Ошибка

                папины рассказы


          
Позади форсирование Днепра на плотах и резиновых лодках. Какой бесконечно широкой казалась эта река с летающими над ней крестоносыми самолётами! Какими ледяными, бездонными и ненасытными были её воды! Потом уже освобождение нескольких деревень, наступление, оборона. Последние дни Моей войны. Мы с командиром Михайловым в открытом погребе. Из немецкого ручного пулемёта прицельно бьём по самолётам. То дальше, то ближе от нас фонтанами земли взрываются мины. Солёный пот заливает глаза, я то и дело протираю их пилоткой. Михайлов в каске, на которую тонкой струйкой ссыпается земля с края погреба. Почему-то подумалось, что и прилетевшие осколки мины так же ссыпятся, не причинив вреда. А вот моя уставная пилотка не так уж и надёжна.
  Когда прерывается связь, получаю приказ от командира: проверить её и соединить перебитый провод. Выскакиваю из погреба в этот жужжащий ад, ищу глазами провод, нахожу и… Высокий длинный звук взрыва мины и рвущееся от осколков её моё тело. Частью ускользающего сознания осознаю, что падаю, что вот так и умирают, и ещё успеваю заметить бегущего ко мне нашего пулемётчика. Это он перебинтовал мою раненую голову и руку, а ноги - уже санинструктор в том же погребе, куда я еле-еле забрался. Помню свет коптилки в подвальной темноте и укропный запах огурцов из бочки. Вот она, мирная жизнь с зелёным щедрым огородом, с тёплыми закатами на отмытых добела некрашеных ступенях крыльца, с мамой, укладывающей рядами в бочку хрен, укроп и вот такие же крупные гладкие огурцы.
Санитар помог мне выбраться наружу, показал направление, куда идти. До санбата было километра два. Осенняя холодная ночь торопила меня. Один добрался до места, где лежали раненые, кто, где придётся. Потом уже бесконечно долго, так казалось, везли нас на телегах, военных машинах в госпиталь в Дергачи Харьковской области. Раненых было так много, что врачи оперировали почти без отдыха. Все мои раны нестерпимо болели. От бинтов и мазей, гниющей плоти невозможно было дышать. Я попросился в баню. Женщина, которая мыла раненых, раздела меня и, вздохнув, спросила: « Как же я тебя буду мыть, сынок? Ты весь в бинтах».  « Хоть как нибудь»  После даже такой помывки мне стало чуть-чуть легче. А утром я потерял сознание.
 Оперировал мою голову с застрявшими в ней осколками мины Бурденко. Не буду описывать, как удаляли костные осколки, как сверлили, скусывали края раны. Вот, когда скальпелем разрезали мою рану всё дальше и дальше, я попросил, чтобы только не резали лоб. Врач рассмеялся. Не о красоте он думает, а о спасении жизни. И после операции пообещал мне ещё двадцать лет жизни. Ошибся доктор. Но какая это была замечательная и справедливая ошибка. Столько всего удалось мне сделать за «лишние» непредсказанные им годы. Здесь были и счастливая любовь к самой прекрасной женщине на свете, и любимые дети, и единственно верно выбранная профессия, и труд, который в радость, и жизнелюбие, надеюсь, до последней минуты.


На фото папа и я. Последнее его лето. Белокуриха. 2015 г.