, – в памяти Константина что-то нехотя зашевелилось, – это что, которым жопу вытирать?
–Дурак! Оперным театром жопу вытирать будем. Когда, конечно, достигнем уровня развития ежей. На момент, конечно, расцвета их цивилизации.
–А где ты эту заковыристую фразу на ежином мог откопать?
–Нигде пока. В том-то и дело, что копать надо! А деканат истфака не желает средства для раскопок выделить. Ходил на днях, объяснял, убеждал, а они на меня смотрят, как на идиота, и в упор не видят. Бюрократия чертова!
Из комнаты донесся громкий всхрап.
–Да, а когда это ты поджениться успел? – вспомнив, спросил Константин.
–На днях. Возвращаюсь как раз из деканата, смотрю, Вероника у винника стоит и у каждого прохожего в долг 20 копеек просит. Я ей дал и еще добавил, чтоб она и мне водки купила, мне ж еще нет 21-го.
–Как?! – резко встрепенулся Зык, выронив пустой флакончик, – есть водка?
–Да. А что?
–Как что? Давай напьемся быстрее!
–Ишь, растащило тебя. Халявщик. Нет, а то слишком жирно срать будешь, ни один унитаз проворачивать не возьмется. Купили, значит, водку, я говорю: пошли ко мне пить. Одну бутылку выпили, и тут меня как озарило. Да ведь передо мной существо противоположного пола! Значит, я могу с ним совокупиться. Парадоксально? Не вывев формулу половой функции. А может, это практический шаг в решении проблемы? А? Каково?
–А давай это самое, водки попьем, – как бы невзначай предложил Зык.
–Я жизнь решил окончить холостую, – не слушал его Пакутицын, – теперь будем как супруги Кюри вместе в радии ковырялись, а мы половую функцию искать! Хорошо? Нет, это просто здорово!
–Конечно. А давай все-таки немного водки попьем, – не унимался Константин, – да! Ты же меня, злодей, на свадьбу не пригласил. Почему?
–Ты же сказал, что два спичечных коробка съешь, я и не стал звонить.
–Сука ты! Пися ты, Мишка, пися! Лучшего друга со свадьбой пронес... Не стыдно тебе? Спичечных коробков испугался! А много народу на свадьбе было?
–Нет. Мы – скромно. Вдвоем посидели.
–Много выпили, да?
–Да ты что, Костя, не знаешь, что жениху с невестой не наливают на свадьбе? Обычай такой. Все гости водюльником тешатся, а молодые сидят, «колеса» жрут, потому что им нельзя алкоголь. На потомстве плохо сказывается.
–Да? А «колеса» не сказываются? – с издевкой спросил Константин.
–Дурачок! Если колес как следует пережрешь, то у тебя вообще ведь не встанет, так что и никакого потомства не будет нездорового. Тут все продумано, небось, не глупее тебя люди ритуал сочиняли.
–Давай тогда водки выпьем, – Зык не терял надежды, – за твое счастье я с неимоверным удовольствием оприходую бокал. Ну как? Пьем?
–Костя! Опомнись! Посмотри на себя! Сколько можно пить?! – шумно и осуждающе вздохнул Мишка.
–В 1990-м году алкоголь исчезнет, – медленно и скорбно заговорил Зык, – и я, если , не дай бог, доживу до черного дня, то сразу же сдохну! А ты... Кончается жизнь, рушится все, землю рвут из-под ног, а ты... Не хочешь налить лучшему другу водки-и-и-и...
Константин уронил голову на стол и зарыдал со вскриками, по-бабьи.
–Мужайся, Костя, – Пакутицын положил другу руку на плечо, – все мы сдохнем  и завоняем, это страшно. Но будь мужчиной!
–Буду, – пробормотал Зык, приподнимая со стола заплаканные глаза, – а водки выпьем?
–Не надо, Костя, – мягко стал уговаривать Пакутицын, – ежи, вон, тоже пили, и посмотри, во что превратились теперь?
–Ежи... Что ты мелешь, – простонал Зык, – ежа же бутылкой убить можно!
–Так ведь и посуда у них была... А! Погоди. Ты же говорил, что никогда не видел ежа? Откуда же тогда знаешь?
Константин вздохнул. Глаза его воровато забегали.
–Поймал-таки на слове, – дрожащим, как в лихорадке голосом выговорил он, – да на, держи и подавись ты, сука!!!
С этими словами Зык выдернул из-за пазухи мертвого ежа и с бешенством грохнул его об пол.
–Откуда? – изумленно охнул Мишка.
–Убил я его, убил! – стуча зубами, Константин трясся в припадке истеричного дикого хохота. – Что, испугался, ха-ха-ха-ха-ха-ха! Да не еж это, сердце мое колючее, ласки не видевшее сердце, ха-ха-ха-ха! Ты видишь, что происходит, Мишка? А ты еще не хочешь налить!
–Тебе, кстати, не кажется, что ты сошел с ума? – полюбопытствовал Мишка.
–Это ты сошел с ума! – с обидой огрызнулся Зык, – а у меня «белочка» началась просто. Галлюцинация это, понял?
–Угу, – в задумчивости почесался Пакутицын, – кажется, начинаю понимать. А Вероника, по-твоему, тоже галлюцинация?
–Наверное. Хотя, тебе видней... Так что, может, водочки? – подмигнул Костя.
–На! – в свою очередь взбесился Пакутицын, с грохотом выставив на стол бутылку «Русской», – на, и ужрись, если не можешь без этого! Только меня не отвлекай и не спрашивай ни о чем. Я решил возродить древнюю культуру ежей. Дай сюда стул, бестолочь!
И Мишка, достав чистую тетрадь, занялся переводом романа «Как закалялась сталь» на ежиный язык. Притихший Константин виновато глотал водку, заедал ее дохлым ежом и аккуратно сплевывал на блюдечко окровавленные колючки.
– – –
Угрюмый, качающийся, задыхающийся от усталости и жизни молодой человек медленно взбирался по ступеням подъезда. От молодого человека пахло табаком, одеколоном, перхотью и мраком. Это был Костя Зык. После того памятного случая он недели две не наведывался к Мишке – боялся галлюцинаций. Но вот приперла тоска, и идти было некуда. Зык вновь приперся к Пакутицыну.
Мишка открыл почти тотчас. Он расхаживал по квартире в длинном махровом халате и болотных сапогах.
–Молодец, что зашел, – бросил он вместо приветствия, – я уж думал, не свидимся.
Константин ничего не стал уточнять – мало ли что несет безумный.
–Светочка забеременела, – мрачно сообщил он, заваливаясь в дверь, – Юра Еркин повесился, ты спятил, и я опять остался крайним! Говорит, если не женюсь, в суд подаст на алименты.
–Кто последний – тот и папа, – рассудительно напомнил Мишка, – а почему бы тебе действительно не жениться?
–Я что, чокнулся?
–Ну почему, женятся же некоторые и их за это в дурку не увозят.
–Баран! Если я женюсь, меня ее предки махом в ЛТП закроют! – скрипнул зубами Зык. – А выкусите! Я лучше руки на себя наложу!
Константин был злобно пьян, алкоголь перестал быть кайфом.
–Насмешил. Да ты скорее в штаны себе наложишь, – усмехнулся Пакутицын.
–Ах, ты... – глухо прорычал Зык и надолго задумался, подбирая нужное ругательство. Ничего экстравагантного не приходило в голову, зато в нос стала шибать терпкая, неразбавленная вонища. Только сейчас Константин обратил внимание, что всюду – в коридоре, в комнате, на кухне – на полу то тут то там валяется полузасохшее говно. Зеленые мухи ползали по нему, ссорились, спаривались, гудели.
–Ох, и сука же ты, Михаил, – только и смог выговорить Зык, – совсем уже обнаглел. В комнатах срешь!
–Ой, Костя, вечно ты на всякие мелочи тратишь внимание, – раздраженно отмахнулся Пакутицын, – да еще таким тоном, что можно подумать, тут вообще... Как будто трудно понять, что если человек, как я, целиком поглощен наукой, то ему не до всяких тонкостей этикета. Ньютона взять – так кот даже бриться забывал!
–Ты опасно болен, – сказал Зык.
–Я? Это в связи с эти, что ли? – Мишка пренебрежительно пнул близлежащее говно и рассмеялся. – Ерунда! Обычная нечистоплотность. Это же еще не капрофагия.
–Капрофагия? Это что? Половое влечение к говну?
–Нет. Тривиальное говноедство, – пояснил Мишка, – ну, а что особенного? Едят же собаки говно и друзьями человека при этом числятся, хотя замечено: с кем поведешься – от того и наберешься. А зайцы – так те совсем без говна жить не могут. Привыкли. Ученые даже как-то эксперимент провели: держали зайцев в клетке и все говно у них тут же отбирали. Так те захирели и передохли вскоре. Не вынесли абстиненции. Страшная это штука, хуже водки, хуже «колес». Так ты в дверях выстроился? Проходи.
Константин скептически передернул носом, но рискнул принять приглашение и осторожно пробрался на кухню.
–Значит, Мишка, уже и говно жрешь, – помолчав, потрясенно проговорил он.
–Да нет, в общем-то, – виновато отводя глаза, пожал плечами Пакутицын, – ну, что значит «жру»... Так, баловнулся пару раз – это же еще не еда. Пристрастие пока не появилось. А вообще-то, сдаюсь я, Костя...
–В смысле?
–Тошно жить. Не могу так больше.
–Еще б не тошно.
–Да не из-за говна, не подумай. Просто тошно. Цель жизни исчезла – и пустота... Кстати, а Еркин из чего повесился?
–Из ружья, – Зык мрачно сплюнул на пол.
–Кончай плевать, свинья! – на миг вспыхнул Мишка, – не в хлеву все-таки! Я спрашиваю, из-за чего?
–Из-за импотенции.
–Молодец, – с уважением проговорил Пакутицын, – есть еще люди. Я было тоже думал, да не смог. Да, хочешь взглянуть? Или тебе не интересно?
На листе бумаги было аккуратно выведено: x + y = любовь.
–Что такое? – не понял Константин.
–Что... Половая функция, – грустно улыбнулся Пакутицын, – как все просто. А я-то интегралы, синусы, а тут функция, да, как и предполагал, двух переменных, линейная функция, которая по всем заборам расписана. Я когда вывод формулы кончал, аж руки дрожали, думаю, ну, Нобель в кармане... И вот, изобрел велосипед... Ладно, плевать. Простимся, что ли?
–Ты чего?
–Говорю же, сдаюсь я. В психбольницу сдаюсь. С половой функцией я разобрался – и что дальше? Не могу больше. Совесть мучает, тоска, одиночество, стяжательство. А там хоть общество, люди, психологическая разрядка...
–Да, – не зная, что возразить, обреченно вздохнул Зык и выудил из кармана недопитый флакончик «Тройного», – выпьем тогда?
Пакутицын молча выставил на стол стаканы.
–Не знаю даже, какой тост-то произнести, – разливая парфюмерию, задумался Константин, – может, за то, чтоб не в последний раз?
–Угу. И за все хорошее!
Чокнулись, выпили. Мишка ушел звонить. Зык молча закурил беломорину.
–Алло, – слышался из комнаты спокойный, ровный голос Пакутицына, – пожалуйста, пришлите психбригаду. Адрес? Записывайте: Херовоград, улица академика Королева, 3, квартира 70, 4-1 этаж, звонить два раза. Случай сумасшествия. Ну, говорю, сошел с ума! Кто-кто, я сошел. Да, с ума, с ума, записывайте. Угу, пожалуйста. До свидания.
–Вот и все, – вернувшись, сообщил он, – вот и все, что было...
–А что было-то? – задумался Константин.
–Вот именно... Ничего хорошего, а если и было что-то, то лучше б и не было. У меня еще будет время поразмышлять об этом...
–Может, там тебя вылечат?
–Исключено. Такое, Костя, неизлечимо. Ты и сам видишь. Да, кстати, шуруй-ка отсюда, – спохватился Мишка, – а то прикатят меня брать, а ты тут, и по роже видно, что тоже с приветом и на грани.
–Да-да, – согласился Зык, вставая, – пора. Пиши.
–Навещать-то приезжай. Курить привози, а у меня, может, «колеса» будут.
–Ага, может быть, ну ладно...
–Если надумаю и удастся сбежать – сразу же позвоню, – сказал Мишка.
Второпях Константин поскользнулся на говне и чуть было не упал, но ни у Пакутицына, ни у самого Зыка этот маленький казус не вызвал даже улыбки.
–Прощай, – протянул руку Константин, – не поминай лихом!
–Держись! На воле тяжело, я знаю... Ну, счастливо тебе, – пожимая руку товарищу, кивнул Пакутицын.
Двери захлопнулись. Медленно, преодолевая одышку, Константин поплелся вниз по лестнице. Мишка устало опустился на пол, облокотился спиной о стену и, закурив, закрыл воспаленные, измученные глаза.