За чертой. Феномен 2

2.  Перекрёстки судьбы.
   
   Принято считать, что перед смертью люди обычно предаются воспоминаниям, пролистывая страницы своей удачной, а, может быть, и не очень удачной, жизни. Не все ведь могут похвастаться всенепременным счастьем. Частенько, так называемые, инженеры человеческих душ уверяют доверчивых читателей, что перед глазами умирающего проносится вся его жизнь от начала и до конца. Не знаю, правы ли писатели, настаивая на этой закономерности. Подумалось, что воспоминания не такая уж и плохая идея, особенно если они могут отвлечь от мыслей о надвигающейся неизбежности.
   
   Со вздохом преодолевая боль, я постаралась устроиться на скрипучей койке, как можно удобнее. Лондонская ночь заботливо укутала меня чёрным плащом, отгородив от мира здоровых людей.
   
  - Не буду думать о будущем. Вряд ли в нём ждёт меня ещё что-нибудь интересное, - тихо пробормотала я в пустоту. - Уж лучше нырнуть в прошлое. Оно, кстати, было не таким плохим, во всяком случае, не таким болезненным, если сравнивать с настоящим.
   
  Следует сказать, что творческие умники были всё же где-то гениями. Их намёк на то, что память нам дана не только как украшение сознания, а порой бывает очень полезной, неожиданно оправдался. Воспоминания вдруг поглотили меня целиком, заставив забыть о боли и даже улыбнуться былым мгновениям счастья, которые целебным бальзамом пролились на измотанную душу. Эпизоды прошлого хлынули в меня бесконечным потоком, словно только и ждали позволения получить нечаянную свободу. Забыться оказалось очень приятно. Всё лучше, чем стонать от удушливой, мерзкой действительности. О смерти я ещё сто раз успею подумать. Ей придётся немного подождать.
   
   
    Мне глупо жаловаться на судьбу. Она всегда была необычайно благосклонной ко мне. Даже факт моего рождения уже можно считать чудом. Моя мама не хотела иметь детей. То ли она боялась ответственности, то ли беспокоилась о фигуре. Об этом мы никогда с ней не говорили. Отец же бредил наследником. Это их противостояние ни к чему хорошему привести не могло. Мои старшие брат и сестра, родившиеся слабыми и болезненными, умерли в младенчестве, так и не успев узнать, что такое материнская любовь. Я стала для отца последней надеждой.
   
  - Ты особенная, Ириска.
 
Воспоминание, как вспышка света, пронзает меня ласковым отцовским взглядом. С ощущением этой уникальности я прожила всю жизнь. А вот почему он дал мне такое сладкое прозвище, так и не узнала.
   
   Мама тоже гордилась мною, часто хвастаясь красавицей и умницей дочкой перед подружками. Я никогда не могла пожаловаться на её нежную привязанность, но материнская отстранённость мне казалась естественной. Именно она назвала меня в честь Елены Троянской, веря в то, что красота её дочери не уступает легендарной покорительнице мужских сердец. Мне же лично повторять судьбу этой несчастной женщины совсем не хотелось. Я всегда старалась поступать правильно, не желая стать яблоком раздора, причиной чьей-нибудь вражды. Может быть, поэтому из-за врождённой осторожности на перекрёстках жизни я сворачивала лишь на безопасную тропу, игнорируя голос сердца. Отец одобрял мою разумность, мама совсем меня не понимала. Она ведь всегда отдавалась чувствам без оглядки. Когда отец умер, тут же пустилась в любовные авантюры. Счастья у неё не прибавилось, но надеяться на идеального супруга она так и не перестала. Мужчины почему-то уходили от матери так же быстро и легко, как и появлялись в её жизни, словно их отпугивал призрак отца, незримо витающий у изголовья своей любимой жены, словно охраняющий то ли её от мира, то ли мир от неё.
   
   Смерть отца не оставила в душе глубокой раны. В сознании обосновалась упрямая мысль о том, что он просто уехал, пусть и навсегда. Трагичности же в его уходе я не видела. Конечно, грустила, но ощущения горя так и не возникло. Отец всегда был болезненным, хрупким. Он научил меня думать, что момент расставания наступит неизбежно. Воспоминание о нашем прощании согрело душу.
   
  - Все мы когда-нибудь уйдём из этого мира, - сказал он тогда, целуя мою макушку. - И в этом нет ничего ужасного.
   
  Теперь я это знаю. Моя последняя тропа лежит у моих ног, ожидая, когда я сделаю шаг, махнув жизни рукой на прощание.
   
   После того памятного разговора, отец вышел из дома и сел в машину. Было то самоубийством из-за усталости от бесконечных недомоганий, или в его гибели виновата роковая случайность? Ответа у меня не было. Я просто приняла его уход, как данность, отказавшись от поиска истины. Хоронили отца в закрытом гробу. Огонь не позволил мне ещё раз увидеть родное скуластое лицо с морщинками у глаз. Может, поэтому я не осознавала его гибели. Чёрный ящик, который зарыли на кладбище, с отцом у меня совершенн6о не ассоциировался. Мама же ничуть не сомневалась в смерти своего мужа, будучи уверенной, что жить он без неё просто не смог бы.
   
  - Он пытался покинуть меня, но получилось лишь уйти из жизни, - всякий раз уверяла она меня, вспоминая об отце.
   
   
   Дальнейшая моя жизнь не очень изменилась. Недостатка в деньгах мы не испытывали. Мама почему-то всегда влюблялась в обеспеченных мужчин, которые с удовольствием стремились окружить нас комфортом. Холодность матери ко мне тоже не беспокоила, была привычной. Она заботилась обо мне и, наверное, любила, ну как могла. Мне этого было достаточно, и я не требовала большего. Гармонию нарушили лишь болезни, внезапно налетевшие на меня ураганом. К счастью, ураган оказался скоротечным. Опасения матери, что внезапная хрупкость передалась мне от отца, развеялись, как дым, когда я встретила Андрюху Кротова и влюбилась.
   
   Воспоминание об этой встрече не могло не вызвать улыбку. Она была банальной, романтично-киношной. Но неестественность ситуации я отметила только сейчас, листая странички памяти. Ко мне пристали хулиганы у нас во дворе. Я поздно вечером возвращалась из поликлиники, гадая, где снова умудрилась подцепить очередную простуду. Когда тебя тискают в подворотне трое подвыпивших парней, о болезнях быстро забываешь. Всё что мне оставалось, это завизжать как можно громче. Надежда на появление рыцаря на белом коне, способного спасти мою честь, даже не рассматривалась. В четырнадцать я была уже реалисткой и точно знала: рыцари в наш век давно перевелись. Он появился на мопеде, будто только и ждал сигнала. Высокий, кудрявый, кареглазый. Впрочем, все эти подробности я разглядела значительно позже.
   
   Мои потрескавшиеся, сухие губы, словно сами собой, снова растянулись в бессмысленной улыбке в ответ на воспоминание о том, как Андрюха с диким разбойничьим свистом пытался давить мопедом расползавшихся в разные стороны пьяненьких подростков, растеряно-агрессивно изрыгающих из себя матерщину. Только один из них выразился более-менее внятно:
   
  - Идиот ненормальный! Чего наезжаешь? Здесь на всех хватит. Тебе жалко, что ли?
 
Ответ прозвучал однозначный и удивил меня не меньше, чем моих обидчиков:
 
 - Жалко! Она моя!
   
   Мой спаситель не был рыцарем, но этот его недостаток не помешал мне тогда влюбиться. Та первая юношеская любовь даже теперь кажется самой настоящей и, возможно, единственной в жизни. Только его - вздорного, вспыльчивого и наглого Крота, я никогда не стремилась переделать, перевоспитать, как всех последующих своих избранников. Я принимала Андрюху таким, каким он был, со всеми недостатками. А их было немало. Порой он был невероятно жесток и мог избить человека за косой взгляд, неудачную шутку. Но несправедливым его никто не называл. Он никогда и никому не верил на слово, зато его слову верили все. Друзья называли Андрюху богом машин. С этими железками он был нежен, ласков, заботлив, словно мамочка с младенцем. Помнится, я не единожды ревновала его к коробкам на колёсах, так ненавидимых мною. Андрюха же лишь подшучивал над моей злостью:
   
  - Не рычи, Ириска! Они не собираются тебя убивать, во всяком случае, сейчас. Пока я их чиню, милашки безопаснее ягнят.
  - Одна из них увезла моего отца. Навсегда! - хмуро отзывалась я, удивляясь этому его упрямому желанию называть меня детским прозвищем.
  - Он сам так захотел, или это была случайность, - равнодушно пожимал плечами Андрюха. - От них никто не застрахован.
   
   Но случайностей я признавать не желала. И "любить без памяти" так и не научилась. Любовь невольно изменила мою жизнь. Не все перемены я смогла принять. Из желания поступить правильно, я отказалась от своей первой любви. Чего мне это стоило, знает только моя подушка. Сожалела ли я об этом поступке? Всегда сожалела, и рана, которую нанесла себе сама, так никогда и не зарубцевалась. Даже теперь, покидая этот мир, я всё ещё повторяю привычное:
 
 - Прости, Андрейка. Прощай, любимый.
   
   Конечно, это решение далось мне тогда не так просто. Четыре года я отдавалась любви. Четыре года я чувствовала за спиной его тень. Впрочем, это ощущение осталось со мною на всю жизнь. И всё то время, что мы были вместе, я знала о надвигающемся прощании. Вряд ли Андрюха отпустил бы меня так просто. Ведь я была его, и мы оба это знали. Но я собиралась жить дальше свободно и независимо, совершенно позабыв о многочисленных болезнях, которые исчезли, будто испугавшись силы непривычных чувств. Четыре года любовного плена измучили меня, мешая вдохнуть полной грудью. После окончания школы, мы с Жанкой решили ехать в Москву поступать в институт. Я мечтала о Московском педагогическом государственном университете, а подружка - о факультете фундаментальной медицины МГУ. Зная о вспыльчивости Крота, я была уверена, что ничем хорошим наш прощальный разговор не закончится. А подвергать опасности ещё и любимую подругу я не хотела. Поэтому мы просто сбежали, дождавшись момента, когда Андрюхино внимание переключится на очередной разбитый "Мерседес". Он позвонил через месяц. Думаю, моя мама посочувствовала "влюблённому мальчику" и вручила ему мой номер телефона.
   
  - Ты зря это сделала, Ириска, - в его голосе я не услышала ожидаемого гнева.- Я всё равно найду тебя.
  - Попробуй, - я разрывалась тогда между желанием увидеть его немедленно и не встречать никогда в жизни.
   
  Моё второе желание исполнилось довольно скоро. В этой жизни мы с ним больше не виделись. Я так и не узнала, что случилось на самом деле. Поговаривали о каком-то взрыве в кабаке. Мою любовь поглотил огонь. Остались только обугленная головешка у меня вместо сердца и заросший травой могильный холм, у которого я просила прощения и прощалась каждый раз приезжая в родной город навестить маму. Я знала, что поступила правильно и выбрала свою дорогу на этом перекрёстке судьбы, но легче от этого знания не становилось. Порой мне казалось, я вижу его смуглое лицо в толпе, и сердце на мгновение замирало, а потом снова возвращалась боль, рождённая вечным расставанием с любимым, навсегда оставшимся двадцатилетним.
   
   Я хмыкнула, представив, как хохотал бы Андрюха, подслушав эти мелодраматичные мысли. Он никогда не считал смерть поводом для слёз. Он называл её освобождением от испытания жизнью. Ему просто удалось освободиться гораздо раньше меня. Мои перекрёстки всё ещё были впереди.
   
   
     Всегда приходилось что-нибудь выбирать, чем-то жертвовать, надеясь, что выбор сделан правильно, и жертва не окажется напрасной. Так в своё время я пожертвовала Тошей Славиным. Он так мило ухаживал, сдувая снежинки с моих ресниц. Воспоминания о невысоком светловолосом пареньке, с серыми, как дождливое небо глазами, закружились во мне лунными бликами, то вспыхивая искрами, то растворяясь в темноте. Я мысленно перебирала их, словно бусины волшебного ожерелья, в которых отражались полузабытые лица.
   
   Когда Тоша смущённо попросил моей руки, я, не раздумывая ни секунды, ответила:
 
 - Нет.
 
И дело было не в том, что я не любила этого доброго, романтичного парня, читающего Шекспира в подлиннике и сочиняющего красивые баллады. Любовь мало что значила для меня. Мне нравилось встречаться с этим талантливым юношей, разговаривать обо всём на свете, слушать его сочинения, но я никогда не чувствовала себя защищённой рядом с ним. И я не хотела сделать его несчастным. Даже после многих лет я всё ещё ощущаю те снежинки на своём постаревшем, обезображенном болезнью лице, слышу его отчаянный голос вослед:
   
  - Не уходи Еленушка! Не уходи! Ты не можешь уйти так просто. Мы должны быть вместе.
  - Я никому ничего не должна, - только устало пожала плечами. - Ты славный Тоша, но у нас разные дороги в этой жизни. Мы не увидимся больше.
  - Мы не увидимся, - повторил он, как эхо. Серые глаза его при этом застыли, словно умерли. Я поторопилась уйти, не желая видеть чужую боль. Теперь они снова настигли меня - мёртвые Тошины глаза, и его боль теперь стала моей.
   
   
   Я болезненно поморщилась, пытаясь избавиться от нахлынувшего вдруг чувства вины. Обжёгшее душу воспоминание медленно растаяло во мраке забытья. Ещё одно усилие и новая вспышка памяти завладевает вниманием: смазанное, кровавое пятно легковушки, мелькнувшей перед глазами, чей-то пронзительный крик, резкий рывок и объятья Стаса. Он тогда вытащил меня буквально из-под колёс взбесившейся машины, явно жаждущей моей крови. Безумец шофёр проехал на красный свет светофора и скрылся вдали. Страх прошёл, а ощущение счастья украдкой прокралось в сердце. Все десять лет, что мы были вместе, я искренне верила в свою удачу, опасаясь спугнуть её неосторожным вздохом. Именно в угоду мужу я отказалась от профессии, повесив свой диплом в рамочке на стену. У меня был выбор, но я ведь всегда поступала правильно. Именно для него я родила двоих детей, подчиняясь мечте об идеальной семье. И всё это время я уверяла себя, что счастлива, забывая о непременной расплате. Время пришло отдавать долги. Ничто не может быть бесконечным. Растаяло туманом моё призрачное семейное счастье, исчезла, словно дивный мираж, красота, тонким ручейком истекает время жизни. Даже эта долгая ночь, наконец, закончилась. Рассвет разметал обрывки прошлого, привычная боль вернула меня в реальность.
   
   Вспомнив про вчерашнее обещание посетить магазин, я поторопилась одеться, принуждая себя шевелиться отвратительным словом "надо". Когда подходила к перекрёстку, внутренне хмыкнула:
   
  - Хорошо хоть тут мне не нужно выбирать правильный поворот.
   
  У светофора я остановилась. Чей-то взгляд сверлил спину. Прохожих было довольно много, поэтому определить, кто проявил ко мне интерес, не удалось. Да и не всё ли равно?! Вспомнилась глупая шутка Стаса о том, что своей смертью я не умру, а погибну под колёсами автомобиля. Я не собиралась следовать этому пророчеству. С мрачным удовлетворением осознала: о причине моей гибели гадать больше не придётся. Зелёный человечек светофора намекнул, что можно идти. Я задержалась, пропуская торопыг, надеясь избежать неприятных, болезненных для меня столкновений. Шагнув на проезжую часть, вдруг поразилась пронзительному ощущению дежа вю. И снова, как десять лет назад: чей-то нечленораздельный крик за спиной, алое пятно машины, удар, боль. Только в этот раз Стас не стоял на тротуаре, ведь моя удача покинула меня. Боль была настолько сильной, что я буквально взмолилась о смерти. На мой стон отозвался кто-то по-русски:
   
  - Сейчас, сейчас...
  Зрение на какое-то мгновение прояснилось, мутная пелена спала. Вокруг бурлила англоязычная толпа, а надо мною склонился рыжеволосый парень, показавшийся мне веснушчатым ангелом.
   
  - Надеюсь, я не опоздал, - подмигнул он мне весело, будто бы я вовсе не планировала умереть у него на руках через пару-тройку минут. Потом он резко взмахнул рукой, словно собираясь панибратски стукнуть меня по плечу. Ощущение укола в шею было почти неуловимым, особенно на фоне той пронзительной боли, рвущей на куски моё многострадальное тело. Мир тут же утратил свои чёткие очертания, и я обессилено закрыла глаза. Звук приближающейся сирены скорой помощи вызвал ассоциации с больницей.
   
  - Там мне вряд ли уже помогут, - подумалось вяло. - Нужно бы сказать, чтобы везли сразу в морг.
   
  Но сказать ничего уже не получилось. Осталось только ощущение того, что кто-то уносит меня от воя сирены, от гула толпы, от самой жизни в темноту, в пустоту, в бесконечность.