Притча о пути, князе Голицыне и конюхе Али

Устоявшаяся жара душным облаком накрыла город, закралась в дома, выгоняя людей на улицу, к фонтанам, в лесопарки и заказники…. Кусково, Кузьминки, Измайловское, Царицыно и Коломенское были полны страждущими, ищущими прохлады в знойные деньки и не находящими  даже под сенью деревьев. Казалось, вспотели даже парковые статуи,  расплавились в палящем зное золотые купола, слившись в единое целое с солнечным голубым небом.

Парки на любой вкус. Славянский мотив - Коломенское, величие дворцовых построек- Царицыно, и лишь Кузьминки более всего походили на западный курорт, по которому  вдоль воды полагалось совершать моцион дамам под белыми  зонтиками и томно при этом поглядывать на своих кавалеров.

Но на дворе был уж  21-ый век. Под блатной шансон гуляли вдоль облупившихся усадеб 17-18 века постройки, ели мороженое и шашлыки, пили немецкое и чешское баночное пиво, привычно уже ругая наше, пьяными глазами смотрели в сторону серого рысака с плюмажем на голове, спящего с открытыми глазами неподалёку от конного двора пока возница строчил смс-сообщения на козлах.

 Кто его знает, может быть, спустя лет двести всё это будет выглядеть по-другому, ведь человеческая натура не меняется, и как на самом деле проводили время дамы и кавалеры на водах, было ли всё так уж изысканно и утончённо, нам неведомо, а  сегодня над старым голицынским  парком гремела, оглушая, безвкусная, пустая и безликая песня.

***

Мерин проснулся, заслышав стук каблучков по аллеи и вяло повернул  голову в сторону – на него смотрели холодные голубые глаза женщины в деловом костюме, с напомаженными красным цветом губами.

- Где здесь дирекция? – и голос соответствующий, стальной с резкими скрежещущими нотками. Коню он не понравился, потому он попятился, не желая стоять с его обладательницей рядом.

- Дык вон в той части парка, вам в другую сторону,  - размеренные интонации возницы успокоили и мерин заснул.

Женщина развернулась и целеустремлённо двинулась к нужной ей дирекции, минуя веселящуюся толпу. Ей одной было не до развлечений, ибо Анфиса недавно получила заказ сделать интернет-сайт парка привлекательным в дополнение к своей основной работе в Госдуме в роли пресс-атташе оппозиционного депутата. Парк не вызывал в ней никаких особых эмоций, разве только тех, что были связаны с её работой. Однако, приближаясь к дирекции, взгляд её зацепил  портрет Михаила Голицына – она остановилась, хмурое облачко неясного предчувствия  скользнуло по её невозмутимому лицу, но  она  продолжила свой путь.

***

Директор парка был немолодым человеком с положенным чиновнику брюшком и благородной сединой, которая совершенно не обязательно подчёркивала тоже имеющееся душевное состояние. Ему было немного страшно от визита высокопоставленной и им самим привлечённой к работе над сайтом гостьи, так как только вчера предложение депутата, чьим пресс-атташе она являлась, было утверждено  правящими в окончательном чтении. Суть предложения  - борьба с коррупцией среди муниципальных чиновников  - его очень беспокоила, потому он решил, что может оно и неплохо – пожертвовать малым, излишне высокими гонорарами Анфисы, чтобы не сесть за те вещи, которые согласно новым поправкам вели именно в тюрьму.

- Лет пять, - прикинул он, глядя на портреты Голицына и Путина, с некоторым осуждением взирающих  на него со стены.- Не меньше.

Президент нахмурился, Голицын тоже не пылал счастьем. Но, а что с того, что бюджетные деньги не пошли на реставрацию усадеб? Зарплаты пусть сначала подымут, решил директор, и ему стало немного спокойней.  Ведь о народе всё, о народе… Всем раздал и себя не забыл, но на шпаклёвку не хватило бы, не говоря о расходах на реставраторов.

Анфиса потребовала от него рассказов о парке для вдохновения. Она и  сама была настоящей красавицей, и, глядя на неё, меньше всего хотелось думать об истории, тем более что истории парка  директор-то  и не знал. Полудлинное каре из белых платиновых волос, холодные голубые глаза под дугами тонких бровей на бледном точёном лице….

- Так ведь всё написано, - сопротивлялся он. -  Вот, давайте-ка налью Вам чайку…

- Мне не нужно то, что написано, потому что читать невозможно – тошнит от скуки, так это написано.

- А чтобы не скучно, это я и не знаю как. Есть у нас правда такой Сеня, Арсений. Мы ему уважительную  кличку дали  - Голицын. За знания  о князьях. Так  он у нас вроде паркового скульптура. Реставрирует тут всё. А знаете, какая беда у нас с одними только скульптурами? Кони одни вон в каком состоянии, а денег нет на материалы, потому что дорогие они, но хочется сделать хорошо. Львов так и вообще новых делаем. Воруют.

- Как это?- не поняла Анфиса.

- Просто. Мы их высадим на пристанях  по двое. На утро приходим  - один лев сидит. Один год всю четвёрку вместе посадили и охрану  поставили. И что?  - трагически поднял очи к небу директор.

- Так что с Вашим прайдом  стало?

- Своровали, натурально увели льва, а кому он нужен без львиц, вы мне скажите? Так вот через неделю забрали ему в подруги одну. Каждой твари по паре так сказать. Две самки осталось,  -резюмировал директор и почему-то немного покраснел.

Анфиса поняла, что толку от администрации не будет, попрощалась и отправилась на поиски конюшни, в мансарде которой устроил свою мастерскую скульптор.

***

Веселье в безудержном ритме неслось по парку, убегало от ворот с охранителями грифонами  и переходило на велодорожки, кафе, паровозики, курсирующие по лишённой усадеб части парка, зато наполненной всяческими аттракционами. А вот старая конюшня смотрелась там также странно, как люди в рэпперских штанах подле померанцевой оранжереи. Кони, привязанные к забору, невозмутимо пощипывали траву и не реагировали на  карусели, детский визг и лязг металла.

Также странно выглядел и смуглый мужчина, раздетый до пояса. Он сидел на крылечке и губкой натирал седло, постукивая босой ногой в такт своим мыслям. На губах его играла улыбка, значение которой знали лишь потаённые уголки его души.

- Пройти можно?- голос Анфисы не вывел его из равновесия, он, продолжая улыбаться, встал, повесил седло на перила, и, утопая в пыли, направился к калитке. Собаки разразились заливистым лаем, слепая овчарка угрожающе зарычала.

- Это что за табор! -  возмутилась Анфиса, - Собаки наверняка не привиты, покусать же могут. Фу, какая грязюка!

Она зло посмотрела на вмиг ставшие жёлто-серыми некогда чёрные туфли.

- Где этот ваш Сеня?  - обратилась она к узбеку, уже занявшему своё место на крылечке и также самозабвенно, как до этого седло, натирающему теперь жиром сбрую.

- А там наверху поищи его хозяйка.

- Я никого искать не буду, он здесь работает, как и ты, так пусть изволит спуститься.

Лукавые глаза встретились с гневом, громом и молнией. Сухие сильные кисти рук продолжили драить сбрую. Разозлённая в конец, пресс-атташе обошла работника и стала подниматься по крутой деревянной лестнице наверх, в мансарду, рискуя упасть на высоких шпильках.

***

Вся эта история началась гораздо раньше, как и любая история. Старт был дан в пределах Садового кольца, по которому передвигались те, кто хотел урвать побольше, да пожирней и те, кто мечтал о Великой и сильной стране, и часто первые превращали вторых в себе подобных.  Бег по кольцу полон смысла, ведь конца нет, и не будет, а значит, жизнь продолжается, главное бежать, не останавливаясь. Старая и Новая площади и что символично – рядом Лубянская, будто бы ограждающая собою те две, уютно расположившиеся за остатками защитной  стены Китай-города.

Анфиса смотрела на эти замечательные здания, желая войти в них, но пока местом  её работы было другое, брошенное на абордаж гнева избирателей  - Госдума. Мрачно она шла по его недрам, отдавая себе отчёт, что если её работодатель не пройдёт в следующую каденцию, то и двери, за которыми скрывались коридоры власти, закроются для неё самой.

Войдя в ставший привычным за пять лет кабинет, с видом на бывшую гостиницу «Москва», она также привычно и скучно клюнула в покрытую капельками пота, не смотря на кондиционер, лысину.

- Привет, у тебя хорошее место в списках, ты знаешь об этом?

Лысина не ответила. Лицо утопало в белых пухлых руках, очки лежали на столе.

- Что-то не так? – Анфиса говорила как всегда без эмоционально, но её выдали чуть сведённые брови.

- Фис,  - голос ушёл в сплетённые кисти рук и там едва не умер. Но полный несчастный человек сделал попытку подняться. Он высвободил красное от высокого давления лицо, нахлобучил на переносицу очки и воззрился на молодую женщину -  Фис, ты ведь знаешь, что я коммунист, пролетарий, так сказать, знаешь ведь? Ты понимаешь, что «пролетарием» быть сложно, потому всё своё имущество я переписал на жену. И даже заводик по лозоплетению.  Ей, согласись, развод на руку.

  - Она требует развода?

- Пока нет. Но ты помнишь, весной мы с тобой пошли в отель тут на Камергерском. Были не осторожны, пошли вдвоём, а не порознь ….  А там, у стойки администратора стоял такой хлыщ в белом плаще и болтал без умолку по сотовому.  Он как нас увидел, так ещё и смеяться стал. Я думаю, он нас ждал. Потому что потом меня вызвали туда… Ну ты понимаешь. Всё мне объяснили.  Сказали, не ходи на выборы. Мы, говорят, тебе фондик дадим, будешь деньги давать кому скажем. Это вот чтобы я сидел, как, как свадебный генерал и деньги выписывал платным нашим владельцам СМИ, да? А если не тому дам меньше чем положено, там опять этот хлыщ с фотографиями появится и всё, и если не развод, то сразу в Лефортово! А я уже отсидел своё в 80-х гг.  за антисоветчину. Смелый был тогда….  Правда, вот супчику бы того, горохового, который по четвергам давали… Тогда, Фис, всё по-другому было, а сейчас в лучших ресторанах не сварят такого наваристого горохового супчику, каким нас, политических в Лефортово потчевали…

Анфиса поняла. Она как всегда, привычно обняла его за плечи, сказала, что всё будет хорошо. Вспомнила фотографию его жены  - элегантная, гордая  и привлекательная в свои пятьдесят с небольшим. Вполне, возможно, что ей нужен новый старт. Хотя, кто знает, тридцать лет с этим человеком можно было прожить, прощая нескончаемые измены, о которых она не могла не знать, только по одной причине   - любви. Но он этого не понимал и покорно ждал пинка.

Но ведь и для неё возможен новый старт, не смотря на давно утраченные иллюзии. Давным-давно она как ломоть отрезала от себя семейное счастье, положив его на алтарь карьеры, и теперь уверенными шагами двигалась к Старой Площади, а потому эта была лишь досадная помеха на её пути. И выходя из кабинета, чтобы ехать в парк, она уже думала о знакомых оттуда, о многоходовых партиях, которые привыкла разыгрывать, разве что за такой короткий срок, это было почти не реально.

***

Сеня оказался мужчиной неопределённого возраста с седеющими кудрями каштановых волос и волооким взглядом карих глаз на бледном лице. Она оторвала его  можно сказать  от гривы, поскольку из камня уже смотрели яростные неистовые глаза на точёной морде, ноздри раздувались, но гривы ещё не было. Голова эта очень напоминала скульптуры, виденные Анфисой у музыкального павильона, но она не заострила на этом факте внимания, отнеся его к желанию скульптура совершенствоваться.

- Что вы здесь ищите? – спросил он, вытирая огрубевшие от работы руки.

- Историю на самом деле. Я должна сделать парк привлекательным, ведь он получил финансирование на развитие сайта, вот…

- Позвольте, а что же сайт будем делать, а реставрировать усадьбы не надо?  - усмехнулся мужчина,  - То есть, это вроде завернём кусочек дерьма в красивую обёртку и будем думать, что никто не поймёт?

- Это не моя задача,  - резко ответила Анфиса.

- Вот Али, конюх, зовёт меня Голицыным, потому что я много о них знаю. Директор просит меня проводить экскурсии, но я не провожу, потому что рассказчик из меня неважный. Да и собственно, что там особенного? Генерал-поручик Михаил Голицын, увлёкся западной парковой модой, оттого и парк такой, будто вы на воды приехали. Кавалерия была в те времена в почёте, а значит, появился конный двор, дорожки, по которым можно было делать выезды верхом и в экипаже. Я, когда пришёл в парк, лет десять назад, удивился сходству своему с Голицыным и прочёл всё, что можно было о нём и роде его. Вышло, что и сам я его потомок по какой-то линии, но я же не стал от этого князем и живу здесь же в мансарде. Видимо заслуженно, не прямой так сказать потомок.

- Вы могли бы одеться, как князь и проводить экскурсии, - сказала Анфиса, плохо скрывая неудовольствие: почему-то никто не хотел говорить с ней на нужные ей для работы темы, более того эти мастеровые ещё и вели себя с ней просто по-хамски.

- Так и буду, если конюшню эту снесут. Шутом стану. Все мы шуты, в Думе одни клоуны, что же, чем я хуже, я буду настоящим шутом и буду понимать, кто я. А они работают клоунами и не понимают, что они клоуны….

*** 

Сонная муха опустилась на спину вороной кобылы, скитающейся  по леваде в ожидании, что кто-нибудь её заберёт. Кобыла махнула хвостом, муха поняла, что от неё требуется, но далеко не улетела: села на забор и посмотрела на спускающуюся женщину: делать ей здесь было определённо нечего, подумало насекомое и с надеждой воззрилось на рыжего меринка, посапывающего у забора, но махать крыльями было лень.

Женщина миновала Али, который мирно курил, сидя на заборе. Муха не видела, но слышала, как она сделала ему замечание за курение. Али же только улыбнулся и спросил её.

- Разве я должен работать в жару? Я берегу силы и балуюсь, чтобы потом хорошо работать.

- Оно и видно, такая грязь!  - возмутилась Анфиса, смахивая с юбки сено.

- А это, потому что у нас места мало, плаца нет, лошадей много. Дети хотят учиться, и государство нам платит, чтобы мы учили, а плац не даёт. И денники не строит. Лошадям места нужно.

- Много вы в них понимаете, -  это был не вопрос, а утверждение.

- Много. У меня в степи свои были. Красивые, текинцы. Всякие были, но больше золотых как солнце, и быстрых, как вода в ручье.

- И где они?

- Далеко,-   тёмные его глаза смотрели куда-то поверх неё. Кобыла в леваде встретилась с конюхом глазами и возмущённо заголосила, напоминая, что ей пора в денник пить вкусную холодную воду. Не очень понимая, что это собственно было, Анфиса решила действовать, как учили мастера коммуникаций в Университете, высоко подняла голову и надменно пошла по дороге прочь, не смотря на приставшее сено и пыль на туфлях.

Дорогой ей было не так уж хорошо на душе.  В парке ей показалось, что она теряет себя, свою броню, будто эти люди раздели её, оставив беззащитной перед стихией – не было здесь высоких кремлёвских стен, за которыми она чувствовала себя так надёжно. И почему-то перед глазами мелькала маленькая девочка, путешествующая по Твери верхом на старом, покладистом и не в меру толстом коне. Мастера коммуникаций помимо всего прочего также учили, зайдя к большому начальству, представлять это самое  начальство в его совсем не руководящем детстве,  но все эти люди были простыми работягами, и не учились в ВУЗах, не имели дипломов и не посещали приёмов.

Окончательно доконал Анфису портрет Голицына на  выходе из парка. Та девочка, что путешествовала верхом по Твери, когда-то уже статной девушкой, заверила влюблённого в неё розовощёкого офицера, что она выше этого семейного быта, что непременно станет едва ли не Маргарет Тэтчер, которая на тот момент была в почёте. Он принял её ответ, погрустил и женился год спустя, после чего уехал один Бог его знает куда, а слова, имеющие особенность материализоваться, привели её  на улицу Охотный ряд, о чём раньше Анфиса не жалела, и только проклятый парк вернул её к тем событиям  жизни, о которых она предпочитала не вспоминать.

***

Ближе к осени, в августе, когда осень уже играет реквием по лету паутинкой и жухнущей листвой, падающей на землю жёлтым дождём, напоминая о бренности и скоротечности жизни, по зданию конюшни был нанесён удар, о котором не знали другие обитатели парка, ведь кого могла волновать судьба скульптура, Али, и 15 лошадей. Веселье цветастым пьяным  хороводом  неслось и не замечало, как первых лошадей вывезли далеко в поля, как на место скульптур Клодта поставили их копии, заверив, что это те самые, отреставрированные, как обветшал музыкальный павильон, и погрустнели грифоны, призванные охранять парк.

Анфиса стояла на горбатом мостике, когда услышала знакомое уже Фис. Павел Сергеевич шёл к ней, пыхтя и вытирая пот со лба  клетчатым платком. Он не был грузен, скорее малоподвижный образ жизни давал о себе знать. На мостик ему было не забраться, потому он взирал на неё снизу, хлопая вечно удивлёнными глазами за стёклами очков.


- Скажи мне, отель-то уже построен?  - огорошил он её вопросом.

- Какой?  - недоумевала  она.

- Я распорядился построить его  вместо этой конюшни, зачем она здесь? А мы будем с тобой там встречаться, ведь никто не догадается. Я – заказчик, ты здесь работаешь. Хорошо же я придумал?

- Хорошо, - отвечала она, глядя на стоячую воду, в которой плавали лилии. Волосы упали и закрыли её саркастическую усмешку.

- Так я тут подумал: может она не поверит, ведь мы всегда с тобой хорошо конспирировались.  И на фотографиях не совсем понятно, что это я. И на выборы я решил идти. Ты же знаешь, я упёртый такой. Я сказал пойду,  значит пойду и не буду кланяться им в ноги!

Анфиса молча кивнула. Видимо, там наверху его простили или нашли ему применение, ведь смелость была ему не присуща,  впрочем, всё это было уже  неважно. Решение, которое зрело давно, было принято сейчас.

- Спустись, пойдём со мной,- взывал к ней человек, который когда-то увлёк её собой, как и тех, кто шёл за ним на митингах, а потом оказывался в тюрьме.

*** 

Али сидел на траве  подле рыжего мерина. Подпруги были расстёгнуты, мерин пощипывал траву. Детишки не шли кататься, не за горами было начало учебного года, и летние развлечения уже сменялись подготовкой к школе, покупкой формы и тетрадей, переездами с дач в город….

- Вы опять прохлаждаетесь, - заметила она, равнодушно, ведь пришла  не за этим, ей просто надо было констатировать факт.

- Детей нет, - спокойно ответил конюх,- А мы скоро уедем, конюшню хотят снести.

- Не снесут. Я сказала директору, что строить здесь отель бессмысленно, потому что машины не могут заезжать в парк, а значит, он погорит на этом своём проекте.

- Это хорошо,  - сказал Али, но без энтузиазма, - Значит, я не уйду в степи, а то думал идти, искать свой табун, который я потерял. Но почему вы всё-таки решили помочь?

В последней фразе она не услышала лукавства.

- Потому что захотела дать понять одной тряпке, что тряпка не может стать шваброй. Я остановила строительство.

- Ааа, тогда я пойду в степи, -  заулыбался Али, будто ждал этого.

- Но почему? Я столько потратила усилий на это, и тряпка  - это для меня тряпка – а для вас уважаемый человек, депутат, между прочим. Просто такому как вы не понятны такие вещи, и я хотела посоветовать на будущее всё-таки усвоить понятие статусности.

Али молча встал, затянул подпруги, похлопал коня по шее и что-то прошептал ему. Рыжий конь вскинул голову, будто услышал что-то страшное для себя, но руки Али успокаивающе гладили его, и конь смиренно опустил голову и уткнулся нежным розовым  носом в плечо конюха.

- Вот, возьмите его и отведите домой, который вы ему пока сохранили. А я пойду, мне уже пора искать тех, кого я потерял, потому что никогда не поздно  сделать то, что откладывал всю жизнь, - сказав это Али, вложил ей в руку  повод, своими сухими грубыми руками сжал её нежную кисть, улыбнулся  и, насвистывая какой-то мотив, пошёл по дорожке прочь из парка. По небу тянулось облако, похожее на равнину, оно опережало Али, указывая ему дорогу. Анфисе ничего не оставалось, как идти в сторону конюшни, слушая послушный стук копыт и ощущая тёплое дыхание коня.

***

Старую конюшню всё-таки снесли, а на месте её вырос спортивный центр, который был вполне уместен в парке. Однако, чуть поодаль появилась другая под никому непонятным названием «Голицын и Али». Владельца знают все, это бывший парковый скульптор.  Женщина, которая иногда появляется, неизвестна никому. Она приходит и смотрит на коней, берётся за тяжёлую работу, изредка садится в седло. Голицын только говорит, что однажды, она сбилась с дороги, ещё  в Твери, пошла окольными тропками,  но всё же нашла свой путь. 

04 августа 2013 года