Маленький роман про ежиков сказка

Жил-был на свете маленький и очаровательный ежик (она). Себя она называла "Взрослой девочкой" и говорила, когда хотела подчеркнуть, именно тоненько подчеркнуть, что она все понимает, ну, что на самом деле она уже взрослый ежик – "Я уже взрослый ежик", извините – "девочка".

Это был самый красивый и необыкновенный ежик, самый очаровательный. Таких ежиков больше не было и не будет ни в одной другой сказке и никогда больше не будет ни в этом, ни в каком-либо ином возможном мире.

У нее были огромные прекрасные карие глаза, которые временами могли становиться зелеными, нежная, бархатная, смуглая кожа, очень красивые передние и задние лапки, коготки на которых она любила красить в разные цвета небесной радуги, которую видела над собой, но больше всего - в синий, а потом больше всего - в красный.

У нее была только ей свойственная походка – одновременно и решительная и застенчивая. Она прямо несла свою головку и прямо смотрела всем в глаза.
Казалось, что на этого ежика, даже во время дождя и тумана, все время падает солнечный лучик, который делает его рыженьким в отличие от других ежиков, которые были то черные, то коричневые, то светлые.

С детства наш ежик, т.е. тот ежик, о котором мы, конечно, рассказываем, был очень добрый, нежный и ласковый, и, несомненно, очень хорошенький – начиная от синих коготков на лапках до солнечно-рыжих иголок на голове. Он любил играть, придумывать всякие забавные выдумки, которые бы вызывали улыбку взрослых и не очень взрослых ежиков, любил играть в куклы и строить дом, помогал старшим и слушал маму, потому что он был очень послушный ежик и очень ее любил.

Он с таким восторгом относился к другим ежикам, он с ними играл, делал для них разные вещи, старался им сделать что-нибудь приятное и думал, что к нему относятся точно также – с такой же теплотой и открытостью. И весь мир ему казался таким же светлым, добрым, необыкновенным и полным чудес, как он сам, а другие ежики такими же.

Но другие ежики не были такими тонкими от природы как этот ежик, и поэтому, когда он немножко подрос, то очень страдал, потому что был очень добрый и отзывчивый и не понимал, как другие ежики могут жить иначе и не видеть, не понимать и не чувствовать, при том все это сразу в одном порыве души и тела - всю красоту мира.

Он очень хотел дружить, отдавать свою дружбу бескорыстно и до конца и очень хотел, чтобы кто-нибудь, ну, конечно, кто ему хоть чуть-чуть понравится, ну, чтоб тоже был хороший, достойный ее (потому что в глубине души она, конечно, говорила себе, что она такая необыкновенная, такая красивая, что ее жизнь тоже должна бы такая красиво-необыкновенная, ну и если уж она будет дружить с ежиком из другой группы, то он непременно должен быть тоже ничего), захотел дружить именно с ней и именно потому, что в этом другом ежике есть тоже самое, что и в нашем нежно-колючем создании – лучик солнечного света, который, по воле Бога или, быть может, судьбы, иногда - один раз на миллион - с самого рождения лежит на чело…, тьфу, на ежике.

Он с детства очень хотел, чтобы его любили так, как он может любить, отдавая всего себя. Он подходил к другим ежикам, подходил даже со своими игрушками, и говорил – "Давай играть" или говорил – "Давай дружить", но на него смотрели с непониманием – "О чем ты говоришь, мы же и так дружим, мы же и так играем, а за твои игрушки – спасибо". Он делал для других ежиков очень добрые вещи – но на это смотрели как на само собой разумеющееся и никто никогда не сказал – "Спасибо, что ты есть. Как я счастлив, что ты есть. То, что ты сделала – это просто замечательно. Ты очень красивая. Давай дружить?"

Ежик все это видел, но никогда никому не сказал те слова, которые говорил себе каждый день, и которые говорил себе, засыпая ночью на маленькой подушке - "Я хочу, чтобы меня любили сильно-сильно и я тоже буду любить сильно-сильно. Это так прекрасно отдавать свою любовь другому и принимать ее от любимого", потому что с детства он был очень сильный ежик и никому не показывал свою внутреннюю жизнь – все скользили по поверхности.

Потихоньку он с этим смирился. А потом и вовсе перестал верить в то, что есть любовь, что она - в нем есть, что он хочет, чтобы его любили, что кто-то действительно может любить и что он сам может дарить свою любовь кому-то. Мир стал казаться серым, грустным и неинтересным. И постепенно ежик перестал видеть тот свет, которым его наградила природа, и который он излучал из себя, несмотря на то, что сам его замечать перестал.

Только на фотографиях пристальный и, наверное, нежный, и, быть может, добрый взгляд мог заметить, что за ее лучезарной улыбкой, смеющимися глазами и внешней открытостью стоит совсем другое, и это другое становится видным только тому, кто по каким-то причинам способен понять этот мир в глазах другого, тому, кто в своих глазах скрывает ту же глубину, кто способен видеть боль в других глазах и для кого все, что он видит - родное. Весь ее вид говорил: "Вы хотите меня видеть такой и думаете, что я такая, – пожалуйста. Но глубже я вас не пущу". И это другое нельзя увидеть, если не видеть, что –

В ее глазах стоит печаль,
За дымкой напускной веселья,
А взгляд уносит ее в даль,
И точит червь сомненья,
Ее осанка говорит –
Все видели? Довольно?
А взгляд с мольбою к нам летит –
Кто видит, что мне больно?

Только какими словами можно передать то, как это можно увидеть? Это не знает даже самый искусный художник, музыкант или писатель. Но только это есть.
Поэтому наш замечательный и хорошенький ежик был очень одиноким, хотя это никому и не показывал. Да, наш ежик уже очень давно был один. Без тепла, нежности, заботы и - любви. И дошел до такой стадии одиночества, что ему стало страшно принимать эти чувства от другого человека, выползти из своей ракушки и отдаться своим чувствам в ответ на чувства другого ежика.

Тем не менее, больше всего она хотела двух вещей – чтобы кто-нибудь подошел к ней, посмотрел на нее, взял ее худенькую, но крепкую ладошку в свою руку, повел, ну, можно даже сказать, потащил за собой и сказал так спокойно, но нагло и уверенно – "Я хочу с тобой дружить. Ты мне нравишься. Пошли со мной. Там у меня есть песочница, и я хочу, чтобы ты в ней играла. А я тебя буду охранять. Ты будешь играть в дом со своими куклами как захочешь, а я тебя буду охранять и никому не позволю вмешиваться в то, как ты играешь и никого даже близко не подпущу к нашей песочнице. Она твоя. Я тебе ее дарю. Я буду счастлив, если ты изредка будешь задерживать на мне свой взгляд и наши глаза будут смотреть друг в друга, если я иногда смогу стоять с тобой рядом, держать тебя за руку, вдыхать твой запах, чувствовать твое тепло, показывать на небо, на раскидывающийся по ночам над головой звездный шатер, и рассказывать тебе про это звездное небо над нашими головами, про жизнь, которая есть на других звездах и других галактиках, стоять с тобой рядом под дождем и слушать шелест капель по листьям высоких деревьев".

Она очень хотела, чтобы кто-нибудь нуждался бы в ней так сильно, что не мог бы без нее жить, и кому бы она была нужна как воздух, без которого бы этот несчастный, который увидев ее, осмелился бы к ней подойти, задыхался. Она еще не знала, что она будет с ним делать дальше, но она очень хотела, чтобы такой ежик был и чтобы такое с ней в жизни случилось.

О том, что такое бывает, ей говорили старшие подружки и про такое даже писали некоторые взрослые книжки у людей, а если у людей так бывает, то, думала она себе, – а почему у ежиков так быть не может, и представляла себя такой принцессой, которая сидит в своем замке у окошка и ждет своего принца, который приедет на белом коне, в руках у него будет шпага, на голове шляпа с пером, а звать его будут Д`Артаньян, и он будет смотреть на нее таким взглядом… (она представила себе его взгляд, и аж мурашки пробежали у нее по … pope (франц.), таким взглядом, что сломает к чертовой матери этот замок и на руках отнесет ее … в свою песочницу.

И образ чудесной песочницы витал перед ее затуманенным такими прекрасными мечтами взором…

Одна только мысль ее беспокоила – будет ли он красив этот мушкетерский принц ежиков и хорошо ли он умеет целоваться, потому что в книжках, и она сама это читала, оказывалось, что иногда ежики почему-то целуются и это им очень почему-то нравится. Она не понимала – как это можно целоваться с ежиком из другой группы (она просто не могла вспомнить то слово, которое отличало одних ежиков от других и поэтому условно делила всех ежиков на две группы – к одной она относила себя и всех других чистых, умытых, воспитанных, нежных, с тонкими голосками ежиков, к другой – невоспитанных, не всегда чистых, а лучше сказать - почти всегда грязных, вечно где-то рыскающих, кричащих, шумящих, дерущихся, играющих в футбол и дерзко смотрящих ежиков, которым так и хочется сказать – "Не смотри на меня так") так вот, она их делила на две группы и условно называла эти группы – «Мальвина» и «Буратино».

Буратино ей тоже почему-то нравился, она сама даже не понимала почему – то ли потому, что он был деревянный и поэтому немного туповатый, у которого ум, если можно назвать умом то, что у него было в голове – был прямой как рельса, который вечно сувал свой длинный нос не в свое дело, вечно что-то затевал, дрался, орал, не вовремя звонил своей прекрасной Мальвине и т.д., то ли потому, что он иногда смотрел на нее как пес на косточку, то ли потому, что иногда мог так галантно, она вспомнила это слово, да, - именно галантно подойти к ней и сказать – "Я тут подумал," – потом невзначай так галантно приложить руку к голове и элегантно почесать затылок, тонко намекая, что именно здесь это происходило, а потом продолжить – "В греческом зале, в греческом зале…, а не пройти ли нам, крошка, по Бродвею, а потом зайти на чашечку чая к черепахе Тортилле? Там у нее посмотрим футбол в исполнении "Мулен Руж и "Ла Скала"? А потом придем домой, накроемся теплым одеялом из шуршащих листьев и засопим, уткнувшись носами друг в друга, в трубочку".
Почему песочницу?  - Спросите вы, наш уважаемый и, надеюсь, милый и очаровательный читатель, который простит начинающему грофоману не всегда тонкую вязь слов и не всегда ясную ясность иногда так трудно выражовываемых вслух, то есть на белой бумаге, простите, забыл, мыслей. Все просто – потому, что своя песочница – это была ее вторая заветная мечта. Своя песочница, в которой можно играть, играть так, как хочется.

Так жил наш милый ежик своими мечтами, никого в себя не впуская, но он заметил, что никто особо и не интересуется тем, что у него внутри. И он потихоньку с этим смирился и постепенно перестал верить в те сказки, которые читал в детстве. В такие минуты, чтобы подчеркнуть, что он уже взрослый и в сказки не верит, он и говорил – "Я уже взрослый ежик" и все кивали головами, соглашались, говорили – "Да, взрослый" - и шли себе дальше.

Ежик много бродил по свету, много видел и с удивлением для себя обнаружил, что никто никогда и не верил в те сказки, которые в детстве читал. Получается, что он наивный, что пытается верить в них до сих пор. И это его смутило еще больше.

Так прошли годы. Ежик повзрослел, во многом разочаровался и во многое уже не верил. Можно даже сказать, что уже почти ни во что не верил. Он слишком долго был одинок и предоставлен сам себе, слишком долго, все то, что в нем было, не находило в других ни малейшего отклика. Он уже потерял все те идеалы и мечты, которые направляют ежика в жизни. Он замкнулся и уже инстинктивно сворачивался в клубок и выставлял во все стороны свои острые иголочки, если что-то выбивало его из однообразной рутины чередующихся один за другим дней. А так как он очень хотел найти то, что позволило бы ему жить своей жизнью, и это не получалось, то он почти все время напрягал свои иголочки, чтобы в любой момент их можно было выпустить и укрыться за ними.

Никто в жизни так и не взял ее крепко, спокойно и уверенно за руку и не увел в свою песочницу, не сказал ей тех слов, которые бы ее согрели, никто не обнял ее сзади за плечи так, что она бы почувствовала – "Это так здорово. Это то, что я желала всю свою жизнь. Теперь я могу расслабиться и перестать быть и казаться сильной. Теперь я могу почувствовать себя слабой. И могу теперь думать не о том, как жить дальше, а просто смотреть на небо, на море, на солнце и звезды, думать только о прекрасном и замечательном, потому что рядом есть ежик, который подумает обо всем, но который думает в первую очередь обо мне. Кстати, он такой нежный и заботливый, и может быть, даже неплохо целуется – надо будет попробовать".

И так это одиночество далеко зашло, что ежику стало даже больно не только думать о своих мечтах, но даже вспоминать о том, что они когда-то были. А так как боль приносили чувства и эмоции, он их стал бояться и избегать, особенно сильных. Поэтому он так легко стал отдаваться любому внешнему событию, которое бы могло как-то скрыть эту боль от себя самого. И самым лучшим лекарством стало действие – что-то все время делать, лишь бы не остаться наедине с собой со своими мыслями и чувствами, все еще живущими в самой скрытой коробочке в самом дальнем углу чердака прежними мечтами.

Ежик уже долго ни во что и ни в кого не верил, он, конечно, хотел, чтобы сердечко не болело и было самым счастливым, но себе он уже тысячу и один раз сказал, что он хочет только двух вещей, но они никогда не сбудутся  в его жизни. Поэтому надо жить так, как будто их нет, никогда не было и не должно быть. Когда он брал в руку книгу или журнал, его взгляд лихорадочно пробегал содержание страницы с целью как можно скорее уловить то, что там написано с тем, что, быть может, это позволит хоть как-то на время снять боль. Он кусал от напряжения свои губки, чтобы скрыть от себя свою внутреннюю боязнь потери смысла в прочитанном только что, поскольку для него этого смысла там действительно не было.

Кроме работы, ежик стал заниматься еще многими вещами, которыми счастливые ежики никогда не занимаются. Значит, наш милый ежик был несчастлив? Свое мнение мы оставим при себе, предоставив тебе, наш умный и добрый читатель, судить о том, так это или нет, надеясь на то, что твое мудрое сердце раскроет тебе правду.

Живя такой жизнью, в один прекрасный день наш ежик дошел до того, что ему стало легче отказаться от возможного счастья, чем расстаться со своим миром несбывшихся грез, который уже основательно затянул его в свое болото. Нет, конечно, маленькие радости он признавал и даже легко на время им предавался, но выйти из своего окутанного паутиной состояния навсегда он уже не решался и уже даже боялся. Ракушка казалась такой надежной… По крайней мере, она давала иллюзию защищенности и позволяла забыть об одиночестве. Так ежик, который долгое время провел под землей, боится выйти на свет из-за боязни ослепнуть. И предпочитает всю оставшуюся жизнь провести под землей.

Наш ежик стал бояться боли, боли разочарования, которая одна из самых сильных в мире, как боль предательства и одиночества. И чем больше он чего-то хотел, тем больше он этого боялся и избегал. Потеряв веру в счастье, в то, что именно он может быть счастлив, ежик стал неосознанно выбирать те шаги в жизни, которые не приносят боли. Но счастья они тем более не приносили, наоборот, все становилось еще хуже – все краски жизни постепенно, очень-очень медленно стали сливаться в одну – серую, но очень спокойную и однообразную. Ежику это стало нравиться. Он даже стал находить в этом удовольствие.
Все бы на этом и закончилось и все с нашим ежиком было бы понятно, если бы не две вещи – его сердце и то, что отличало его от всех остальных ежиков – тот солнечный лучик, который лежал на нем десницей Бога с самого рожденья. 

Именно его сердце не давало ему окончательно забыться в этих мерзких и отвратительных испарениях собственных страхов и нерешительности, которые ему стали свойственны от долгого одиночества, и тот лучик, который лежал на нем и оберегал его в жизни. Но так как его сердце жило и чувствовало так же, как и раньше, и невидимый ему самому, но видимый некоторым другим небесный лучик лежал на нем, он все очень сильно чувствовал и острее всего – собственную боль. Поэтому он выставлял свои иголочки и колол всех, кто попадался, но острее всего себя.

Так бы все это шло и катилось по своей безысходной и от этого еще более грустной колее, если бы земля не была круглой, если бы трава не была зеленой, небо – голубым, не пели бы в поднебесье птицы, не плавали бы в глубине морской рыбы, не гремели дожди, не шел снег, не было бы других лесов и никогда на этой самой Земле не было весны, и не было одного, того самого необыкновенного, нежного и трепетного чувства, которое на всех языках животных и птиц, на всех наречиях ежиков, на языке самого космоса – называется «дружба».

Когда есть дружба – тогда наступает весна, тогда поют птицы, расцветают цветы, ежики тянутся друг к другу и люди поют песни вроде следующей – "I just called to say your friend mine", или – "You are the sunshine of my life", говорят непонятные слова:

I give my all to have just wanna night with you
I give my life to feel your body next to mine
Cause I can go on living in the memory of love song
Now can give my all for your love tonight

Откуда я знаю эти слова на неизвестно каком языке? Черт знает что! Пишешь-пишешь, а потом как выдашь что-нибудь, даже и не знаешь что. Простите, дорогой читатель, увлекся, уж извините, что без перевода, и знать не знаю, на каком языке, и как засело это в моей бедной деревянной головке, и как перевесть не ведаю. Одна надея, что ты грамотай владеешь поболей мяне, нет, - мяня, нет, - мене, нет - меню? Нет, Меня! Слава Богу, вспомнил, и знание языков заморских не мешает видеть тебе света Божьего. С надеждой на сие уповаю, что сможешь чисто, конкретно, по понятиям разложить речь иноземную и продолжаю свое повествование.

Так вот, короче, дружба, как и дружба – самые светлые чувства на земле. Из-за дружбы люди совершают подвиги, иные сумасбродства, некоторые наиболее продвинутые идут даже на верную смерть, лишь бы донести до другого человека простую и короткую как пистолетный выстрел мысль – "Ты мне дорога".
Но здесь, именно в этой части нашего сказочного повествования, даже можно сказать больше, так сказать, еще более усугубить положение или сгустить и так уже густо намешанные краски.

Даже если бы все это было, т.е. – пели птицы, цвели цветы и наступала весна, весь космос гудел и просто надрывался в этом своем гудеже про дружбу, и да, чуть не забыл, ежики тянулись друг к другу, вот, теперь правильно, - с чувством, с тактом, с расстановкой, я б даже сказал с ритмом, да, если б это было кстати, - все равно все было бы очень грустно и наш давно уже ставший нам родным ежик так и жил бы себе один-одинешенек, если бы не одно очень небольшое по историческим, космическим и априорно-синтетическим кантовским меркам, но очень наглое "но".

Я бы даже рискнул сказать "но" эгоистичное (ух, какое эгоистичное, просто ужас какой-то, прямо так и слышишь - "Выйдите вон из моей песочницы! Вы – эгоист! Когда Вы стоите рядом с моей песочницей и голодными глазами смотрите, как я играю, - Вас, что мама утром не кормила до детского садика? - Вы, Вы думаете только о себе. Вы думаете, я не знаю, о чем Вы думаете? - Вы хотите залезть в мою песочницу и играть со мной. Но я Вам не дам свое ведерко и совочек. Иди отсюда, пока я сама не разберусь. Ты стоишь – вот и стой. Кстати, Вы мне мешаете и к тому же заслоняете свет. Ишь, чего захотели, играться вместе, - я воспитанная взрослая девочка и не позволю, чтобы какой-то эгоист, невоспитанный к тому же, держал мое ведерко, пока я его наполняю песком. Я – сама, сама построю свою горку"), как было кем-то верно все-таки однажды-ошибочно-подмечено, если меня, писателя, все-таки уже двенадцатая страница, а не графомана с его шестью, за это (я имею в виду выше контурно очерченный отрывок) не съедят при личной встрече мои читатели. Предложеньице-то  - почти симнаццать строк!

Или более просто, так сказать, с ухой остаток – "Я бы даже рискнул сказать "но" эгоистичное, если меня за это не съедят при личной встрече".
Да, так вот, все было бы очень и очень грустно, несмотря на все только что несколько выше так виртуозно описанные прибамбасы. Если бы не одно вот это "но". Это "но" заключалось в нижеследующем.

Так как Земля-матушка действительно круглая, значит кроме этого леса, где жил наш ежик, есть еще леса. И действительно - это факт, упрямый факт, который просто так со счетов не сбросишь, он просто в лоб бьет. Ну, есть другие леса, черт бы их побрал, ну, никуда от этого не денешься! А если есть другие леса, значит, что в них есть? – Правильно! – Поляны, на которых живут ежики.
Следовательно, логически делаем вывод, другие ежики все-таки есть. Все-таки есть другие ежики. Все-таки ежики другие есть. И никуда от этого не уйти, мой дорогой читатель.

Может, рядом с этими лесами и не плещутся волны какого-нибудь крупного природного водоема, и песка в этих лесах поменьше, особенно в рыбе, но - тем не менее они очень густые и очень дикие. И ежики там малость диковатые. Но симпатичные. Как увидят какую-нибудь залетную пташку, так у них челюсть на грудь падает, глаза становятся по пять копеек, и так они в эти свои два по пять копеек и уставятся, вводя в краску благовоспитанную белошвейку («Сбежавшая невеста», в главной роли – Дж.Робертс), пока она не исчезнет у них из поля зрения. Но даже когда крошка исчезает, она долго не может забыть тот взгляд, который ее пронзал до самого глубокого оперенья... Шелкового?

Ну, так вот. В один прекрасный день один ежик из одного далекого леса по воле рока забрел в тот лес, где жил наш очаровательный и, несомненно, красивый, умный и добрый ежик. Он тоже уже во многое не верил и во многом сомневался, но он твердо был убежден в одном – что никогда нельзя сдаваться, что надо идти до конца, что если доведется там голову сложить, все равно это лучше, чем доживать свой век, живя не своей жизнью, не той жизнью, о которой мечтал и которой хотел бы жить. Так он и жил, и ходил, упрямо веря в то, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца, не сдаваясь и веря.

Поэтому хоть и потрепанный он жизнью был, но от этого еще более закаленный. Ему тоже казалось, что в мире должно быть что-то такое прекрасное, что может быть только один раз в жизни и то не у всякого. Но так как этим всяким он быть хотел, то он хотел, чтобы это было в его жизни, чтобы оно случилось, и так как он много читал и любил путешествовать, то воображение у него развитое, надо сказать, было, то он себе иногда представлял, как это должно быть – надо, чтобы он ехал на белом коне, в руках у него была шпага, на голове шляпа с пером, он будет ехать, а по дороге в темном и непролазном лесу будет стоять замок, где у окошка будет сидеть самый красивый, единственный и неповторимый в мире ежик. И он так на него посмотрит, что у того аж мурашки пробегут по… роре (франц.), что взорвет своим взглядом к чертовой матери этот замок и на руках, прижав к себе унесет свою принцессу в свою … песочницу. И они там будут жить, нарожают много прекрасных, красивых, умных, сильных, благородных и добрых ежиков, будут счастливы и умрут в один день...

Да, не удивляйся, дорогой мой читатель, у этого мушкетерского принца ежиков тоже были, абсолютно независимые от мечтаний других ежиков, свои две мечты – встретить свою принцессу и предложить ей свою песочницу. Это у него было с глубокого детства в крови. Сколько он себя помнил. И чтоб его песочница была ее крепостью.

И просто удивительно, как это ежик со своими такими двумя странными, но простыми мечтами забрел в тот лес, где жил другой ежик, но точно с такими же двумя странными, но такими простыми и красивыми мечтами. Если бы они не встретились, не посмотрели друг другу в глаза и не узнали, как их зовут, чтобы потом вспоминать это имя, эти глаза, наверное, это было бы самой большой трагедией в их жизни, что они не увидели и не узнали бы друг друга, что они бы не узнали о том, что они не одиноки, что где-то в мире, в глубоком и далеком лесу есть ежик, который им родной, который спит и видит в своих красивых и полных страдания снах то же, что и другой ежик из другой группы.
Ведь, если они встретились, то, теперь, чтобы ни произошло в их жизни – они знают, что на другом конце света есть ежик, о котором думают всегда, которого они чувствуют через все расстояния, которого они будут помнить всю свою жизнь и никогда не забудут его глаза, голос, смех, улыбку, взгляд…

Неужели так бывает? – спросит наш нежный читатель. - Неужели действительно такие ежики есть, и они действительно могут встретиться?

Мы смиренно умолкаем в своем мнении на этот счет и предоставляем судить дорогому для нас читателю, но точно знаем одно – такие ежики есть. Если их нет, значит, они должны быть, потому что, то, что существует - мир - мы создаем своей волей, мы можем создать наш мир своей волей и верой в него.
 
Такие ежики могут быть, но они могут не встретиться, но если такое происходит, значит это суждено и этого не надо бояться, не надо бояться, если перехватывает дыхание и сердце начинает учащенно биться, на глазах выступают слезы, что-то щемит в груди и хочется плакать, потому что это слезы боли и радости одновременно – боли от боязни потерять, радости от того, что нашел…, слезы непонимания того, что с тобой происходит, что то, что есть внутри тебя, ты хочешь не передать словами – ты чувствуешь, что это невозможно, а чувствуешь внутри себя просто поток, который ты не можешь сдержать, и он готов лавиной выплеснуться на другого ежика, и этот поток закружит вас обоих в своем бешеном и пьянящем водовороте. Хочется вынуть из груди свое сердце и сказать – "Это я дарю тебе. Оно твое. Если ты его возьмешь – я буду счастлив, потому что я смог подарить тебе самое дорогое, что у меня есть - свою жизнь. Возьми ее – она твоя".

Поэтому мы можем сказать только одно – он хотел увидеть свою принцессу, чтобы ни случилось, именно свою, а не чужую, он хотел ее найти, он в это верил, как бы это не было иногда трудно и больно. И он как танк шел вперед, невзирая на препятствия. Нельзя сказать, чтоб он многого добился в своей жизни, но у него была своя звезда, которая ему указывала путь и пока он жил один, он был этим доволен. Он научился преодолевать самые сложные препятствия, которые другим ежикам были не под силу: научился плавать, хотя однажды чуть не утонул, летать, хотя однажды чуть не разбился, убегать, хотя однажды чуть не догнали, бороться, драться и подниматься, но самое главное – он научился терпеть боль, превозмогая ее, и научился убивать свои чувства, если жизнь заставляла его это делать.

Забрел он в этот лес почти случайно, если что-то случайное бывает в нашем мире. Огляделся по сторонам и стал бродить по лесу, разглядывая местные достопримечательности.

Однажды, он это помнил, очень давно, он уже был в этом лесу, и особенно хорошо знал его центральную часть со старинными многовековыми древними и красивыми деревьями, помнил эту речку, которая пересекала лес и вливалась в море, ажурные мостики через нее. Он все это хорошо помнил и гуляя по этому красивому лесу вспоминал те места, которые ему особенно понравились и были его любимыми. У него было два самых любимых места в лесу – самый высокий дуб-великан и самая центральная поляна в лесу, окруженная красивыми деревьями с кипарисом, который рос прямо из середины полуразвалившегося старинного дома. И любимым его времяпровождением было гулять между дубом-исполином и поляной самыми разнообразными закоулочками, сидеть на пеньках, пить эль, смотреть на деревья, жмуриться от удовольствия и балдеть от всего этого и втягивать своим длинным, не как у всех ежиков, и любопытным, очень чувствительным к различным ароматам, носом пьянящий морской воздух, который все это пронизывал.

Но это были официально-любимые места. Но было еще одно место, которое он никому не называл и не показывал, но которое ему казалось самым таинственным, загадочным и напоминало ему игру в прятки – потому, что надо было это очень хорошо искать, чтобы найти. Так вот, гуляя по этому лесу в те давние времена он такое место нашел. Он даже несколько раз специально ходил к нему разными тропинками, чтобы понять, правильно ли он нашел это место, или где-то что-то не заметил. Но когда он это несколько раз проверил, он понял, что это место – именно то, что он искал. Что же это за место?

Это место находилось почти в центре леса, но среди очень больших деревьев, вокруг которых росло очень много больших кустарников, глухих и непролазных, только кое-где между ними были маленькие проходики-арки, под которыми можно было пройти вовнутрь. И что же он увидел, когда зашел под арку? Он увидел, что внутри этих стоящих стеной кустарников находится очень уютный закрытый со всех сторон дворик, в котором в одном из углублений кустарника находится теплое и уютное место, где другие ежики подают кофе, где можно присесть и отдохнуть (тогда там было только одно такое место, только позже их там стало три). Но что самое интересное, чтобы войти в этот дворик, надо было пройти еще один закрытый дворик, у которого под входом-аркой стояли старые-престарые почти белые пеньки.

И вот когда наш ежик прошел в тот дворик, который он нашел, он там осмотрелся, постоял и вдруг обнаружил, что из этого дворика есть другой выход. И так как он был очень любопытный ежик, то он, после кофе, естественно, тут же пошел выяснять, куда ведет эта тропинка. Куда ведет эта тропинка, наш умный и сообразительный читатель, конечно, уже догадался, - она вела к самому большому дубу в лесу, с кроны которого, на которую, кстати, можно было взобраться, был виден весь лес и окружающее его с одной стороны море.

Да, так вот, поняв, что это что-то очень хитрое, красивое и необычное, он еще несколько раз по разным тропинкам ходил туда-сюда, ходил - выходил, бродил вокруг, кругами, чтобы вынюхать и понять, как все это устроено, как здесь можно ходить и куда выходить, пока не понял. Когда он понял, он еще раз зашел внутрь кустарника, огляделся и подумал – "Ну, вот, теперь я нашел свое место, где можно прятаться от дождя, и где всегда можно кого-то найти. Уж если кто спрячется, то того я точно найду именно здесь, потому что я здесь уже все вокруг вынюхал, и теперь от меня не скроешься".

Была еще одна причина, по которой он очень любил это место в лесу: когда он впервые вошел в этот лес, то пошел к его центру именно по той тропинке, которая вела через два этих дворика, образованных кустарником с их пеньками под одной из арок. И для его молодого еще неокрепшего сознания, полного детских мечтаний о сказках и замках, принцессах на горошинах, эти дворики с их арками, особенно второй, были как ворота, через которые он вошел в самую настоящую и древнюю сказку, настоящий сказочный город, который открылся сразу за ними с древними зданиями, старыми площадями, брусчаткой, ратушей, главной площадью и большими церквями. Именно потому он так любил бывать в этом дворике, что он был его входом в сказку, отгороженный от всего мира, окутанный тайной и загадками.

Но это было тогда, сейчас же наш второй ежик бродил по этому старому лесу и все это вспоминал. Только вспомнил он также, что пора ему уже идти на одну поляну, где должно было собраться вместе очень много ежиков из этого и других лесов, чтобы обсудить вообще – а как живется ежикам на свете. Ну, он и пошел туда, попутно окидывая взглядом местных ежиков, но все они ему казались обыкновенными, как будто он и не выходил из собственного леса. Ну, он шел-шел, шел-шел, и пришел. Было уже полно ежиков, все бродили, накрасили свои иголки, некоторые, которые были поменьше еще и лапки, чтоб казаться получше, и наш ежик занял свое место на полянке, с которого мог наблюдать практически за всем, что там происходит. Он всегда так делал, потому что он любил быть в курсе того, что происходит и поэтому любил занимать такие подходящие места.
Ну, он так смотрел-смотрел, смотрел-смотрел, пока почти все глаза и не высмотрел. И вдруг – бабах, он увидел нашего первого ежика, который она. Его как током шибануло, аж на ногах еле устоял (хорошо, что сидел): челюсть упала на грудь, глаза по пять копеек, в общем, - далее по тексту… до конца.

Он увидел ее сразу же, как она вышла из лесу на поляну и прошла недалеко от него с каким-то непонятным, на его взгляд, ежиком. Если бы он был помоложе и побольше верил в прекрасное, в музыку и в возвышенное, в частности, и в культуру, в целом, он бы сразу галантно и не торопясь, чтоб его увидели еще издали, подошел к ним, посмотрел бы на них таким добрым взглядом, взял бы непонятного ежика нежно за локоть, отвел в сторонку, и там, так по-доброму глядя ему в глаза, сказал бы ему с нежной улыбкой, что его место, уже, к сожалению, не здесь, а возле гардероба, мол, спасибо, что проводил, что, мол, ему пора идти, дома ждет мама, которая хочет видеть своего сына живым и здоровым, и узнавать его любимое лицо каждое утро, похлопал бы по плечу, развернул на сто восемьдесят градусов и отправил бы к маме, к которой тот бы просто побежал, чтоб она узнавала его любимое лицо каждое утро, потом бы медленно повернулся к прекрасной незнакомке, взял ее нежно за руку и молча, без слов, повел за собой (считая, что и так уже все сказано, она уже, и это видно - взрослая девочка, должна понимать уже, что поздно рыпаться и зря нагревать воздух словами на непонятном языке, поскольку на его опытный взгляд, это была местная девочка, которая не понимала тот прекрасный язык, на котором он так возвышенно мог изъясняться при случае, если бы он только представился), т.е. предложил бы прогуляться в ее любимой аллее, мирно беседуя о последних новинках человеческой литературы, об искусстве и о вечном, которое нашло свое отображение в гениальных произведениях писателей прошлого, таких, как Лев Николаевич Толстой, потом бы привел в какой-нибудь местный захудалый трехсосновый ресторанчик, посадил бы перед собой, посмотрел бы в ее испуганные и изумленные глаза и убедившись в том, что в этих глазах он видит то, что он должен там видеть, сказал бы: "Привет, крошка. Ну, вот и все. Ты мне нравишься. Поэтому мы, т.е. ты и я, будем дружить. Все ясно? Теперь без меня – никуда. Вопросы есть? – Вопросов нет".

И когда он ее увидел, то он на нее долго смотрел. Но не потому, что тупой, а потому, что глаз не мог отвести. Хотя тут я, возможно, могу запутаться – может он потому так пялился, что как раз и был тупым, не понимал, что на цивилизованной поляне воспитанные ежики так не должны себя вести. Вообще-то, он чихать хотел на то, как кто-то придумал должны были вести себя ежики в этом лесу, у него были собственные достаточно твердые принципы на этот счет и он никому бы не позволил себя учить.

Он увидел все, что мог увидеть. Жаль только, думал он про себя, что она в мою сторону даже не посмотрела. Как будто меня здесь нет. Но ничего, она пришла на поляну надолго и не может быть такого, чтобы она на меня не посмотрела, поскольку, заметил он резонно, не каждый день в этом лесу на нее так смотрят, а окинув взглядом местных ежиков, он понял, что здесь на ж-же…, на ежиков вообще не умеют смотреть, так как на них должно смотреть, успокоился и подумал, что это кроты, а не ежики, и что на нее уже долго вообще не смотрели, хотя посмотреть явно есть на что...

Думая таким образом и провожая ее цепким взглядом представителя группы Буратино и испепеляя взглядом остатки ее уже почти не существующего спутника, он бродил по своему периметру поляны, думая о том, что обязательно надо держать под прицелом ту части поляны, где она может появиться из-под сени деревьев, а также, попутно, о том, что скрывается за внешностью этого ежика и о том, что к ней обязательно надо подойти, когда она в следующий раз будет прохаживаться где-нибудь неподалеку. Он очень долго думал.

Чтобы не говорить много попусту и предаваться в данном случае бесполезному анализированию, можем отметить только ту мысль, которая у него единственная и промелькнула в голове: что она, несомненно, очень красивый и редкий ежик (такая короткая мысль говорила о его природной скромности, и что он не привык, как какой-нибудь прощелыга, пускаться в длинные описания увиденного и погружаться в эмоциональные пароксизмы сознания). Это видно было хотя бы по тому, что на голове она носила изысканную черную шляпку, которых в его лесу отродясь не носили и по ее очаровательной мордочке, ну и, конечно, по фигуре… И тут он подумал: "Если она носит шляпку, значит и краны ремонтирует. Дело в хозяйстве нужное. Хотя готовить, и это видно по наклону шляпки, не умеет. Придется учить, если не будет … если будет умной", - поправил очень быстро сам себя хотя был наедине.

Так он и курировал свой периметр поляны и возможные сектора появления обалденно красивого ежика. Час курировал, два…

Ну, а потом произошло то, что могло случиться, а могло и нет, но оно случилось: судьба пересекла их пути-дорожки в одной точке, где они оказались очень вовремя, наш второй ежик случайно и как бы невзначай подошел к своему пеньку, потом только обратил сверху вниз на нее свое внимание и соизволил заговорить, ну в общем, все как в сказке.

Вот в этой единственной точке пространственно-временного континуума, которая нигде не отмечена ни на одной карте, но которая отмечена на картах двух сердец и встретились наши ежики, встретились и разговорились. И дальше вся история земной цивилизации пошла другим путем, где-то в глубинах космического пространства родилась новая звезда, а быть может – целая галактика, свет от которой до Земли дойдет только через многие миллионы лет, и когда он дойдет, у одного писателя родится идея – придумать и написать маленький роман про двух ежиков, которые, понимали они это или нет, но, наверно, искали друг друга и нашли. Конечно, они бы могли и не найти друг друга, но в жизни должна быть сказка, а если ее нет, то ее надо создавать своими руками, потому что это даст свет и надежду многим другим будущим и нынешним поколениям ежиков, что такое возможно и они будут в это верить, бороться и искать.

А кто очень хочет найти, будет искать и никогда не будет сдаваться, то обязательно найдет своего второго, такого же или еще более очаровательного ежика, который будет ждать и верить, что как бы ему сейчас не было грустно и одиноко, его обязательно должны найти и обязательно найдут, потому что он – нужен и о нем, таком хорошеньком мечтают, и кто-то обязательно в этот момент его ищет, а потом, когда его найдут, он будет так счастлив, что никогда больше и не вспомнит, как ему когда-то трудно было, потому что он будет не один, рядом с ним всегда будет настоящий друг - большой, наглый, добрый, умный, веселый, смешной и уверенный в себе ежик, который ее никогда и никому не даст в обиду. Так и будет. Только один вопрос не давал нашему первому ежику покоя и заставлял его хмурить свой прекрасный лобик и свои черненькие тоненькие как лучики бровки – он, конечно, симпатичен, этот мушкетерский принц ежиков, но вот хорошо ли он умеет целоваться…

* * *