Gaudeamus. Requiem

 Объявление въедалось в глаз тревожным желтушным оттенком. Таким цветом на производственных объектах предупреждают об опасности. Желтого оттенка цветы не выносил Мастер. Иуда Искариот явился в Гефсиманский сад в жёлтом плаще. А некоторые просвещённые народы считают этот цвет символом лжи и трусости. Впрочем, у жёлтого немало обратных свойств. Но всё вышеперечисленное в должной мере выражало смешение чувств в душе Николеньки Сошникова.
Суетное казалось бы объявление необыкновенно взволновало нескладного человека в потёртых джинсах и застиранном пуловере, из-под ворота которого подобно крылышкам геральдического амура взлетали в челюсти крахмальные воротнички сорочки.
«18 октября в 8:30 состоится зачёт по охране труда. Сдача по билетам. Явка 100%»      
Кажется, на прошлом собрании администрация грозилась суровой проверкой по занимаемой должности. Едва-едва миновала чиновничья проверка. Следующую ожидали через пару месяцев.  И нате вам!
Николенька Сошников, уважительно называемый коллегами Николаем Александровичем, несомненно состоялся как современный мужчина и герой нашего времени. Ни семьи, ни детей, ни долгов, ни девушек. Однокомнатная квартира, софа, Интернет, любящая старенькая мать – что ещё нужно для счастья? Ещё каких-нибудь тридцать лет и жизнь примерного гражданина и исправного налогоплательщика подойдёт к концу. По характеру Николенька не подходил под «достоевщину», лицом не был достоин «чеховщины» и вообще судьба его складывалась отнюдь не хрестоматийная. Герой его не выходил на авансцену, но держал истинно театральную паузу где-то на задворках, где располагались безымянные городские обыватели. Но от того он не страдал, так как и это не была его стезя. Он не жил. Он как и подобные ему обыватели влачил жизнь, разменивая день за днём.
Николенька Сошников, педагог по игре на гитаре, исправно работал три часа в день за сущие копейки, а остальное время предавался думам о высоком. Несколько лет назад был он долговязым студентиком с настолько непримечательной внешностью, что с распростёртыми объятиями его ждали только три человека в городе. Каждый день – мама; два раза в год – военком; и косвенно – рекрутёр государственного разведывательного управления для вербовки его «штирлицем». Однако Николенька был неуловим и легко терялся в толпе. После института он настолько блестяще прошёл медосмотр, что все работники военкомата смотрели на него как на врага народа. А мама… Мама иногда ворчала, но это свойственно всем мамам. Её в жизни, казалось, интересовали два вопроса:  во что Николенька оденется по погоде, и что он будет кушать в течение дня.
И вот идиллическое по сию пору развитие событий достигало нежданной кульминации. Николенька успел несколько подзабыть страшные двадцать шесть экзаменов в институте. Но, тем не менее, храбрясь, прогулялся по коридору, выясняя настроение остальных педагогов. Все были растеряны и с недоумением разглядывали распечатки с вопросами по зачёту. Николенька мельком глянул на рябь шрифта, разобрал несколько фраз и в ужасе скрылся в своём кабинете.
Там он, меланхолично сжимая талию мулатки-гитары, неловко щипал натянутые нервы струн. Ничего страшного не произошло – до зачёта добрых две недели. Но по воле управления образования где-то глубоко внутри педагога на октаву выше дрожала нотка молодости.
Когда Николенька Сошников страдал бессонницей, то лечил её, как и в бытность свою студентом, читая увесистый труд Карла Маркса «Капитал». Те, кто создают законы, так или иначе, знакомы с работами маститого немецкого философа. В каждого государственного мужа нашего его мысль впитывались с молоком матери и слюной профессора старой закалки. Иначе невозможно объяснить, что как ни старайся Николенька, более пятнадцати минут над брошюрой по охране труда он не выдерживал и мирно засыпал на любимой своей софе.
За пять дней до экзамена наш педагог встретил давнишнего приятеля, некогда однокурсника, который как и многие выпускники ВУЗов работал продавцом.
– О, Мелкий! Ничё ты мамон отъел. Пивко, да? – трещал в лицо Николеньки  человек, которого тот едва мог вспомнить.
– Нет, – довольно сухо отлаялся педагог. – К экзаменам готовлюсь. У нас в ДЮЦе экзамены.
На лошадином гладко выбритом лице продавца отразились воспоминания тех дней, когда впереди был выпускной, а после него маячила целая, громадная, полная надежд жизнь. Злорадство в душе Николеньки при виде затосковавшего товарища, сменилось меланхолией.
– Растёшь, – простодушно одобрил бывший однокурсник.
– Да, – мягко согласился Николенька.
В тот же вечер он решительно взялся за экзаменационные вопросы. Обложился брошюрами, распечатками. В конце концов, у него был незаменимый Интернет. Вдобавок администрация ДЮЦа переслала через электронную почту краткие ответы на вопросы.
Вскоре рябые строки сложились в логичный, непонятный, полный канцеляризмов язык. В бытность свою студентом при сдаче правоведения он делал шпаргалки. Николенька добросовестно принялся за дело. И удивительное дело: ранее ему хватало посидеть вечером в Интернете, да посибаритствовать днём дома. Ныне его потянуло в тёмные подворотни, в парк, где гуляют парочки, в скверы, где они затаились. Таинство любви с девственной силой согрело кровь. Циничные желания соития обернулись несколькими образами. Может ни к чему хватать недостижимые звёзды, вдруг подумал он. Под изумлённые ворчания матери  – дескать, обувь уже перемыта – в один из вечеров Николай вышел прогуляться. Млечный путь из светлячков застыл в медицинском свете уличного плафона. На крыльце подъезда замерли тени подростков загипнотизированные пёстрым экраном смартфона. Николай, улыбнувшись, миновал их. В его время пацаны гладили струны расстроенной гитары. Как это он упустил, что «его время» прошло.    
 Накануне экзамена настроение перепадало от дрожи в коленках до апатии. Повинуясь наитию, он начал разучивать с детьми композицию Клауса Бадельта из фильма «Пираты Карибского моря». Ребята в глаза звавшие педагога Николенька, в этот вечер называли его по имени-отчеству. То и дело слышалось:
– Николай Александрович, помедленнее. И как это у вас получается, Николай Александрович?
Тот благосклонно объяснял. Он был молод, он был старше, он был любим.
Когда уходила последняя группа детей, в кабинет заглянула Нина. Полногрудая, несколько мешковатая, белая, неприступная, педагог студии кройки и шитья.
– Николай Александрович, – будто обиженно протянула она. – Я там отчёт делаю. Но не знаю толком как в «Word» работать.
Николай отложил в сторону гитару. Без стеснений, не думая, прошёл вслед Нине. Её озорно вздёрнутый зад казался таким досягаемым. Затруднения девушки оказались пустячными – и начинающий бы справился. На волне успеха занятия он принялся объяснять премудрости работы с компьютером. Нина, склонившись над столом, всерьёз пыталась вникнуть в суть дела. А Николай между тем начал сбиваться и всё больше останавливать взгляд на откинутый ворот сорочки, из-под которой вырастали упругие плоды большой белой груди. Она не могла это не заметить.
– И как вам не стыдно, Николай Александрович, – торопливо запахнула она сорочку, впрочем, не отдалившись от стола.
В иное время наш герой смутился бы, но завтра экзамен, к которому он едва готов. Уже всё равно.
– Не стыдно. Мне почти тридцать. Сходим завтра куда-нибудь после экзамена. Всё равно не готовитесь. Завалим вместе. Может, в парке прогуляемся. Нам домой почти по пути.
– Смелый, – иронично протянула Нина. Но сразу же добавила. – Я так-то не против. Редко встретишь мужчину, который начинает без околичностей.
Домой они шли вместе. Николай больше молчал, внимательно пропуская мимо ушей глупости, которыми потчевала его девушка. А если сейчас её поцеловать, отважно рассуждал он, это будет мальчишество. Это по-современному или это гусарство? Они расстались по-дружески: сжав ладони друг друга, и разомкнув объятия рук, интимно соприкоснулись подушечками пальцев.   
Была шалая мысль покричать ночью: «халява, ловись»! Но настроение было в пастельных тонах, чувство цвета топлёного молока затягивало в неизведанную глубь.
Утром он пришёл позже назначенного срока. Педагогов собрали в актовом зале, причём кое-кто уже сдал.
– На пятёрку сдала, – жеманно улыбаясь, сообщила один из руководителей коллектива танца «Задоринка». Потом не выдержала, прыснула и зашепталась с подружками.
– Шпаргалку н-нада? – добродушно предложил пожилой уже преподаватель кружка «Юный литератор». Чтобы этот находился в приподнятом настроении, да ещё острил – небо перевернулось.
Кучка экзаменующихся педагогов быстро таяла. Среди них активно муссировались слухи: списать легко, даже не смотрят. Николай упорно повторял ответы, которые начинали отдавать в голове как мотивы популярных песен.
Наконец, он получил билет, по которому очень хорошо помнил третий вопрос. Сосредоточился, вспоминая, и вывел первое предложение.
– Никак, Николай Александрович, – с неподдельным удивлением заметил один из членов экзаменационной комиссии (заместитель директора по методической работе), – что-то выучил?
– Что-то в башке осталось, – солидно отозвался он.
– Не занимаетесь глупостями, – мученически укорила она Николая. – Берите шпаргалку, списывайте.
Николай затравленно оглянулся на директора – она тепло улыбалась; скосил глаза на чиновника из управления образования – дремала, сидя у окна.
– А я думала, – буффонируя, воскликнула видавшая виды педагог по вокалу, – ответы будут напечатаны.
– Пишите быстрее, – пробормотала от окна чиновник. – Это-то вы ещё делать не разучились?
Неумело доигрывая комедию, Сошников доделал конспект по шпаргалке. Сдал, вышел вон. Чувствуя тупую боль в голове, оделся в гардеробе, переступил порог парадного. По улицам ветер катал горошины ледяной пыли и клочья опавших листьев – издыхала осень.
Он мучительно соображал, что хотел делать сегодня. Какие-то суетные образы бытового счастья он стёр с лица влажной ладошкой. До основной работы оставалась уйма времени. Может даже он успеет побродить по сайтам. Николенька Сошников, сгорбившись, постарев, побрёл по обочине к дому. Так скорее…